Поснимал немного Москвы в августе 2019 года. Снимал на ультракомпактную камеру Rollei 35S (писал о ней в отдельном посте) на кинопленку Kodak Vision 250D.
И бонусом — немного фотографий Москвы и Череповца на Rolleiflex 2.8F. Плёнка — Fuji Acros Neopan 100, Kodak Ektar, Ilford HP5.
Продолжаю показывать слайды из большой коллекции, которую снял неизвестный мне немецкий путешественник в Азии. В этой части будут фотографии из Мьянмы, Таиланда, Гонконга и Японии (по крайней мере, я узнал эти места).
Это четвертая часть, вот — третья. А сколько их еще будет — я и сам не знаю.
Я регулярно созваниваюсь с коллегами по разным делам. Заметил, что часто люди зовут на созвон вот так:
Мне такое приглашение не нравится.
О чем? Непонятно, о чем будем разговаривать. Это важно, потому что иногда для разговора нужно подготовиться: почитать материалы, исследовать вопрос, может быть даже сделать первую версию того что планируем обсудить.
Надолго? Иногда думаешь что созвон быстренький, а он растягивается на час.
Когда? Из-за того что неясен предмет разговора, непонятен его дедлайн. Нужно прямо сейчас созвониться потому что дело горит, или можно завтра, или вообще через неделю? Иногда пугаешься и бросаешь все дела, а на другом конце у собеседника просто идея какая-то возникла.
Короче говоря, звать на созвон надо так:
Всё равно всю эту информацию о созвоне лучше бы знать. Мне приходится переспрашивать это у коллеги, теряя время. Нафига? Лучше заранее все написать.
И еще немного советов:
Записал небольшой видеорассказ о двух зеркальных фотокамер последнего периода существования компании Rollei — среднеформатной Rolleiflex 6001 и малоформатной Rolleiflex 3003.
Есть такая компания — Lomography. Она выросла из сообщества энтузиастов, которые придумали когда-то само слово «ломография»: фотографирование разной ерунды просто так, «от пуза». Со временем они разрослись: начали производить свои фотокамеры и фотопленку. Обычно фотоплёнку они «перепаковывают»: покупают у других производителей большими рулонами, мотают в свои баночки с хипстерским дизайном, и продают с наценкой. Но иногда, редко, они пытаются сделать что-то сами.
Попробовал фотопленку, которую в «Ломографии» создавали сами путем экспериментов. В компании пытались создать пленку со измененной спектральной чувствительностью. Если обычная пленка пытается передавать цвета примерно так же, как видит их человеческий глаз, то пленка от «Ломографии» эту передачу цветов смещает. В ней голубой цвет уходит в зеленую сторону, зеленый и желтый становятся оттенками фиолетового и так далее. Скорее всего ребята из «Ломографии» пытались передать эффект легендарной инфракрасной фотопленки Kodak Aerochrome, которую уже давно не выпускают и которая стоит очень дорого.
От «Аэрохрома» в названии остался «-хром», превратившись в «Ломохром». Обычно такие «-хромы» означает, что пленка — слайдовая, но плёнка от «Ломографии» проявляется по обычному цветному процессу С-41. Производитель заявляет плавающую чувствительность: от 100 до 400. От того, какую чувствительность выберешь, зависит оттенок: он может быть и слегка-фиолетовым, и насыщенным словно индиго.
Я купил катушку пленки и отснял её с чувствительностью в 400 единиц. Снимал на Pentax 67 105 1:2,4, все мерил встроенным экспонометром. Вот несколько примеров:
Ну что сказать — это конечно не «Аэрохром», но для любительских целей сойдет. Нужно купить пару катушек на будущее, а то плёнку распробовали и они уже много где закончилась.
Спросите себя: «Кто из моих знакомых пишет книгу (например, мемуары)? Кто из них напишет книгу в обозримой перспективе?»
Если отвечать быстро, то я бы сказал: «Никто. Не могу представить себе писателей среди своих друзей». Но если я чуть подумаю (а я подумал), то отвечу так: «Все мои друзья пишут книги, каждый день, по кусочкам — и публикуют их в соцсетях».
Мне кажется что в этом заключен глобальная разница в создании и представлении, прости-господи, контента.
Еще полвека назад единица представления информации была значительной. Для музыкантов — полноценный альбом в 10-12 композиций. Для писателя — книга. Это было связано прежде всего со сложностью и дороговизной средств выведения книг и альбомов на орбиту конечной аудитории. И музыкальный альбом, и книга были для издателей большой инвестицией, издавать их было дорого. Издатели были снайперами — ошибиться можно раз или два, но лучше не стоит.
Сегодня есть мощный и почти неограниченный источник доставки контента для его получателей — интернет. И это изменило подход к производству музыки, текста и чего угодно еще.
Например, раньше музыканты старались и писали 10-12 песен альбомом, часто складывая их в историю. Можно вспомнить «Downward Spiral» группы Nine Inch Nails, в котором треки последовательно рассказывают историю сходящего с ума человека, который движется к самоубийству (и знаменитому финальному треку «Hurt»). Музыкантам было важно сделать целый альбом круто, потому что они зарабатывали деньги на нем. Если альбом расходился хорошо, группа становилась известной и богатой.
Сегодня музыканты почти не зарабатывают деньги на продаже музыки (за исключением плеяды самых известных), а зарабатывают на живых выступлениях. Они чаще и охотнее выпускают музыку треками (альбомами-синглами). У группы средней руки может быть 1-2 полноценных альбома и 20-30 синглов. Это связано с тем, что музыкантам нужно все время быть на поверхности волны хайпа. Например, у группы Little Big 1 полноценный альбом на 12 треков, 2 альбома-коротыша на 7 треков… и 23 клипа, каждый из которых создается и продюссируется с единственной целью — залипнуть в головах людей и вытащить группу на вершину популярности. Эту славу потом можно монетизировать концертами. В новой парадигме музыканты могут смело слать издателей в жопу. Выложил трек в пабликах «Вконтакте», и завтра ты хедлайнер фестиваля «Боль».
Аналогично с книгой. Зачем запираться в кабинете, месяцами писать биографию или воспоминания, когда можно делать это каждый день, по кусочку? Заработать на книге сегодня вряд ли получится, а быть на виду — легко (и это как раз то, что нужно). Условные Илья Красильщик и Андрей Подшибякин — это типичные писатели нового времени, «автоматчики». Раньше бы они строчили повести и мемуары, а сегодня спокойно пописывают себе в фейсбуке. Я сам работал в издательстве и знаю, что сегодня у вас возьмут любую рукопись и напечатают её, если у вас миллион подписчиков в инстаграме. Но читать её конечно уже никто не будет.
В целом все это приводит к глобальному и неотвратимому мельчанию контента. Способность написать книгу в 200-300 страниц и прочитать такую книгу становится редким навыком. Это не хорошо и не плохо, просто это так. Ну а мне кажется что с новой моделью дистрибуции контента люди стали потреблять куда больше этого самого контента, чем раньше (говорить о качестве и пользе, наверное, не будем).
Так что если вам нужен пример того как цифровизация нашей жизни влияет на людей — вот он. Лет через 30 будете рассказывать детям, что знали человека, который знал человека, который видел настоящего писателя в бинокль.
Давненько не выкладывал поляроидных снимков, а у меня накопилось за весну и половину лета. Отобрал 15 любимых.
Господи, уже в четвертый раз! А ведь все начиналось почти как смешная (или несмешная шутка) — в Японию поехали просто потому что больше особо некуда было из-за почти истекшего заграничного паспорта.
За четыре раза (и почти за три месяца пребывания в стране в сумме) острых впечатлений запомнилось не так много, а тупые впечатления описывать не хочется. Поэтому в этот раз будет больше картинок, и меньше текста.
В Японии сложился какой-то свой стиль одежды, который безошибочно можно узнать даже в другой стране.
С одной стороны, они носят просторные вещи телесных оттенков, с другой — любят европейские дорогие бренды. С местным уровнем достатка и субкультурной любви к редком и лимитированному «модные» улицы выглядят словно огромный бесконечный подиум.
В один из дней у друзей знакомых взяли погонять сиба-ину, и провели с ним полдня в парке. Причем это был не простой сиба, а какой-то особой разновидности, вечно маленький (в переводе с японского порода называется «фасолькой»). Маленький сиба конечно плавит своей симпатичностью даже японцев, про нас и говорить нечего.
У японцев есть удивительная особенность, которую я не встречал нигде больше. Они могут брать что-то чужое (в нашем контексте — западное), и развивать его до степени превосходства, отбрасывая по пути ненужные с их точки зрения детали. Попутно насыщая их своими национальными деталями.
Ни в одной стране мира я не видел столько кофеен «новой волны», причем в каждой обязательно стоит ростер для обжарки кофе и дюжина разных воронок. В итальянском винном баре в Токио буду подавать пасту, но с какой-нибудь рыбой-мечом (которая в Италии конечно не водится). Все западное в Японии, но сделанное не для западных людей, а для себя выходит у них каким-то супер-европейским. Если с востока долго идти на запад, но снова на востоке окажешься.
Мне снятся особые японские цвета и оттенки: серый с примесью молочного — на стенах, стальных конструкциях и кафельных плитках бесконечных подземных переходах, кремовые и коричневые оттенки одежд. Яркие акценты повсюду: зеленые, розовые, красные.
Сочетание цветов тут какое-то особенное. Японскость вида или вещи я научился считывать сразу: отличу и местную фотографию провинциального города, и коробки с лапшой от прочих видов и коробок.
За день пребывания в сернистом горячем источнике-онсэне запах серы пропитывает тебя полностью: от всех предметов одежды до ушей (где для него предусмотрено привычное место). Запах этот не выводится потом неделю: ни душами, ни стирками.
Еще одна узнаваемая черта японской архитектуры — конусовидность зданий, которая вызвана нормами проникновения солнечного света в квартиры и улицы. Особенно забавно что эти нормы японцы словно скопировали с европейцев, им самим они особо и не нужны.
Типичная японская квартира располагает одним-двумя крохотными окошками, которые заклеены матовой пленкой и всегда дополнительно завешены вечно сушащейся одеждой.
В Японии, как и во Франции, с трудом встретишь рестораны иностранной кухни. Впрочем, один раз с удивлением в токийских закутках наткнулся на шаверму, которая была такой, как полагается: крутящийся конус куриного мяса, пита и лаваш, салаты, соусы. На меня из шавермы посмотрел аутентичный турок. Интересно, как он здесь, почему, зачем?
Желанию искупаться обнаженными на черном вулканическом пляже препятствовал активный вулкан и унылый рыбак, который удил что-то в холодных солёных водах Сакурадзимы. Местная вода не выносит на песок даже ракушек.
В традиционном японском онсэне какие-то странные правила: в красивой общей купальне мужчины должны появляться обнаженными (но с полотенцами на головах), а женщины должны прикрываться полотенцами — правда, непонятно когда их можно снимать.
Но в онсэне можно забронировать приватную кабинку, где никто не следит ни за татуировками, ни за полотенцами. В одной расположились мы, а в другой — японская парочка из очень красивой и молодой японки и её взрослого и вероятно состоятельного спутника. Весь вечер прислушивались, начнут ли они заниматься там любовью. Не удивлюсь, если одни занимались тем же самым.
Японские провинциальные городки заметно более возрастные в своем населении. Если вечером кое-какие сарариманы сидят и цедят своё пиво в баре, то днем в городе присутствуют только старички. Интересно, почему японские старички такие сгорбленные? Может быть все люди сгорбленные к ста годам, просто у нас редко кто доживает до такого возраста?
На Сакурадзиме видел как совершенно крошечный, похожий на десятилетнего ребенка старичок медленно закрывал ключом дверь дома, а после медленно садился в маленькую легковую машинку, чтобы поехать куда-то.
С «материка» на острова на Окаяму через внутреннее море Сето тянется крупнейший мост в мире — «Великий мост Сето» длиной 13 километров. Поезд едет по нему около 20 минут, пролетая над мелкими островами, промышленными портами Такамацу и маленьким музеем в честь 171 жертвы разбившегося тут полвека парома.
Я стоял и снимал таймлапс на телефоне, приклеиваясь к стеклу в кабине машиниста, как где-то на середине моста заметил человека, который махал зеленым флагом, спрятавшись за внутренней колонной. Как он тут оказался, сколько же он шел? Зачем он тут? Вот бы мне оказаться там и тоже пройти этот путь по железу над водой.
Крайней западной точкой маршрута выбрали Кагосиму — дальше него только группы островов с любимым миядзяковским Яху (куда решили не ехать, чтобы не терять лишние 20 тысяч ₽ на билеты на паром и два дня на переезды. Возле Кагосимы А. нашла на карте небольшой островок Сакурадзима с недорогими отельчиками на нём. Так мы оказались на самом активном японском вулкане.
Я почувствовал неладное еще вечером, когда мы ехали под дождём проезжали через огромные искусственные каньоны, в глубине которых тонул свет дорожных фонарей — они оказались лавовыми реками, которые люди строят в надежде спустить потоки раскаленных недр в океан, для образования новых черных пляжей.
В Японии хватает вулканов, но обычно они при извержении выбрасывают булыжники, а Сакурадзима — извергает потоки лавы. После последнего сильного извержения в начале XX века остров даже стал полуостровом: прирос лавок к «материку».
А. пыталась кормить сакурадзимских орлов рисовыми пирожками, но те отказывались ловить добычу в воздухе, и пирожки грустно падали в онсен. А орлы рассаживались по телеграфным столбам и противно ныли.
Спустя два часа езды под дождем, с садящимися фонарями на велосипедах мы приехали к точке на карте, на которой был отмечен наш отель (рядом со станцией сейсмонаблюдения). Однако когда последние лучи умирающего фонаря охватили отель, то стало понятно что он… заброшен. Отель смотрел на нас пустыми глазницами окон, шумел дождь и где-то в темноте, справа и вверху шумел вулкан. В фильмах ужасов обычно в такие моменты над героями окончательно захлопывается ловушка, но с нами обошлось — наш отель оказался просто следующим по дороге, за поворотом.
Весь вечер А. читала книгу, закутавшись в традиционные халаты, а я читал википедию: «Вулкан, жертвы, ценами, учения, станции наблюдения, тысячи микроизвержений в год». Почему-то не спалось. Я мучительно представлял, что же буду делать если лавовая река вдруг начнет работать по-назначению? Ехать на велосипеде к парому? Плыть через залив?
Надо признать, что главной проблемой единственной ночи на Сакурадзиме стали не цунами и не пирокластические бомбы, а комары — к утру они основательно нас искусали, и мы с радостью убрались с этого острова. На обратном пути, проезжая по узкой дороге через какую-то деревню, купили за пару монет у бабушки местные фрукты: смесь маленьких яблочек и персиков. Больше я нигде такого не видел.
В Киото в этот раз сняли целый двухэтажный дом, который судя по всему обычно сдается компаниям американской молодежи — на кухне заботливо стояли огромные урны для стеклянных бутылок, пластиковых бутылок, жестяных банок. За две ночи в доме я столько раз бился головой о невысокие деревянные косяки и балки, что на третью ночь собрался ходить по дому в велосипедном шлеме.
В эту поездку Киото как-то окончательно утомил. Он кажется уже чересчур вытоптанным туристами — словно петербургская улица Рубинштейна, растянутая до размеров целого города.
К традиционной цели в каждом городе — музее современного искусства, добавились еще и натуральные винные бары. Удивительно, но такие находятся даже в провинциальном Камоматцу, в котором и старбаксов-то еще нужно поискать.
За четыре поездки, тысячи километров на поездах и сотни километров на велосипеде, через десятки городов, горных отелей и прибрежных деревушек ощущение от Японии наконец размылось до состояния: «Мне просто тут хорошо и даже немного обычно, даже и не знаю что рассказать». В эту поездку в какой-то момент я вообще не хотел брать камер — мне казалось что я уже ничего не смогу сфотографировать и рассказать, что не описывал раньше. Может быть я так и сделаю в следующий раз.
Япония, не скучай — я скоро вернусь.
Тулуза, Бордо, Бизе-сюр-Баис и другие замечательные места в замечательной компании.
В юности я жил с мамой в простой череповецкой хрущёвке. В нашем доме в подвале для жильцов были оборудованы небольшие загородочки вроде кладовок, в которых мы и соседи хранили разные вещи.
В нашей загородочке всегда лежали разные доски, которые так и не забрал папа, и куча разного хлама: старая кафельная плитка, какие-то инструменты, одежда, вещи, мелкая мебель. Комнатушка площадью примерно в 5 квадратных метров была забита ими полностью, едва можно было встать (да и сейчас она забита точно так же). Тем не менее, такая подвальная кладовка казалась большим преимуществом — не знаю, чтобы у кого-то из череповецких знакомых была такая же в подвале, и часто все это барахло хранилось у них дома.
А еще в подвальной кладовке зимой хранилась картошка. И мама регулярно посылала меня с мешочком в подвал, набрать из мешка пару килограммов домой. Я каждый раз терпеть не мог туда спускаться, ведь подвал оставался подвалом: темный, сырой, грязный, с грубыми бетонными стенами и полом, с хаотично торчащими во все стороны трубами и проводами, с темными проемами в стенах, которые неизвестно куда уходили. Это было максимально неприятное и неухоженное место.
Когда я переехал в Германию, то обнаружил что в здешних домах в подвалах также есть комнатушки для хранения барахла (они называются Mietekeller). И спустившись туда впервые, я просто обалдел.
Есть такой термин — инженерная культура. Чем аккуратней, продуманней, красивее, правильнее сделана техническая часть, тем инженерная культура выше. Особенно ценно, когда инженерная культура высока в редко посещаемых сферах, там, где казалось бы неважно как все сделано. Грубо говоря, когда один человек надевает грязное, нестиранное белье («И так сойдет, все равно никто не видит»), другой обязательно наденет чистое. По таким деталям можно понять, кто ответственно подходит к каждой мелочи, а кто позволит себе сделать малозначительные детали тяп-ляп. Это и есть инженерная культура.
Хочу показать вам инженерную культуру в немецком подвале.
Посмотрите как аккуратно проведены электрические провода к предохранителям.
Труба над дверью могла чуть провиснуть, и её подкрепили стяжкой.
Трубы подписаны, задвижки на них — разных цветов, да еще и обтянуты изолирующими хомутами.
Все чрезвычайно аккуратно, никаких дыр и щелей. Трубы словно врастают в стену.
Я как инженер по образованию получаю от таких вещей большое эстетическое удовольствие. Уверен, у инженеров и рабочих, которые занимались этим подвалом, чистое белье.
