Конкурс проводился с 1958 по 1997 году, и, к сожалению, больше не проходит. Но за полвека его существования создателям и жюри удалось отметить тысячи замечательных книг. Большинство из них канули в лету и их с трудом найдёшь даже в библиотеке.
«Искусство книги» — хороший способ охватить разом весь лучший советский издательский дизайн.
На конкурс попадали разные издания: от роскошно оформленных музейных сборников до советского книжного «массмаркета». Отдельно отмечали книги с особенностями оформления, например с целлофановой обложкой или вставками из разных типов бумаги.
В сборнике довольно много книг о войне, что понятно. Но встречаются и переводные издания, в том числе американские! Традиционно сильны были прибалтийские авторы и издательства.
«Искусство книги» — классное издание для любителей бумаги. Книга состоит из небольшого текстового вступления (оно скучное, можно пропустить), и подборки победителей конкурса за все годы (это самое интересное).
Провёл вечер, перелистывая и рассматривая классные книги из прошлого.
Прочитал замечательную книгу о Дмитрие Петровиче Сухове — архитекторе и реставраторе.
«Москва как место проживания» — это рассказ о Сухове, щедро проиллюстрированный схемами, чертежами, акварельными рисунками, планами и другой графикой. В книжке всего 190 страниц, но читается она неспешно, с долгими остановками на разглядывание.
В книге есть несколько лейтмотивов. Самый важный и печальный — о том, как увлечённый архитектурой и любящий Москву человек сталкивается с варварскими попытками разрушить и перестроить город. Кажется что с двадцатых годов прошлого века ничего толком и не изменилось.
Так, в тридцатые Сухова попросили составить список важнейших столичных церквей — якобы для сохранения и реставрации. Сухов составил документ, и древние памятники уничтожили прямо по списку.
«Москва как место обитания» — это отличная книга для всех, кто любит столицу. Можно детям давать вместо сказок, чтобы учились на красивых картинках и Волхонку от Войковской отличали.
Прочитал книгу американской журналистки и писательницы Мэри Блюм о Кристобале Баленсиаге — лучшем модельере первой половины XX века.
Баленсиага — баск и создатель модного дома своего имени. Платье его работы мечтали приобрести самые знаменитые женщины своего времени. На него равнялись самые известные модельеры: от Живанши и Гуччи до Шанель и Диор. Специалисты по моде, редакторы журналов, фотографы и знаменитости признают в Кристобале Баленсиаге короля высокой моды.
В 1936 году на скачках в Лоншане полицейский отказался арестовать приковавшую себя к ограде феминистку на том основании, что «на даме было платье от Молине».
Помимо таланта он отличался скромностью и скрытностью. За десятилетия работы он не дал ни одного интервью, никогда не появлялся на показах. Сохранилось лишь несколько фотографий Баленсиаги. Он работал отстранённо, двери его мастерской были закрыты даже для приближённых. Мастера, которые работали в модном доме десятилетиями, с гордостью рассказывали друг другу и прессе: «Мне повезло один раз увидеть его лично!».
Любимой клиенткой Флоретт была баронесса Ален де Ротшильд, но обслуживала она всех одинаково. В моих с ней беседах она никогда не говорила «Я продала ей платье», это называлось: «я подобрала платье», или «я её одела».
«Просто продавать неинтересно, у нас же не бакалейная лавка. Хорошая vendeuse умеет завоевать доверие клиентки, заслужить её преданность. Мы становились частью их жизни, знали их мужей, детей, их круг общения. Они понимали, что мы хотим, чтобы они выглядели наилучшим образом».
Баленсиагу отличал безукоризненный стиль. Он был эстетом высшей пробы: идеально одевался и одевал, коллекционировал предметы старины в своём эталонно обставленном доме. В ресторане мог несколько раз возвращать жареную рыбу обратно шеф-повару, потому что был недоволен какими-то неуловимыми аспектами её качества.
Балы сменились дневными посиделками. Дэйзи Фелроуз шиковала в строгом черном костюме, в духе времени. Знаменитая шляпница Сюзи, экономя материал, с больших шляп перешла на сеточки для волос. Из страха перед иностранными шпионами говорить по телефону можно было только по-французски. Запретили даже кроссворды — вдруг в них содержится шифр? Богатые парижские кварталы пустели — их обитатели отправлялись на юг, в результате стало труднее достать билеты на поезд первого класса, чем на третьего. А из Нью-Йорка редактор Vogue Одна Вулмен телеграфировала Беттине Баллард: «Напишите статью о том, что надевают элегантные женщины, отправляясь в бомбоубежище». Пике делал костюмы-джерси для парашютистов. Hermes предлагал фасоны кожаных сумок для противогазов и спальных мешков из тонкой шерсти. Скиапарелли утепляла карманы платьев, чтобы не мёрзнуть, стоя в очереди, а лучшее бомбоубежище располагалось в отеле «Ритц», с его одеялами на меху.
Писать книгу о таком человеке было непросто. Баленсиага закрыл свой модный дом в семидесятых, и вскоре умер. Он не оставил после себя дневников, поэтому Мэри Блюм пришлось собирать информацию о модельере буквально по крупицам. Она беседовала с его девяностолетними помощницами, изучала подшивки модных журналов, интервьюировала других кутюрье.
«Я считала что толстовата в бедрах, и однажды на примерке хлопнулась в обморок. Месье Баленсиага спросил, в чём дело. Я объяснила, что сижу на диете, и он сказал: «Даниэль, это не вы должны худеть, это я должен одеть вас так, чтобы вы выглядели худой». Там поблизости был ресторан «Реле де л’Альма», и он заказал мне бифштекс с жареной картошкой, и вместе с месье Эспарсой стоял надо мной и смотрел, чтобы я съела всё до кусочка.
У Мэри Блюм получилась небольшая, насыщенная книга. В ней помимо моды отражена история французского общества между войнами и после, в счастливые шестидесятые. Я прочитал двести страниц книги сразу и с большим удовольствием. Отлично рассказанная история: о кутюрье-перфекционисте, который царствовал в высокой моде безраздельно.
Обычно он выглядел значительно — в строгом тёмном костюме, иногда с бабочкой. Живанши полагает, что вещи его были сделаны в Испании. «Я тогда одежду себе заказывал в Лондоне, у Хантсмена, и вид мой мне чрезвычайно нравился. Отправляясь к нему обедать, я, естественно, надевал моё последнее изобретение от Хантсмена. Кристобаль обычно одобрял материал, но рукава! — примириться с ними он не мог. И после обеда усаживался на табуретку, просил дворецкого принести ножницы и вспарывал рукава. Однажды это был пиджак из верблюжьей шерсти, в другой раз — пальто из такой же ткани. Он сказал, что при моём высоком росте я не должен носить пальто без хлястика. Он вспорол подкладку, чтобы узнать, достаточно ли ткани в подшивке, и пошло-поехало. Работа закипела. В результате домой я ушёл в плаще. После его смерти Жерар, его секретарь, позвонил мне по телефону. Сказал, что в кабинете нашёл четыре костюма, и, судя по размеру, они были мои. Я получил эти вещи с рукавами, приколотыми булавками и вспоротой полой пальто. В этом был весь Кристобаль».
Прочитал толстую книгу воспоминаний советского поэта Давида Самойлова.
Давид Самойлов — не слишком известный поэт. Его стихи не учат в школе, они не звучат в кинофильмах. Большинству людей, увлекающихся поэзией, фамилия Самойлов скажет немного. Скажем так, он играл в премьер-лиге, иногда оказываясь во втором дивизионе. Однако «Памятные записки» интересны не как отпечаток его таланта и славы.
«Памятные записки» — это книга о эпохе. В ней, как в кинохронике, мелькают довоенные высокоморальные юноши, студенты знаменитого ИФЛИ, тяжелые фронтовые будни, послевоенный писательский мир: от Пастернака и Цветаевой до Слуцкого и Заболоцкого. Давид Самойлов много видел, много читал, многих знает. Ему было что рассказать, и он рассказал.
У поэта получилась отличная проза. Слог Самойлова лёгкий, но упорный. Он не стесняется назвать негодяя негодяем, равно как не отказывает себе в заслугах. Чувствуется, что книгу он писал для себя, подводя итог своей долгой жизни. «Памятные записки» стали его magnum opus, он работал над ними до самой смерти.
Книга была бы совсем хороша, если бы не утомительные и малопонятные мне размышления о политике, обществе, истории. В этих страницах я увязал вниманием, и, каюсь, нередко их перелистывал. Впрочем, это можно списать на мою неподготовленность как читателя.
В последнее время замечаю за собой, что всё больше и больше читаю мемуаров, больше, чем книг любых других жанров. И «Памятные записки» мне понравились — ставлю их в высшую лигу.
Еще выписал из «Записок» свои записки. Эти кусочки текста понравились мне особенно, и поэтому делюсь.
⌘ ⌘ ⌘
Но были у деда и свои звездные часы — весна и конец лета, время очередных и вступительных экзаменов в Институт инженеров транспорта.
Как старый боевой конь, услышавший сигнал, дед в эти дни с самого раннего утра был взволнован. С теткой не переругивался, деловито собирался и торопливо уходил. Он шел в Инженерный сад.
Тут он располагался на скамейке с ликующей уверенностью в удаче. И действительно, долго ждать не приходилось. Кто-нибудь из студентов садился рядом. Дед начинал беседу. И скоро выяснялось, что некий замечательный старец готов консультировать каждого желающего по любому вопросу грамматики на любом языке.
Вокруг деда собирались студенты. Он расцветал, спрягая неправильные глаголы, был неутомим и никогда не отвлекался.
После обеда, до темноты, он тоже сидел в саду. И его уже там знали и вспоминали с прошлого года. И так до конца экзаменов. Студенты разъезжались. Дед возвращался домой. Ему, наверное, бывало грустно. Но он не был человеком чувства. Получив свое удовольствие от жизни, он ожидал следующего
⌘ ⌘ ⌘
Володька — аристократ. Он изысканно вежлив и немногословен. Всегда элегантно и чисто одет. В его тонком лице есть оттенок мечтательности. Он нервен, как породистая лошадь. Иногда вдруг лицо его каменеет, зеленоватые глаза становятся узкими и в них двумя лезвиями промелькивает жестокость. Становится страшно и неудобно. Но это на мгновение. В лице его вновь сдержанная доброжелательность аристократа. Он вежливо здоровается с жильцами, которые торопливо и заискивающе с ним раскланиваются и спешат пробежать мимо. На сквере Володька не сидит. Он полдня стоит у подъезда, видимо, забавляясь впечатлением, которое производит на всех.
Со мной он дружествен, и я не смею отказаться от беседы с ним. Он обычно спрашивает, читал ли я такую-то книгу. И советует:
— Прочти.
Однажды он приходит к отцу по медицинскому делу. На самом деле изучает расположение вещей в нашей квартире. И этим же летом по узкому карнизу шестого этажа через открытое окно залезает к нам и уносит одежду и столовое серебро.
⌘ ⌘ ⌘
Часто бывал у Надежды Николаевны, а порой и живал в нашей квартире поэт Иван Рукавишников. О нем слышал я, что, пьяный, укладываясь спать на полу, всегда просил себе под голову подложить Данте, чтобы снились высокие сны.
⌘ ⌘ ⌘
«Комсомолия» печатала серьезные критические статьи, рассказы, стихи, репортажи, обзоры, интервью с известными писателями. Настоящая была газета, только в единственном экземпляре. Читали ее с огромным интересом, многое выучивали наизусть. Газета делалась с размахом. Длина ее была несколько шагов. А в один праздничный день насчитал я двадцать два шага. Газета не помещалась на одной стене, а шла округ коридора, заворачиваясь два раза.
⌘ ⌘ ⌘
Я написал несколько пародий. Одна была на романтический стиль тогдашнего Наровчатова и называлась «Охота на зайца»:
Был холод такой, что даже ром
Приходилось рубить топором.
Еще написал я две пародии на наших переводчиков. Помню одну строфу из «Лорелеи»:
Воздух чист и темнеет.
И тихо течет Райн.
Вершины гор светлеют
Ин абендзонненшайн.
И начало «Лесного царя» Гёте:
Кто скачет, кто мчится ночным путем?
Это папа с своим дитем.
⌘ ⌘ ⌘
В пророческом свойстве поэзии нет ничего туманного. Поэт — ясновидец, если он ощущает точность времени. Тогда в слове — судьба. Легенды живут по-своему, все отдаляясь от реального сюжета. В них патетика побеждает трагедию. Наверное, так нужно. Ведь легенда — людское творение, а в ранней смерти торжествует нелюдимое.
⌘ ⌘ ⌘
Анекдот из жизни Кульчицкого в ту пору рассказал мне Наровчатов после войны. Будто однажды Кульчицкий пришел к своей приятельнице Генриэтте Миловидовой и подарил ей шкурку азиатского тушканчика. Генриэтта, не привыкшая к подаркам, была растрогана и горда. И вскоре сделала из меха муфту. С этой муфтой она явилась на лекцию профессора Леонида Ивановича Тимофеева и выложила ее на стол, чтобы все могли полюбоваться ценной вещью.
Во время лекции Леонид Иванович Тимофеев, не отрываясь, смотрел на муфту. А в перерыве подозвал Генриэтту и спросил, что это за мех.
— Азиатский тушканчик, — гордо ответила девушка.
— Это мой кот, — горестно сказал профессор.
⌘ ⌘ ⌘
Слуцкий нравился женскому полу. Его неженатое положение внушало надежды. Опять-таки в шутку мы составили список 24-х его официальных невест. При всей внешней лихости с женщинами он был робок и греховодником так и не стал. Несмотря на все свои преимущества и на огромное количество послевоенных непристроенных девиц. Непосягательство Слуцкого вызывало толки, нелестные для его мужества, исходившие, главным образом, от разочарованных невест. Объясняется оно, на мой взгляд, чрезвычайной щепетильностью Слуцкого и старомодным уже понятием о нравственности, а отчасти тщеславной заботой о репутации лихого во всех делах майора, которая, вероятно, была бы поколеблена, если бы перед какой-либо особой женского пола вдруг открылась его юношеская робость, чистота и отсутствие мужского опыта.
⌘ ⌘ ⌘
Дней через десять я был под Вязьмой, неподалеку от станции Издешково. И то, что началось таинственно и возбуждающе — ночным звонком из райкома комсомола, — оказалось строительством укрепленного рубежа: противотанковых рвов, эскарпов и контрэскарпов. «Синий платочек» — Л. тоже была рядом. В нашем же отряде находилась и вторая моя любовь — В.
К счастью, у меня открылась малярия — через день трепала лихорадка с сорокаградусной температурой. Я ослабел и не имел энергии выяснять отношения. Годен я был лишь на то, чтобы в свободные от лихорадки дни ездить на базу за продуктами для отряда. Я запрягал старую кобылу имени которой не знал, и возил хлеб, масло и крупу, иногда подвергаясь пулеметному обстрелу немецкого самолета, стрелявшего лениво и неприцельно.
Почему-то было решено, что в женской роте, размещавшейся в большом сенном сарае, мне болеть лучше, и я, переселившись в этот сарай из мужского, дрожал ослабевшим телом и горел, лежа между Л. и В. Таким образом замысловатый треугольник превратился в три параллельные линии. И я не знал толком, кого люблю.
⌘ ⌘ ⌘
Едва приставали волжские суда, как к непрочным трапам кидались ошалевшие толпы и, толкаясь и роняя в воду мешки, баулы и чемоданы, с муравьиным упорством лезли на палубу, забивали каюты, трюмы, салоны, утеснялись — с ором, с матом, с воплями, с детским плачем; и еще лезли, и еще утрамбовывались, пока не снимались сходни и не отчаливал пароход, — и тогда орали с палубы на пристань и с пристани на палубу разлученные, потерявшие друг друга жены, бабки, дети.
И уже внутри парохода продолжались сутолока и утрясение, и поиски уборной, и поиски воды, и плач разлученных, и смерть стариков и детей, и поиски врача, и устройство, и протягивание ног, и подстраивание тюка под голову, и временная благость покоя, и знакомство с соседями, и оборонительные союзы, и внезапные и ожесточенные ссоры, и острая ненависть, и хватание за грудки.
И тяжелый горестный запах бегства, и вонь гальюна, и медленное прохождение волжских берегов мимо парохода. И опять чья-то смерть в трюме, и ночное причитание женщины. И раздача чаю, и запасливое чавканье. Все это затихало к середине ночи.
⌘ ⌘ ⌘
Катта-Курганское училище называлось Гомельским военно-пехотным. Готовило оно младших офицеров для войны где-нибудь в пустынях Ближнего Востока. Попал же я через несколько месяцев на самый мокрый фронт — Волховский, в горнострелковую бригаду, однако сидевшую по горло в воде.
Именно с тех пор я на практике начал изучение вопроса о несоответствии названия и содержания. Кажущийся необычайно простым, этот вопрос является глубокой и важной проблемой. В сущности, качество ума обнаруживается в умении преодолеть несоответствие между названием и содержанием и раз и навсегда определить, что не в названии дело, и выработать нечто вроде здорового скептицизма по отношению к названиям. Мы так часто путаем название с сутью, что боремся не против сути, а против названия или ожесточенно защищаем название, а не суть. Это черта идеологического общества.
⌘ ⌘ ⌘
После Москвы эшелон набрал скорость. И на пятнадцатый день с начала пути мы прибыли в Тихвин.
Утром, вблизи рельс, варили концентраты. А потом нас вывели за станцию, в лесок.
Там, в четырехстах метрах от станционных построек, было поле сражения. Почему — поле? Это в старину выходили на поле. Перед нами был лес боя, болото сражения.
Припахивало неубранным немецким трупом. Зияли воронки, куда медленно нацеживалась вода. Валялись каски, патроны, гранаты. Приехали. Чувствую: тепло уходит…
⌘ ⌘ ⌘
Тянулась длинная голодная осень. Потом подмерзли болота. Мы с Семеном часто стояли ночью на посту и, поскольку противник не собирался наступать, только изредка поглядывали в заборную амбразурку и беседовали вполголоса о своих делах. Из московской жизни, о которой я рассказывал, Семена больше всего интересовал зоопарк. И я, с детства помня Брема, сообщал Семену сведения о жизни слонов, крокодилов и зебр.
Когда оборону прикрыло снегом, а нам выдали валенки, все приняло вид еще более деревенский, и наша жизнь текла размеренно, действительно как в старинном острожке на граничном краю земли. Еще затемно, перед рассветом, приезжала кухня, — издалека по морозцу было слышно, как скрипят полозья саней и ругается Васька-повар. Старшина приносил сухари, махорку и сахар, отмерял гильзой от противотанкового ружья водку.
На той стороне у немцев гремело по настилу, тоже ехала полевая кухня. Потом чистили винтовки, пулемет, расчищали траншейки в сугробах. В обед приходил почтарь, приносил газеты и письма. Письма перечитывались про себя и вслух. Сменялись дневные посты, заходил замполит роты. Порой — кто-нибудь из соседней — узнать новости.
Дни были короткие. Часа в четыре смеркалось. Батальонный связной приносил ночной пропуск: пароль и отзыв. Время днем отмерялось по тлеющему тряпичному жгуту, сколько сгорит. Ночью — по звездам. Перед нами, над обороной, стояло семизвездье, называвшееся Качиги. Когда Качиги заходили за березу, росшую рядом с дзотом, была полночь. Приходил комбат или ротный со связным — проверять посты. Мимо нас в белых маскхалатах разведчики уходили на нейтральную полосу. Под утро возвращались.
⌘ ⌘ ⌘
Я к тому времени хорошо изучил солдатский письмовник и слыл в батальоне неслыханным мастером сочинять письма.
Семен, уходя на пост или по какому-нибудь делу, часто поручал мне написать письмо. И, не прочитавши написанного, отсылал домой.
— Да чего читать, — говаривал он. — Ты грамотный, знаешь, как написать.
Постоянно обращался ко мне молодой Анисько с просьбой ответить «заочницам», которых было у него несколько штук. Всем он писал, что одинок, семью потерял и готов предложить сердце тыловой подруге, если та пришлет свое фото и проявит желание полюбить молодого солдата Анисько.
Письма «заочниц» обычно читались вслух. Аниськины друзья посмеивались над простодушием тыловых девиц и обсуждали сравнительные достоинства их фотографий.
«Сынок, — писала солдату Анисько женщина, приславшая новогоднюю посылку, — ты мне о любви пишешь, а мне уж пошел седьмой десяток…» После этого Анисько сперва прочитывал письма сам.
⌘ ⌘ ⌘
Официальной моей девушкой числилась Валя Тархова, хорошенькая секретарша из госпитальной канцелярии. Помню до сегодня ее матерчатые туфельки. Она была так опрятна, что только сейчас я понимаю, как бедно была одета. И оттого сжимается сердце.
⌘ ⌘ ⌘
Для разработки пальцев раненой руки мне принесли беззвучную клавиатуру. Играть на ней было скучно. В Красном уголке стояло старенькое фортепиано. Я приходил туда и подолгу барабанил военные песни и немыслимые импровизации. Оттого слыл музыкантом. Срослов благоговейно сидел у меня за плечом, допуская в храм искусства только избранных. Среди них присутствовали безногий узбечонок Ахмедка и малый со множественным ранением всего тела. Он был загипсован от пупка до шеи, руки разведены в жесте парковой статуи и откликался на прозвище Статуй.
Узбечонок нам был нужен. Палату безногих не проверяли после отбоя. Я перетаскивал Ахмедку к себе на койку. Дежурный врач ощупывал Ахмедку, спавшего за меня. Расплачивался компотом.
⌘ ⌘ ⌘
Валить лес — работа тяжелая, но здоровая. С рассвета до трех-четырех дня мы валили березы и елки, обрубали ветки, крыжевали стволы и таскали на плечах двухметровые поленья километра за полтора к реке. Жгли сучья. От больших костров стлался трехслойный дым — белый, черный и зеленоватый.
Потом отдыхали, варили обед в котелках. На троих — два котелка. Моими сотрапезниками были Сашка Лебедкин, паренек с Ветлуги, природный лесовик, и Ванька Козырев, толстый прожорливый увалень, по военной профессии — санинструктор. У Ваньки ложка была величиной с черпак. И поскольку хлебали мы по очереди — ложку я, ложку Сашка, ложку он, — то добрую половину котелка выхлебывал Ванька; особенно жалко было, когда дело доходило до гущи. Сашка однажды выкрал Ванькину ложку и подстрогал ее до нормальных размеров. Ванька в обед достал ложку, поглядел, огорчился. Но смолчал.
⌘ ⌘ ⌘
Принимали в разведчики так: в барабане нагана оставляли одну пулю. Крутанув барабан, прикладывали наган к виску и нажимали на крючок. Так все по очереди. Только новичок не знал, что в барабане заложена стреляная гильза. Шутка казалась необычайно остроумной всем разведчикам. Когда, бледный, я спустил курок, все захохотали.
⌘ ⌘ ⌘
Они славно воевали, ибо были в том возрасте, когда и отвагу, и страх можно одинаково воспитать в человеке.
⌘ ⌘ ⌘
На шоссе Радом — Опочно десятки разбитых немецких машин, штабных, грузовых, легковых. Кровавые мерзлые тряпки. В кюветах и рядом, на поле, валяются обезображенные трупы с задранными к небу головами и окровавленными лицами. Здесь работали наши танки. Все поля вокруг покрыты белыми шевелящимися листами бумаги. Откуда столько бумаги?
⌘ ⌘ ⌘
Приходят сдаваться немцы, группами и поодиночке. Маленький лысоватый курчавый немец, давно не мытый, с гноящимися глазами. Он сдался от голоду, его обыскали. Он попросил, чтобы оставили фото жены. Ему отдали фото.
Партизанский мальчик Ванька Радзевский вызвался конвоировать этого немца до сарая, где содержались другие пленные. Он отвел его на несколько шагов и пристрелил.
⌘ ⌘ ⌘
Я подумывал, где бы достать еще перевод, и тут как раз пришел Борис Слуцкий. Ему дали китайскую поэму вполне юбилейного содержания. Перевести ее надо было за два дня.
Молодым поэтам всегда дают работу самую срочную, и они ее берут — отчасти потому, что терять им нечего, а еще потому, что не читали сборников «Мастерство перевода», где подробно доказывается, какое трудное и безнадежное это дело — художественный перевод.
Китайскую поэму мы разделили пополам и разошлись, полные творческого рвения. О чём мы не догадывались, — договориться о размере. Поэтому через два дня выяснилось, что Слуцкий перевел свою долю задумчивым амфибрахием, а я бодрым хореем.
Переводить заново не было ни времени, ни художественного смысла.
Подумав, мы приняли мудрое решение: перед амфибрахием поставили римскую цифру I, а перед хореем — II. Поэма состояла как бы из двух частей. Она не была шедевром даже в подстрочнике, потому критика ее обошла и никто, включая редактора, не заметил самовольного разделения поэмы. Этот второй мой перевод тоже был напечатан.
⌘ ⌘ ⌘
Сергей Наровчатов присылал мне стихи Глазкова, в том числе вот эти:
Я бродил по зоопарку,
Сунул палку в клетку с львом.
Лев набросился на палку.
В озлобленье мировом.
Он изгрыз ее на части
В дикой ярости глупца.
В том и есть людское счастье,
Что у палки два конца.
⌘ ⌘ ⌘
Играли в рифмы. У него мгновенная реакция. Нас с Мартыновым он забивал. Слова исторгались из него без затруднения. Сочинял скороговорки для театральных училищ, для дикции, на темы французской литературы.
— Бодлер побрел в бордель и пободрел.
— Флобер нашел пробел и оробел.
— Мопассан нассал на мопса.
Писал о любви. Был беден душой.
⌘ ⌘ ⌘
Весь тираж ее был в зеленой обложке, которая Ахматовой не понравилась («зеленая, как лягушка»), и ей штук сто сделали в черном переплете. Одну из этих книжек она и подарила мне с приведенной надписью.
На другое утро — телефонный звонок Ахматовой. Без предисловия сказала:
— Там есть один лишний мягкий знак. Уничтожьте его.
⌘ ⌘ ⌘
Первое воспоминание — облик, второе — слова и поступки. Но все это отрывочно, разбросанно, и с чем-то перемешано, и принадлежит тебе одному, как дневник, пока не сложится в третье воспоминание — воспоминание о нравственном значении личности. И тогда внешние черты, слова и поступки, как стальные опилки в магнитном поле, вдруг расположатся по силовым линиям в некий чертеж. И тогда же вдруг обнаружится бедность первого и второго воспоминаний. Потому что они принадлежат лишь тебе одному, как дневник. А там, в силовом поле, другие совсем единицы измерения — масштабы общественные. И твои дневниковые воспоминания — лишь крупицы, обозначающие очертания чего-то более важного, того, что сразу и не прояснишь для себя, потому что память накапливает непроизвольно и случайно. А если с самого начала — произвольно и предвзято, то такому дневнику не хочется верить…
⌘ ⌘ ⌘
Я на фронте думал порой, что такое смелость. Иногда казалось, что это фатализм, иногда — безумная отрешенность от смерти. А сейчас мне кажется, что смелость — это умение быть самим собой во всяких обстоятельствах.
⌘ ⌘ ⌘
Русский читатель всегда, в сущности, ищет в литературе ответа на этот трудный вопрос. И современная литература либо вовсе на него не отвечает, зная только, как не надо жить, как надо — не ведая, либо же дает такие ложные ответы, что жить по ним вовсе невозможно.
⌘ ⌘ ⌘
Отталкивание от среды — исконная ситуация. Это история таланта. Наблюдая разворачивание таланта, мы с увлечением следим, как «из этого» получается «не это».
Но отталкивание от среды — это в новое время и история личности, а потом, как снежный ком нарастая, и история целых сословий. Из отталкивания рождается распадение среды.
⌘ ⌘ ⌘
Вкус — это способность соизмерения своих пристрастий и антипатий, своей манеры видеть — с посторонним взглядом. Вкус — часть ума и сродни чувству юмора.
⌘ ⌘ ⌘
Бороться со злом можно только стойкостью против зла, неподверженностью злу, вытравливанием его из себя.
Бороться со злом можно только созданием атмосферы, где зло задыхается, где не может существовать.
Один на один со злом не поборешься, потому что оно множественно. Добро может существовать как единичная личность. Зло возможно только как коллективное проявление, ибо у зла нет своей воли, а только воля множественная. Стойкость против зла разбивает это множество, лишает его воли.
⌘ ⌘ ⌘
Заблуждение о том, что сытость ведет к безнравственности, сытые поддерживают в голодных.
⌘ ⌘ ⌘
В сущности, у нас нет истинного метода исследования действительности. Истинным методом я называю такой, который на основании знания о настоящем дает знание о будущем. У нас же нет и желания познать настоящее.
⌘ ⌘ ⌘
Ищущим призвания скажу кратко: производить мысли и распространять их.
С удовольствием прочитал две свежие книжки от издательства журнала «Шрифт».
«Кое-что о шрифте в типографике» — это сборник небольших эссе Владимира Кричевского.
Стиль Кричевского даётся мне тяжело. Владимир Григорьевич кажется мне талантливым и всезнающим мастером, но довольно занудным автором. Пишет он странно, словно обо всём и ни о чём одновременно. Впрочем, такое чувство может складываться у меня потому, что я слишком мало и плохо знаю предметную область, которую он описывает.
Шрифтовики идут дальше энтомологов. Подобно пчеловодам и шелководам, они совершенствуют шрифтовую породу, скрещивают между собой разные виды, способствуют разведению «насекомых» на свободе и в пиратской неволе.
Аналогия с крыловской басней прихрамывает и в том смысле, что наш «слон» стоит где-то в стороне, но сам построен из «букашек».
Понравилось, что размышления Кричевского здорово дополняются примерами из оформительской практики. В разворотах старинных и современных книг видна любовь автора к собирательству предметов, связанных с делом всей жизни.
Теперь — «О шрифте» Владимира Фаворского.
Владимир Фаворский — это именитый советский шрифтовик, дизайнер-график, теоретик искусства. Книголюбам он известен как мастер линогравюры. Его работами украшены издания Пушкина, Шекспира, а также десятки других книг, журналов и сборников.
В мире советского искусства Фаворский пользовался особым статусом — как Пастернак в мире советской литературы. Оставаясь в стороне от «генерального направления» (социалистического реализма), он вёл жизнь затворника, проживая в собственном доме на дальней окраине Москвы. В последние годы жизни он вообще не появлялся на публике: тяжелый недуг приковал его к постели. Он принимал посетителей, как нам говорили, изредка и избирательно. Одному из моих однокурсников посчастливилось повидать Мастера; после хаджа в Новогиреево, где в своём Красном доме жил Фаворский, степень его популярности на курсе зашкаливала.
Размышления Фаворского для меня оказались слишком круты — можно сломать свой молочный шрифтовой зуб. Зато работы мастера поразглядывал с удовольствием.
Прочитал книгу Наталии Лебиной о бытовых аспектах советской «оттепели»: от внебрачного секса до нейлоновых носков
Это довольно небольшая (170 страниц) книга о культурных аспектах советского быта. По сути это исследование того, как жили наши дедушки и бабушки — на основе научных источников, архивных свидетельств, фотографий, с упором на личные отношения.
Книга написана академично и довольно занудно (как и полагается настоящему исследованию). Её основную мысль можно сформулировать так:
В Советском Союзе 1960-х было мало красоты и сексуальности на общественном уровне. Но при этом всё было: аборты, добрачный секс, модная одежда — это создавал отдельный «тайный» мир.
А сейчас — избранные цитаты из книги:
Публичное пространство 1950-х годов было важнейшим местом для общения мужчин и женщин. Мужчины и женщины знакомились или на танцах, или на домашних вечеринках. Этот факт, подтверждённый социологическими опросами, нанёс мощный удар по официальной риторике — она заявляла, что людей объединяет труд, а не отдых.
Газета «Смена» от 15 января 1924 года в материале «Смерть тустепам» рассказывала, что в одном из комсомольских клубов под музыку песни «Смело, товарищи, в ногу», танцующим предлагается исполнять танец «За власть Советов», в ходе которого они импровизированно изображают «все периоды борьбы рабочего класса». Неудивительно, что молодые люди, собиравшиеся в клубах на вечера, предпочитали вальсы, польки, танго и тустеп.
В конце 1930-х годов в города приехало много деревенских парней и девушек, для которых гулянка с пляской была самой распространённой формой выражения полового символизма, знакомства, проведения досуга.
Обязательной частью послевоенных школьных праздников были костюмированные карнавалы и балы на манер дореволюционных. И это в весьма голодные годы! Школьные вечера, как писали современники, «представляли собой странную смесь концлагеря и первого бала Наташи Ростовой».
Танцевальные пристрастия у Аксёнова выступать маркером социальной позиции личности. Суперположительный Зеленин из «Коллег» всегда предпочитает вальс, легкомысленный Карпов — фокстрот, а скептически настроенный Максимов знает о существовании буги-вуги.
Бродский вспоминал о своём школьном детстве: «Помню, во время урока кто-нибудь проползал под партами через весь класс к столу учительницы с единственной целью — заглянуть к ней под платье и выяснить, какого цвета сегодня на ней трико. По завершению экспедиции он с драматическим шепотом возвещал классу: «»Сиреневые»».
Литератор Яцкевич вспоминает: «Еще в 1944 году мы увидели фильм «Серенада солнечной долины», где на экране люди целуются, тогда как в советском суперфильме «Свинарка и пастух» влюблённые герои всю картину поют о дружбе».
В конце 1960-х годов добрачные половые контакты поддерживали 62% молодых мужчин и 55% молодых женщин. До совершеннолетия половая жизнь начиналась у 14,5% девушек и 52,5% юношей.
Советский бытовой язык заставлял людей искать новые формы для обозначения сексуальных отношений. Так, наряду со словом «дружить» появилось слово «встречаться».
Для многих молодых людей-шестидесятников местом первых половых опытов становился подъезд.
Новый обряд бракосочетания требовал специальных нарядов, колец. В конце 1961 года в Ленинграде был создан закрытый салон для новобрачных, где наряду с кольцами продавались многие дефицитные бытовые вещи. Одновременно возникла мошенническая практика: люди подавали заявление на регистрацию только чтобы получить талоны в салон и приобрести дефицит, а до свадьбы дело не доходило.
В шестидесятых господствовал идеал трудящейся женщины-матери. По словам Таллина, женщина представлялось как нечто среднее между коровой и генератором.
Причиной исключения самарского механика из рядов партии стало следующее: «моральное разложение, вызванное сожительством с женщиной и уход из семьи».
Пышные женские причёски как в кинематографе осуждались. Она делалась в парикмахерской и не расчёсывалась неделями. Для её создания парикмахеры сами варили лак из мебельного лака и одеколона.
Журнал «Работница» советовал женщинам мыть волосы мылом или горчицей не чаще одного раза в 10-15 дней.
В середине 1960-х годов мужчину-«волосатика» могли остановить на улице, принудительно постричь, не пустить на занятия в школу или институт. М. Сафронова от задержания милицией спасла серебряная медаль, которая случайно оказалась у него в кармане. Сочетание длинной причёски и серебряной медали так удивили милиционеров, то они отпустили «волосатика» с миром.
Герой романа Битова «Пушкиной дом» так описывал наведение женской красоты: «Его радовала закопчённая железная вилка, которую Фаина уходила калить на кухню на газе, возвращалась, отставив руку в сторону с раскаленной вилкой и помахивая ею (на вилку она наматывала прядь, совершая последний и самый выразительный локон), и столовый нож, которым она с поразительной лёгкостью загибала себе ресницы, и иголка, которой она разделяла ресницы уже накрашенные».
Советские дома моделей в начале 1960-х годов не разрабатывали образцов «мужской молодежной моды», этого понятия вообще не существовало. И двадцатишестилетний манекенщик Васильев демонстрировал одежду для мужчин зрелого возраста. Для создания правдоподобного образа ему приходилось рисовать морщины на лбу и впадины под глазами.
Васильев испытывал повышенное внимание КГБ перед каждым заграничным показом. В средине 1960-х ему удалось отказаться от «почётной» должности «стукача». Васильев ярко описал трудности работы манекенщика. «Я же единственный мужчина-манекенщик в показе коллекции, мне нужно часто менять костюмы. Переодеть носки не успеваю, поэтому перед показом надеваю сразу четыре пары и снимаю по одной.
В Ленинграде шестидесятых годов было очень трудно купить готовую одежду. Лёгкая промышленность только-только восстановила довоенные объемы производства. Шили мало и примитивно. В магазинах лежали страшные серые пальто и платья немодных фасонов.
О. Яцкевич вспоминает: «Попался мне как-то польский журнал «Вице Варшава» и там на развороте стоит Ренье князь Монако с светлом пальто с поднятым воротником — элегантно до безумия. Фотография отложилась в памяти, посему я пошёл в магазин «Ткани». Вижу бобрик светло-песочного цвета и подумал: «А что, если сшить такое же пальто?». Купил ткань недорого — и в ателье. Портной, пожилой еврей говорит: «О, я вам сделаю такую штучку — в Голливуд поедете и там вас будут снимать. Чтобы я так жил!». Получилось весьма неплохо. Пальто из бобрика вызывало восторг друзей и полное неприятие толпы. Захожу в гастроном и сзади: «Вот вырядился!». Я бы достаточно скромен и стеснителен, и мне не нравилось такое внимание. Потом какая-то старуха сказала: «Вот шут гороховый!». В общем еще два-три замечания — и я утром отнёс пальто в скупку».
В хронике есть свидетельства драк за швейные машины в универмагах. В розницу сильно изношенные «Зингеры» продавались за 800-850 рублей. Хлеб стоил 12 копеек.
Известный советский модельер А. Игманд вспоминает: «У меня был приятель по кличке Шнапс, который из обыкновенных туфель делал платформы. Он разрезал автомобильную покрышку, вырезал по контуру подошвы и прикреплял к ботинку. В народе такие ботинки назывались «танками»».
Советские полуботинки «Скороход» конца 1950-х годов весили 1 кг 200 г.
Обычные мужские трусы-«семейники» были дефицитом и выглядели неважно. Некоторые мужчины носили вместо них плавательные трусы. А те, кто хотел выглядеть особенно пикантно, покупали и носили детские трусики, которые придавали «тугую элегантность».
В конце 1920-х годов выпускались ткани с рисунками «Комсомол за работой», «Участие красноармейцев в уборке хлопка», «Коллективизация», «Военно-морской флот». Женщины были вынуждены шить себе одежду с изображением лампочек, сеялок, заводов и аэростатов.
Б. Рейн впоминал, что один из его приятелей узнал о новейшей американской ткани «дакрон» — и поклялся достать себе из неё костюм. На это ушло года три. На поверку оказалось, что это ужасная синтетика — аналог советского лавсана.
Варвара, героиня романа Ю. Германа «Я отвечаю за всё», летом красила ноги в коричневый цвет и рисовала сзади шов, чтобы создать иллюзию чулка на ноге.
В период оттепели вошли в моду синтетические носки, у которых была резинка (обычные носки крепили на лодыжке манер чулка — с зажимом и поясом. Ленинградский художник Ковенчук щеголял по городу в нейлоновых носках и ставил ногу на витрину, ловя завистливые взгляды прохожих.
Вершиной советской обувной промышленности явились ботинки из прорезиненного войлока на толстой резиновой подошве, которые грустно прозвали «Прощай, молодость».
Книга-исследование об истории книг, шкафов, сундуков, цепей, стеллажей и полок для них.
У Петроски типичный подход и стиль для неторопливого американского писателя, чьи работы вырастают из дотошного, обстоятельного изучения предмета исследования. Нужно написать книгу о книге? Без проблем! Проводим пять лет в библиотеках, читаем сто других книг о книгах, и пишем свою — с компиляцией основных идей.
«Книга на книжной полке» — это странное издание. Пользы от него немного, разве что дюжина историй в багаже знаний прибавляется. Читатель узнаёт, зачем раньше фолианты приковывали цепями к стеллажам, что слово Библия произошло от названия финикийского города Библос.
Даже и цитат толковых выписать из книги не удалось. Очередная книга, читать которую было интересно, но совершенно бесполезно.
Небольшой сборник статей и репортажей Светланы Рейтер. Эту книжку легко прочитать за один вечер, но спать после этого вряд ли получится.
С работами Светланы Рейтер я знаком уже несколько лет. Помню, как привозил из Москвы газетные простыни «Большого города», и прочитывал их все еще в поезде. Помню, как любил слог Светланы: обстоятельный, вкрадчивый, сострадательный к героям и безжалостный к своим читателям.
Вообще, заработок на Черкизовском — штука сезонная. Лучше всего идут дела в конце лета, «когда детей в школу собирают», весной — «когда народ раздевается», и в мороз — когда спешно одевается. Основная часть выручки приходится в промежуток между шестью и девятью часами утра, когда по рыночным проходам — они же линии — бодро семенят оптовики с клетчатыми баулами. Когда Люба в первый раз приехала на Черкизон за товаром, ей показалось, что это просто огромная свалка. На этой свалке, однако, свои законы и правила: Черкизон — это государство в государстве, и это чувствуют здесь все.
Одно из правил, если верить Любе, такое: чем краше продавец, тем богаче хозяин; нужно жить с ним и работать на него днем и ночью. Второе правило: вывешивать лучший товар подальше от входа в контейнер, чтобы конкуренты не увидали. Третье: если покупатель забыл сдачу, догнать его и отдать. Четвертое: не называть туалет туалетом, а только — Домом культуры. Последнее правило звучит так: таджикский рыночный грузчик-бача (ударение на последний слог, означает «молодой человек») никогда не вывезет по доброй воле тележку с купленным оптовиком товаром за территорию рынка. Все подходы к рынку контролируются постами милиции, и если таджик без разрешения на работу сунется с рынка «на волю», то это удовольствие обойдется ему в 1 000 р. Внутрь же милиция, как утверждают обитатели рынка, практически не заходит. Впрочем, грузчики-бача с рынка уходить особенно не хотят: низшая рыночная каста, они получают 15 000—20 000 р. в месяц; самые бедные из них, говорят на рынке, ночуют в рыночных сортирах, кто позажиточнее — за дополнительные деньги дежурят в контейнерах, оберегая чужое добро. А под вечер, перед закрытием рынка, бача практикуют занятия странным видом спорта: перекидывают друг другу липкий мяч, сделанный из содранного с коробок скотча. Невысокого роста, но очень вспыльчивые бача охотно лезут в драку — и их так же охотно бьют.
Репортажи Светланы Рейтер, как и тексты, написанные на токипона, не существуют вне контекста. Казалось бы, странно читать дюжину журнальных статей в одной книге. Однако такое соседство странным образом усиливает впечатление от каждого материала. Статьи накладываются друг на друга, словно линзы, фокусируя в душе луч тёмной печали.
Книга Николая — попытка разобраться в себе. Он пишет, что понял, что отличается от других «в тот момент, когда мама повезла… один раз на прогулку и… очень боялась, что я что-то не так сделаю. В общем, я лучше всего это понял благодаря тому, как реагировали мои близкие на мое поведение, и особенно в присутствии людей посторонних». Его книга — мемуары человека, чей внутренний мир «заперт» во внешней грубой оболочке. И остается загадкой, как 23-летний аутист, обрывавший обои со стен, колотивший чайники и тайком жевавший сигареты, смог написать, например, такое: «Я очень еще хорошо помню, как я увидел первый раз очень меня поразившую картину. Увидел я какую-то женщину, шедшую по улице и разговаривавшую не с другим человеком, а с самой собой. Меня поразило, что человек, оказывается, может разговаривать, даже если его никто не слышит. Ведь я даже никогда не подозревал, что речь рождается от человека как такового. Мне казалось, что речь рождается из взаимодействия двух людей. Ну как если бы не было у реки двух берегов, то не было бы и моста. И этот мост есть речь. Вообще, я начал понимать, что моя немота происходит не оттого, что боюсь общения с другим человеком, а оттого, что боюсь, что не могу разговаривать».
Мне кажется, что это важная книга для всех, кто хочет писать по-русски, кто размышляет о стране и времени, в котором мы живём. Светлана Рейтер — писатель-врач. Она бы и рада не делать нам больно, но по-другому не получается. Извините.
Сборник воспоминаний советской писательницы Лидии Либединской, урождённой Толстой.
За последний год я перечитал уже несколько мемуаров советских писательниц. Почти все они скроены по единому лекалу: родители-интеллигенты растили в атмосфере любви и бедности, девочка закончила пару литературных институтов, пережила ссылку отца, здоровалась за руку с Пастернаком, и Маяковский благословлял её в младенчестве поцелуем в щёку.
Неожиданное свидание взволновало меня. Было еще только восемь утра, а мне казалось, что я ничего не успею и обязательно опоздаю на площадь. Единственная косметика, которую признавали в восемнадцать лет женщины моего поколения, было мытье головы. Хочешь казаться красивой – вымой лишний раз голову, можно даже под краном, холодной водой. Конечно, я так и сделала. Потом постирала и высушила утюгом белые носочки и пеструю крепдешиновую косынку – высший шик конца тридцатых – начала сороковых годов. Туалет был готов.
Однако я не устаю читать такие мемуары. Сам не знаю почему они мне настолько интересны. Возможно, я наслаждаюсь слогом, которым уже не пишут. «Зелёная лампа» похожа на старый дедушкин виниловый проигрыватель: он надоел своей единственной высокопарной пластинкой, но дорог как память.
За стенами барака шумела глухая тайга, сыпал снег и выл ветер. Смолоду отец страдал бессонницами, но никогда не боялся их, говорил: если человеку есть что вспомнить, о чем подумать, о чем мысленно поспорить – не страшна бессонная ночь. О чем думал он, лежа на жестких нарах, слушая дыхание людей, еще вчера чужих и неведомых? Что вспоминал? Может, виделся ему просторный деревянный дом в маленьком имении Борщевое под Козловом, где он появился на свет? Медлительный бой старинных часов, сладкий дух цветущих яблоневых садов. А может, слышал он брюзжание чудака отца, всю жизнь читавшего единственную книгу – словарь Брокгауза и Ефрона? А может, виделась ему его мать, легкая ее походка, темные завитки волос на нежной шее, длинные пальцы с тяжелым обручальным кольцом? Не знаю, думал ли о ней мой отец, а я часто думаю о ней. Она умерла в Баку, сорока шести лет от роду, когда мне едва исполнился год. И живет она в моей памяти лишь такой, какой осталась на любительской фотографии, сделанной дедом, – молодая, красивая, с двумя мальчиками на коленях. Разве могла она помыслить, склонившись июльским днем минувшего века над своим первенцем, когда так покойно было за окнами и лишь травянистый ветер шевелил кисейный полог колыбельки, что пройдут десятилетия, и этот скуластый темноглазый мальчик будет лежать на тюремных нарах, с открытыми сухими глазами, заброшенный в таежную чащобу, страдающий ни за что ни про что и в сорок четыре года брошенный мучительно умирать в тюремной больнице?
А еще я люблю читать чужие мемуары потому, что часто проецирую прочитанное на себя, свою жизнь и свой эмпирический опыт. И порой это помогает: я меньше переживаю из-за проблем, учусь радоваться приятным моментам.
Поезда в те времена ходили весьма нерегулярно, и, чтобы наверняка не опоздать, я доезжала на двадцатом номере трамвая до поселка Текстильщики, а оттуда шла десять километров пешком до станции Люблино. Наш радиоузел находился на полпути между Люблино и Перервой, станция называлась «Депо». Путешествие занимало около трех часов. Но когда идешь одна, размеренным быстрым шагом, хорошо думается, слова ложатся в ритм, в стихи, а я в то время много писала стихов и печатала их в «Комсомольской правде» и «Вечерней Москве». Если не писались свои стихи, я читала чужие, от Текстильщиков до Люблино можно было прочесть наизусть четыре главы «Евгения Онегина».
Зелёную лампу приятно читать и ради занятных наблюдений довоенной Москвы:
Помню, как шли мы с мамой по Столешникову переулку к знаменитому фотографу-художнику Напельбауму. Его фотоателье находилось на углу Петровки и Кузнецкого Моста. Едва дойдя до Петровки, мама в недоумении остановилась: по первому тротуару все пешеходы двигались в одну сторону – от Театральной площади к Бульварному кольцу, а по левому – в противоположном направлении, от Бульварного кольца к центру. Если кто-то пытался нарушить это странное шествие и пойти против потока, к нему немедленно подходил милиционер с маленькой книжечкой в руках, брал штраф, вручая взамен заранее заготовленную квитанцию, ссылаясь на постановление Моссовета, и вежливо предупреждал, что отныне так будет на всех главных улицах Москвы. Странное и жутковатое это было зрелище!
Классы были переполнены. В нашем классе, который тогда именовался «1-я группа Д», было сорок два ученика. Парты из школьного обихода были почему-то изъяты, в три ряда стояли длинные столы с круглыми отверстиями для чернильниц и ящиками, куда можно было положить ранец или портфель. Скамейки, правда, были со спинками, тоже черные, но так как крышки на столах не поднимались, то, если надо было встать, когда тебя вызывал учитель, вставали сразу все четверо сидящих за столом и скамейку отодвигали назад, что сопровождалось изрядным шумом. Мальчишки, конечно же, старались, чтобы шума и грохота было побольше. Молоденькая учительница поздравила нас с поступлением в школу, сказала, что зовут ее Дора Марковна, и предложила нам первым делом выбрать санитаров, которые каждое утро будут проверять чистоту рук, шеи и ушей, следить, подстрижены ли ногти, а также за чистотой белых воротничков. Меня тоже выбрали санитаром, выдали белую нарукавную повязку с красным крестом.
В то утро я гордо вышагивала по переулку, за спиной у меня был черный кожаный ранец, в котором погромыхивал пенал с карандашами, ручкой и стальными перьями; ни учебников, ни тетрадей не было – их должны были выдать в школе, так как в те годы в магазинах они не продавались. Родители, взволнованные не меньше меня, шли позади и несли в руках – о нет! – не букеты цветов, а тщательно завернутые в газету алюминиевую миску и такую же столовую ложку – за небольшую плату нам обещали горячие завтраки, но денег на посуду у школы нет, потому дирекция просит, чтобы дети пришли со своей посудой.
В Третьяковку ехали на трамвае. Садились в вагон на Малой Дмитровке и катили по заснеженной Москве. Окна в трамваях замерзали, покрываясь затейливыми мохнатыми узорами, и бабушка вручала мне тяжелый медный пятак, который я долго согревала в теплой варежке, а потом прикладывала его к замерзшему стеклу, отчего на стекле получалось круглое отверстие, через которое можно было наблюдать за той жизнью, что проходила на улицах: за прохожими, ежившимися от холода, торопливо идущими по тротуарам, лошадьми, запряженными в легкие саночки, извозчиками в сборчатых суконных шубах, норовившими на остановках обогнать трамваи. Вот, наконец, со звоном и грохотом мы переезжали Большой Каменный мост, внизу белела замерзшая Москва-река с протоптанными в снегу тропками. Выходили из трамвая на Большой Полянке, напротив церкви Иоакима и Анны, казавшейся мне огромной. Именно эта церковь и дала близлежащей улице название – Якиманка.
Одним словом, прочитал с удовольствием. Со второй половины я стал немного терять интерес, но мемуары по-прежнему мой любимый жанр. Особенно хороши были фрагменты воспоминаний о любви Лидии Борисовны к писателю Юрию Николаевичу Либединскому:
Всю жизнь утренний завтрак был нашим любимым часом. Может быть, потому, что не могут люди видеть сразу одни и те же сны, мы, просыпаясь по утрам и взглядывая друг на друга, каждый день встречались после разлуки. А после разлуки надо о многом рассказать, и мы говорили и не могли наговориться – обсуждали дела, строили планы на день, спорили. Если утром кто-нибудь приходил и нарушал наше «свиданье», как называли мы час завтрака, мы всегда испытывали легкое разочарование, словно у нас отняли что-то очень хорошее…
Прочитал занятную книгу журналиста и психолога о психологии поведения в экстремальной ситуации и выживания в ней.
Занятно, в мире есть журналисты, которые читают тысячи страниц отчётов о происшествиях в небе, воде и горах, общаются с выжившими и спасателями, а также сами летают, погружаются и поднимаются, чтобы испытать себя в экстремальной ситуации. В мире есть журналисты, которые очень хорошо разбираются в вопросах выживания. И они пишут об этом книги.
«Остаться в живых» — это сборник историй чудесных спасений (и более печальных случаев), разложенных по полочкам. Эти истории кладутся на довольно очевидную психологическую основу: выживают не обязательно те, у кого сухая обувь и острый нож, а те, кто не теряет рассудок и действует разумно.
На мой взгляд, книга весьма интересна, хоть и немного затянута. Еще порядком поднадоел сюжетный задник из истории спасения отца автора, американского военного лётчика.
А теперь — избранные цитаты из книги:
Тот, кто хочет испытать себя в диких условиях, или тот, кому не хватает адреналина и кто желает пощекотать нервы в непривычных обстоятельствах, довольно быстро осознает, что и опыт, и тщательная подготовка, и современная экипировка — все это в самый опасный момент может легко подвести. Человека с западным складом ума доводит до бешенства сама идея, что переход той грани, которая отделяет мир живых от царства мертвых, не сводится ни к степени его подготовленности, ни к тому, насколько правильно собран рюкзак.
Во время опасности человек должен осознавать, что он несколько неадекватен. Причем измененное состояние сознания затрагивает самые разные сферы: и восприятие, и познание, и память, и чувства.
Чувства — это инстинктивная реакция самосохранения. В момент подготовки к опасному действию в организме человека происходит ряд изменений, помогающих успешнее и быстрее реагировать на новую обстановку: нервная система начинает работать быстрее; меняется химический состав крови, чтобы она быстрее свертывалась; меняется мышечный тонус; прекращается процесс переваривания в желудочно-кишечном тракте; вырабатывается ряд нужных химических элементов. Все это происходит без участия и контроля нашего сознания. Рациональное восприятие, то есть наш интеллект, работает медленно, осторожно и может допустить ошибку, в то время как эмоциональное восприятие, то есть наши чувства, реагирует стремительно, уверенно и без колебаний.
Человеческий организм можно сравнить с жокеем, сидящим на чистокровном скакуне, в момент старта. Он всего лишь маленький человек на огромной лошади, и оба они заперты в металлической стартовой кабинке. Если лошадь решит взбрыкнуть, то жокей в лучшем случае будет искалечен, в худшем — погибнет. Поэтому жокей обращается с лошадью очень аккуратно.
Когда человек, имеющий опыт сплава по рекам, падает в воду, он незамедлительно переворачивается на спину, вытягивает ноги и поднимает над поверхностью воды пальцы ног. Он будет плыть, поддерживаемый спасательным жилетом. Неопытный человек пытается за что-нибудь ухватиться — он не в курсе, что если поднимаешь руки, то автоматически начинают тонуть ноги, которые тянут за собой вниз все тело.
Гормоны, вырабатываемые организмом во время стрессовой ситуации, мешают правильно оценивать обстановку, трезво мыслить и привлекать нужную память.
По мере усиления ужаса человек все в большей степени теряет способность бороться со своими чувствами и совсем перестает понимать, что движет его действиями. Леду называет этот эффект «вражеским захватом сознания эмоциями».
Человеческое тело хорошо знает, где оно будет в безопасности. У новичков каждая успешная посадка самолета вызывает чувство облегчения, сравнимое с оргазмом. У военного летчика (да и у гражданского пилота) вырабатывается сильнейшая вторичная эмоция — реакция на палубу или землю. Ведь только там он обретет настоящее чувство безопасности — это доводящее до экстаза чувство он испытал бы, даже посадив свой самолет в саму преисподнюю. У ведущего самолет человека есть реальная память о посадке и физическая память о том ощущении, которое дает посадка; последнее становится сильнейшим стимулом его дальнейших поступков. Подобная схема поведения создается на основе переплетения предыдущего опыта (вполне удачного) и сильнейшего эмоционального состояния (облегчение при посадке). Разумом летчик понимает, что низкий заход на посадку есть вернейший путь к гибели. Но у него нет ни отрицательного опыта, ни вторичных эмоций, формируемых при рискованных ситуациях. Идея смерти для него слишком абстрактна — могла ли она конкурировать с тем чувством восторга при посадке, которое помнит его тело? Могла ли стать мощным фактором его поведения?
Состояние напряжения приводит к тому, что в крови появляется кортизол, который осложняет работу гиппокампа (состояние длительного стресса убивает клетки этой структуры мозга). Миндалевидное тело может непосредственно влиять на чувствительную зону коры головного мозга, переднюю часть поясной извилины, носовую борозду и вентромедиальную префронтальную кору головного мозга, то есть практически на всю систему памяти — и в смысле доступа к старым воспоминаниям, и в смысле создания новых. В результате в стрессовой ситуации большинство людей в состоянии производить только простейшие действия. Они не могут вспомнить самых элементарных вещей. Кроме того, душевное напряжение, точно так же как и любое другое сильное чувство, отрицательно сказывается на способности трезво оценивать положение вещей. Вырабатываемые в стрессовой ситуации кортизол и другие гормоны мешают нормальной работе префронтальной коры, то есть той области, в которой обрабатывается получаемая информация и принимаются решения. Человек начинает меньше видеть и слышать, то есть улавливает меньше сигналов от окружающей среды, и потому совершает больше ошибок. В ситуации очень сильного стресса сужается поле зрения, например полицейские, в которых стреляли, рассказывают о появлении эффекта туннельного зрения. Большинство людей начинают концентрировать внимание только на предмете или задаче, которые им кажутся наиболее важными, но это может оказаться совсем не то, что на самом деле является таковым. Летчик, сосредоточившись на посадочной палубе, вполне мог не услышать в наушниках криков офицера визуального управления посадкой самолетов, не увидеть красных сигнальных огней, запрещающих посадку. Организм летчика жаждал как можно скорее выйти из опасной ситуации. Все, что показывалось, говорилось и даже кричалось, перестало иметь значение, превратилось в случайный шум и мусор, который мозг летчика довольно рационально отфильтровывал. Таким образом был разбит самолет.
Однажды я писал о работе пожарной части в Чикаго. Чтобы понять, как можно оставаться спокойным среди бушующего огня, я спросил одного пожарного, почему он выбрал свою профессию. «Мне нравится все ломать», — ответил он. В тот момент мы вместе с ним выламывали окна в здании после пожара, и я понял, что он имеет в виду. В той пожарной части работал один пожарный-старожил по имени Берни. Перед выездом на пожар он даже не надевал форменной кевларовой куртки, обеспечивающей хоть какую-то защиту. Он мог заснуть по дороге на пожар. Когда я спросил Берни, как ему это удается, он спокойно ответил, что может спать, даже если его член прищемят дверью.
Парни той части, о которой я писал, называли небольшой холодильник для пива «детским гробиком». У них была масса названий для разных видов трупов: «хрустяшки», «вонючки», «поплавок», «недожаренный», «всадник без головы». Непристойный юмор военных летчиков — это секретный язык, содержащий тайны, о существовании которых мы можем даже не подозревать. Настроение обычно передается, и самыми заразительными оказываются улыбка, шутка и смех. Чтобы рассмеяться, не требуется особого умственного напряжения. Смех происходит автоматически и передается от одного к другому. Он стимулирует левую префронтальную кору головного мозга, то есть область, отвечающую за хорошее самочувствие и мотивацию. Стимуляция этой области уменьшает чувство недовольства и волнения. Существуют доказательства, что смех приводит к снижению активности миндалевидного тела, а это гасит чувство тревоги. Улыбка подавляет негативные эмоции.
Американский философ Уильям Джеймс, которого называют отцом психологии, был первым человеком, открывшим, что логическая цепочка: «видим медведя — боимся его — убегаем от него» — совершенно ошибочна, а правильная связь — это «видим медведя — убегаем от него — потому и боимся его». Вначале возникает эмоция как реакция организма (оцепенение, побег, сексуальное возбуждение). Потом появляется чувство (страх, гнев, любовь). Страх, возникающий во время землетрясения, приводит к появлению химических реакций, подобных тем, которые происходят во время сексуального возбуждения. Но это два разных переживания, как, собственно, и сами ситуации, их порождающие. Поэтому ощущение, которое мы передаем словами «земля затряслась», может быть наполнено разными смыслами. И именно поэтому занятия, связанные с риском для жизни, оказываются приятными нашему организму. Даже страх мы можем воспринимать как забаву. Человек боится при опасных обстоятельствах — когда ему необходимо спасать себя. Следовательно, чувство страха дает ему более полное ощущение жизни.
Когда необходимо принять мгновенное решение, человек использует систему эмоциональных помет. Мы находим определенную помету на набор схожих обстоятельств и вспоминаем, как тогда себя ощущали — хорошо или плохо. Дальше внутреннее чувство мгновенно подсказывает, как следует себя вести. Человек не торопится повторять печальный опыт. Если предыдущий опыт был приятным, то он, по выражению Дамасио, становится «маяком побуждения». Мгновенная реакция тела посредством чувства, которое возникает в виде пометы, может легко принять решение за человека, если разум его не остановит.
Швейцарский психолог Эдуард Клапаред провел в 1911 году эксперимент, который стал классическим. Однажды ученый, пойдя к своей постоянной пациентке, когда-то утратившей кратковременную память, поздоровался с ней за руку, как у них было заведено. Но в тот день у него в руке была иголка, которой он ее уколол. Уже через несколько минут сорокасемилетняя женщина забыла об этом, однако после того дня уже никогда не здоровалась за руку. Она не знала почему. Болезненный опыт, связанный с образом доктора, протягивающего ей руку, напоминал ей, что здороваться за руку не стоит. У нее сразу возникало плохое предчувствие. Здоровый человек вряд ли смог объяснить свои чувства, но все бы вспомнил через долю секунды.
Человек способен обучаться, не подключая ни разум, ни память. Если человек переносит инсульт, который пагубно влияет на двигательную область коры головного мозга, правая часть тела оказывается парализованной. Всё, включая мускулы лица, перестает работать. Если перенесшего такой инсульт человека попросить улыбнуться, то улыбка получится кривой. Но если вы случайно пошутите, а он спонтанно рассмеется, то его улыбка будет симметричной и совершенно нормальной. Это объясняется тем, что эмоциональные реакции контролируются частями мозга, которые инсульт не затрагивает: передней частью поясной извилины, средней височной долей и базальными ганглиями.
Рациональное (и осознанное) мышление никогда не успевает за эмоциональной реакцией. Любой может легко проверить это утверждение. Попробуйте сильно напугать человека — и посмотрите на него. Механизм нам хорошо знаком: реактивная адреналиновая атака, учащенное сердцебиение, нездоровый румянец, тяжелое дыхание. Потом, когда он вас узнает, реакция прекращается. Правда, все равно должно пройти определенное время, чтобы организм переварил все химические элементы, вброшенные в кровь. Если вдуматься, то такая сильная реакция нелогична — ведь ситуация не представляет собой никакой опасности. Но мы уже знаем, что зрительные импульсы доходят до миндалевидного тела быстрее, и это веская причина, почему человек не успевает использовать логический подход к оценке своего положения. Однако этот зрительный образ еще не четкий, а только начерно обработанный, поэтому вследствие страха человек не в состоянии точно определить, кто перед ним — его жена или, скажем, медведь. Лишь через несколько миллисекунд зрительная кора больших полушарий находит нужную картинку и дает, наконец, хозяину мозга понять, с кем он столкнулся. Только в этом случае человек начинает логически мыслить — и понимает, что в его доме медведи не водятся.
Мозг не в состоянии обработать и разложить по полочкам всю информацию, которую получает. Если всему придавать одинаковое значение, то невозможно выбрать разумный путь действий. В этом и заключается слабость логического мышления — его система слишком последовательна и линейна. Мир совсем не такой.
Все живые существа вынашивают свои планы. Птицы, прячущие на зиму зерна, обладают более крупным гиппокампом, а следовательно, и большим объемом памяти, чем остальные представители пернатых.
Во время катастрофы люди могут идти на необдуманные и опасные поступки, чтобы помочь другим. Например, спасатели рассказывали о человеке, пытавшемся одиннадцатого сентября переплыть Гудзон, чтобы помочь пострадавшим (от Нью-Джерси до Манхэттена расстояние довольно приличное).
Обычно определение «опытный» любят относить к человеку, чаще других совершающему ошибки, которые, по счастливой случайности, ничем ему не аукаются.
Когда, что-то совершая, человек оказывается перед лицом смерти, он должен понимать, что к такому развитию событий он подошел проторенным путем. Первая реакция обычно укладывается в схему: «Что же за несчастье такое! Как это могло со мной случиться!» Но если человек выживает и если потом решит докопаться, «как дошел до жизни такой», то общая схема трагедии будет выглядеть не намного сложнее: что-то вроде «два притопа, три прихлопа».
Крупные катастрофы представляют собой явление редкое, но вполне обычное. Поэтому даже не надо пытаться их предотвращать. Теория нормальных катастроф убеждают нас в том, что трагедии, происходящие с космическими шаттлами, во время которых погибают все космонавты, неизбежны, но происходят они с большим временным разрывом. Гибель шаттла «Колумбия» случилась через семнадцать лет, почти день в день после взрыва шаттла «Челленджер». Подобные трагедии — неотъемлемая часть системы. НАСА проведет расследование и объяснит причины аварии, но знание причин не предотвратит следующую. Более того, модернизация мер безопасности, скорее всего, и приведет к новой катастрофе.
Существует теория «гомеостаза риска». Согласно этой теории люди готовы идти на определенную степень риска. Только у каждого человека своя степень риска, и любой из нас готов рисковать приблизительно на одном и том же уровне. Если мы считаем, что уровень опасного поведения низкий, можно быть похрабрее. Если ситуация более опасная, то мы стараемся рисковать меньше. Эта теория подтверждается буквально на каждом шагу. После того как на машинах появилась антиблокировочная система, все ожидали, что уменьшится количество аварий. Напротив, их стало больше. Водители, решив, что машины, на которых стоит антиблокировочная система, теперь намного безопаснее, стали водить более агрессивно. После появления радаров на торговом флоте все считали, что количество столкновений судов уменьшится. Этого тоже не произошло. Радары позволили капитанам увеличить скорость.
Каждый из нас в той или иной степени видит не реальный мир, но постоянно изменяющееся состояние самого себя в постоянно меняющемся воображаемом представлении о мире. Мы живем в условиях постоянной интерпретации воспоминаний и информации о мире, получаемой через органы чувств. Блоки воспоминаний в любой момент могут активировать нейронную сеть и превратить постоянно меняющуюся, как в калейдоскопе, энергию в то, что мы примем за реальность. Это часть адаптации, которая помогает выживанию индивида и всего вида.
Я разговаривал с человеком, который поехал на рафтинг в Боливию, одетый в джинсы, майку и офисные ботинки; в итоге он потерялся на три недели в джунглях. Однако он уверял, что «у него было все что нужно, за исключением мачете».
Американский писатель и альпинист Джон Кракауэр в книге «В разреженном воздухе» (Into Thin Air) писал о проводнике по имени Скотт Фишер, уговаривавшем его предпринять восхождение на Эверест. Он заявил Кракауэру: «Я все понял про гору. У меня всё под контролем». Во время восхождения Фишер погиб.
Пол Фасселл в книге Wartime («Военное время») описывает стадии роста солдата: от зеленого новобранца до опытного ветерана. Сначала солдат думает: «Со мной не может такого случиться». Потом он участвует в боях и понимает: «Это может со мной произойти, поэтому надо быть осторожнее». Он уже видел достаточное количество смертей своих друзей и осознает: «Это должно со мной случиться. Не случится, если только меня здесь не будет».
Однажды командир отряда горных спасателей города Портленда сказал мне: «Веревка — это гарантия, что ты не умрешь в одиночестве».) Причина смерти на этом склоне настолько типичная, что имеет стандартное описание: «Поскользнулся. Потерял опору. Не смог самозадержаться на склоне. Упал. Разбился насмерть». Поэтому в отчетах о трагедии фигурирует устойчивая, длинная и непроизносимая аббревиатура — LFCSAFTD.
Дети в возрасте от семи до двенадцати лет обладают уже многими характеристиками взрослых, в том числе такими, как способность создавать когнитивные карты. Однако оценивать ситуацию, как взрослые, они еще не умеют. Им сложнее контролировать эмоции и прислушиваться к голосу разума. Они быстрее начинают паниковать и бегать в поисках более короткого пути. Когда тропинка заканчивается, они продолжают идти вперед, забывая о жажде, голоде и холоде, и идут до тех пор, пока не падают. Дети этой возрастной группы так стремятся быть похожими на взрослых, что подавляют в себе те инстинкты, которые могли бы им помочь. Быть спокойными и невозмутимыми они еще не научились. Многие из них не в состоянии найти себе еду и устроить какое-то пристанище. Один инструктор по выживанию сказал мне, что дети из неблагополучных районов выживают лучше тех, кто вырос в престижных пригородах, — «неблагополучные дети по натуре своей большие хищники». Дети от семи до двенадцати лет, чей мозг уже умеет создавать когнитивные карты, знают о разных «секретных» маршрутах и понимают: если хочешь дойти быстрее, надо срезать часть пути. Однако они знают меньше среднестатистического взрослого, а недостаток знаний является опасным фактором. Потерявшийся ребенок в таком возрасте может на полном бегу пересечь асфальтированную дорогу и даже этого не заметить.
Приучайте себя часто оборачиваться, чтобы лучше запомнить, где ты находишься. Развивайте внимательность. Если ты стоишь на развилке дорог, надо оглянуться, найти глазами какой-нибудь ориентир или деталь и запомнить их. Лучше всего вслух проговаривать то, что ты видишь, и постараться запомнить.
Умение использовать любые подручные материалы — это признак, указывающий на то, что человек стремится выжить в самой безнадежной ситуации.
Одно время, в начале 1980-х годов, я работал в тюрьмах особо строгого режима. Помню, как один из заключенных сказал мне: «Я здесь на бровях не стою и по пустякам не суечусь». В ответ на мой вопрос, как ему удается сохранять такое завидное спокойствие, он ответил: «А ты оставайся внутри себя самого, тогда поймешь». Тоже путь к выживанию.
Довольно часто среди моряков, потерпевших крушение в море, а также долгое время переживавших физические и эмоциональные травмы и лишения, встречается недуг, который можно назвать «коллективной конфабуляцией». В результате этой болезни участники начинают существовать в общем выдуманном мире. Сцены из умиротворяющего домашнего быта являются одними из наиболее популярных жизненных сюжетов, которые обсуждают потерпевшие.
Мы создали высокотехнологичный мир, в котором процессы познания и умение решать самого разного рода задачи начинают играть все большую роль для нашего существования. Однако часто в критический момент эти способности нас подводят. Мыслительный процесс строится на линейных принципах и значительно уступает динамике нелинейных систем, которые прекрасно функционируют в непредсказуемом, бурном мире и быстро адаптируются при изменении обстановки. В момент истины, когда определяется, кому оставаться в живых, а кому нет, если человек будет полагаться исключительно на разум, то из неустойчивого состояния жизни он, по словам одного из создателей теории хаоса бельгийского физика Давида Рюэля, «легко перейдет в устойчивое состояние смерти».
Общайтесь с мертвецами. Если собрать вокруг костра людей, погибших в тех или иных катастрофах, и дать им возможность высказаться, вы пройдете лучший курс по выживанию. Так как это невозможно, читайте отчеты о трагических происшествиях, имевших место в интересующей вас области: «Несчастные случаи в североамериканском альпинизме» (Accidents in North American Mountaineering), информационные письма Американского общества спелеологов (National Speleological Society), «Отчет о безопасности на реках» (River Safety Report), а также целый ряд других специализированных изданий, например «Еженедельные отчеты о болезнях и смертности» (Morbidity and Mortality Weekly Report), и в интернете. Содержащаяся в этих источниках информация может оказаться смешной, трогательной или грустной, но главное, в ней содержатся рассказы об ошибках, которые делают люди. Просто избегайте попадать в ситуации и обстоятельства, которые для других плохо закончились. («Слушай, а это не та самая пещера, в которой утонули аквалангисты?»).
Офицер, командир отряда «морских котиков», сказал Элу Сиберту, психологу, изучающему вопросы выживания: «Персонажи наподобие Рэмбо погибают первыми».
Никогда не забывайте, что для выживания необходим нормально функционирующий мозг. Чем больше информации вы помните (музыка, поэзия, литература, философия, математика), тем шире ваши возможности. Для движения вперед можно использовать ритм и повторяющиеся паттерны, а для поддержания тонуса и развлечения — любые интеллектуальные упражнения. Чтобы успокоиться, можно просто считать в уме, помолиться или прочитать мантру. Движение превращается в танец. Один человек, которому, чтобы спастись, надо было пройти большое расстояние, отсчитывал сто шагов и посвящал их человеку, которого знал.
Есть старые пилоты и смелые пилоты, но старых и смелых не бывает.
