Есть у меня одна старинная штука, которая таит в себе загадку.
Это небольшой ножик:
Вот он же, но без ножен:
Насколько я знаю, это личный кортик офицера Люфтваффе, который моему прадеду подарил его друг, Герой Советского Союза Степан Павлович Данилов.
Мой прадедушка, Николай Филлипович Барсуков, работал секретарём райкома Череповецкого района и жил в деревне Коротово, откуда родом Степан Павлович. Они сдружились и часто проводили время вместе. Как рассказывала прабабушка, Степан Павлович любил небо и в родную деревню прилетал на самолёте. Один раз он заявил моему прадеду: «Николай, в следующий раз я прилечу и буду вокруг твоего дома летать так низко, что трубы тебе крылом посшибаю». Он выполнил свою «угрозу» — действительно прилетел и долго, низко кружил над домом. Мой прадедушка умер за день до этого.
Как я помню из семейных рассказов, этот кортик Степан Павлович добыл как трофей, снял со сбитого им лётчика (не знаю, правда, живого или мёртвого).
Долгое время эта штука пылилась в шкафу как память о прадедушке. Иногда я, маленький, играл с ней или пытался разобрать надпись на лезвии, используя в качестве оптических инструментов лупу и своё детское воображение.
Сейчас у нас время интернетов, и я, как говорят в таких случаях, сделал маленький рисёрч.
Для начала я пересмотрел кучу источников о немецком наградном оружии времён Второй Мировой. В книгах и справочниках есть сотни кортиков, ножей, сабелек и даже наградных топориков, но нет ничего даже отдалённо похожего на этот нож.
Ну то есть этот ножик — никакой не кортик. В детстве он, может быть, и казался мне кортиком, но сейчас я понимаю, что взрослому мужчине, лётчику, офицеру странно носить на поясе ножик в ладошку длиной. Наверное, это просто какое-то личное холодное оружие, чтобы на привале резать баварские колбаски.
Вторая штука — это надпись на клинке.
Вот так она выглядит:
А вот условная расшифровка:
Я чуть-чуть знаю немецкий, но прочитать эту клинопись не могу. Йомпф? Явханнер?
Одним словом, я в растерянности и буду рад выслушать ваше мнение.
Что это за штука? Личный нож, кортик? Быть может, у меня среди читателей есть специалисты по холодному оружию Третьего рейха?
Для сравнения, тысяча беспилотников стоит столько же, сколько один истребитель F-15 Eagle. Возьмем последние модели дронов типа Predator: они стоят по $10 млн, а самолет F-16 — $350 млн. Топлива, которое расходует F4-Phantom за один вылет, беспилотнику хватит на 200 вылетов. Обучение пилота Panavia Tornado стоит 1 млн фунтов стерлингов, а выучить оператора беспилотников не стоит почти ничего. → ♕
Согласитесь, есть разница между тем, чтобы придумывать дизайн чайника, опираясь на устройство его нагревательного элемента, и тем, чтобы изобрести совершенно новый принцип нагревательного элемента вместе с внешней оболочкой или вообще без неё. Можно же вообще придумать устройство, которое в принципе избавит от необходимости в чайнике. Ведь и дизайн — для того, чтобы упрощать жизнь. → ♕
В прошлом году когнитивисты провели забавный эксперимент, вернув к жизни «невидимую гориллу» из исследования Дэниела Саймонса и Кристофера Шабри. Врачам предъявили снимки каких-то внутренних органов и попросили предположить диагноз. Эксперты рассмотрели, изучили, высказались. И большинство из них просто не заметили на снимках нанесенный туда маленький силуэт гориллы. Это очень распространенная ошибка внимания: врач точно знает, что может, а чего не может быть на таком снимке. А еще он точно знает, что ищет, — и это определенно не горилла! Поэтому он просто не видит ее. А автомобильные концерны, например, вкладывают огромные деньги в разработку систем привлечения внимания водителя к неожиданно появляющимся объектам. Потому что невидимая горилла на снимке — это смешно, а невидимый пешеход на дороге — это уже очень грустно. → ♕
Тяжелая музыка всегда была способом выразить протест. Блек-металлисты протестовали против христианских догматов и напускного гуманизма в Европе; дэтстеры и грайндкорщики пытались встряхнуть тихую и размеренную жизнь европейского и американского обывателя живописанием медицинских патологий и мучительных смертей; трэш-метал воспевал войны и насилие. Частично тяжелый метал в западных странах выступает своеобразным аналогом фильмов ужасов, позволяющим испытать страх и трепет, при этом оставаясь в безопасности. → ♕
Я несколько дней назад жаловался на страшные автобусные билеты в Череповце.
Мне стало интересно посмотреть на то, как с обстоят дела в других городах и странах. Покопавшись в своей коллекции бумажного барахла, я собрал небольшую коллекцию. Местами очень интересно и красиво.
Я готов целовать журналистов NYT и каждый их мультимедийный проект. Сами журналисты пишут, что такие статьи стоят дорого, а просмотров приносят меньше обычных статей, но они рассматривают подобные вложения как инвестиции в будущее.
Бауэрс не только сам упивался бодрящей водою (пока не заработал некроз костей) но, будучи заботливым человеком, закупал радитор ящиками для друзей (это был его любимый подарок), угощал слуг, гостей, и знакомых, не жалея денег на добрые дела (каждая банка стоила состояние). Hикто из них не заболел. В начале 90-х знакомый посетил могилу Бауерса (после перезахоронения в свинцовом ящике) и сделал гамма-авторадиографию пленкой на поверхности! Виден был весь скелет. Таких случаев были в Америке тысячи, включая работниц завода, изготовляющего фосфоресцирующие стрелки в часах. Почему радий убивал одних и щадил других, вероятно, из-за особенностей костного метаболизма, плохо известно. В 1993-м году у нас закрыли группу эпидемиологов, пытавшуюся найти ответ на этот вопрос. Это было, насколько я знаю, единственное крупномасштабное исследование того, как радиоактивные вещества в организме влияют на здоровье людей в долгой перспективе. 1000 пациентов были еще живы, когда были уничтожены их медицинские истории. → ЖЖ.
«Вы также, маменьки, построже». Переводчик ставит «A word of warning should suffice. You too, you mamas, I commend you». Маргинальное сокращение от «mother», в реальности заимствованное в английский язык из французского, читается «mamá». «Мáма» не ложится в метр. По всей видимости, это ошибка переводчика.Фрай на это обратил внимание и сказал: «Это даже по-американски не рифмуется». → Кольта.
Географическая карта современной России – это огромная головоломка. Нужно написать книги, чтобы объяснить, почему бывший Урянхайский край, на который до сих пор претендует, между прочим, Тайвань, – это Россия, древняя столица Российского государства Киев – не Россия, а без пяти минут столица ассоциированного с Евросоюзом государства; или почему бывший Кенигсберг – Россия, а южносибирский бывший Верный – заграница; или почему столица странного инстаграм-халифата Грозный – Россия, а город русской славы Севастополь – нет. → Слон.
Мечта Леши Аничкина сбылась. Вокалист «Скорпионс» Клаус Майне сегодня днем позвонил Леше в палату хосписа. Через переводчиков сказал, что ему очень приятно, что «Скорпионс» помнят и любят в России. Что он бы очень хотел, привезти Лешу на сегодняшний концерт. Но раз это невозможно, Клаус будет петь для Леши по телефону. Клаус пел «Holiday». Двадцать человек в комнате стояли и плакали. Леша пытался подпевать, он знал слова, но не хватило кислорода. Остальные музыканты «Скорпионс» пишут для Леши открытку, оставляют автографы на футболках и обещают все это передать в хоспис. Я только вышла из Лешиной палаты в хосписе. Леша просто счастлив. Говорит, что это все невероятно. Невероятно, что «Скорпионс» пели для него одного. → Фейсбук.
Азиаты местами как дети. Когда в технике безопасности сказали про жилеты внизу кресла, они ломанулись их доставать и разглядывать. «Смотри, Рустам, это вот жилет». Впечатление детской непосредственности, кстати, было всю дорогу. Например, когда мы купили дыню, гид сказал, что забросит её в гостиницу в прохладное место, чтобы я вечером мог покушать холодную. И он даже знает хорошее место. Искать даже не придётся, дыня меня сама встретит. Вечером я пришел в гостиницу, и увидел эту самую дыню, плавающей в фонтане во дворе. → ЖЖ.
Про войну? Да. У меня есть история про войну. Могу рассказать, как комбат гонял пленного на минное поле, и тот принес ему с трупов 30 тысяч долларов, фальшивых, правда, а потом подорвался сам, и комбат приказал его расстрелять своему ординарцу, парню-срочнику, и тот расстрелял его на дамбе, а потом ходил по батальону от костра к костру и говорил, что не может больше спать. → Кольта.
Английский географ-исследователь, страстный путешественник и коллекционер морских раковин Квентин Ван Марле предпринял небольшую морскую экспедицию по Карибскому морю в район Кубы. В его распоряжении был быстроходный катер, приспособленный для длительных прогулок по морю. Неожиданно мотор катера заглох, и все попытки завести его окончились неудачей. Осмотрев морской простор в бинокль, Марле увидел на горизонте узкую полоску суши. Соорудив примитивный парус и воспользовавшись благоприятным ветром, уже в сумерках Марле достиг небольшого острова. Ночь путешественник провёл в катере, предварительно сообщив свои координаты по рации службе спасения, а на рассвете решил обследовать остров. Это оказался необитаемый, унылый клочок суши, площадью всего двести квадратных метров, каменистый, покрытый мелким кустарником, единственными обитателями которого были змеи и ящерицы, водившиеся здесь в огромном количестве. Уже на борту спасательного судна Марле спросил капитана, как называется остров, на котором он провёл ночь. Ответ поверг Марле в изумление… остров назывался Сундук мертвеца! → ЖЖ.
The post office had resolved to handle “everything, stamped or unstamped, as long as it had an address to which it could be sent,” remembered William F. Burke, secretary to the city postmaster. When he made the rounds of camps, “the wonderful mass of communications that poured into the automobile was a study in the sudden misery that had overtaken the city. Bits of cardboard, cuffs, pieces of wrapping paper, bits of newspapers with an address on the margin, pages of books and sticks of wood all served as a means to let somebody in the outside world know that friends were alive and in need among the ruins.” → Futility Closet.
Однажды довелось мне побывать в одной милой компании. Ученый-филолог рассказывала о своей экспедиции в Южную Америку, где около месяца она изучала быт тамошних русских старообрядцев. В этой же компании оказалась радиожурналистка — очень милая, немолодая дама, собиравшаяся делать радиопередачу о старообрядцах. Журналистка проникновенным голосом задавала кучу вопросов, преимущественно о судьбах русской культуры и русского языка, и что-то сосредоточенно строчила в своем блокноте. Я сидел рядом с ней.
На третьем (или четвертом) часу задушевного разговора о старообрядцах журналистка деловито уточнила:
— А в Иисуса Христа, я так поняла, они не верят?
— А в кого же они, по-вашему, верят?? — подскочив от неожиданности, спросил я.
— Ну… в Деву Марию. В Богородицу, — обеспокоенно покосившись на меня, пояснила радиодама.
По моей перекосившейся физиономии радиодама, видимо, поняла, что сказала что-то не то, и попыталась смягчить неловкую ситуацию:
— Ну… я хотела сказать, что в Христа они верят чуть-чуть. А вообще — в Богородицу. → ЖЖ.
Я прочитал новый роман говноеда Владимира Сорокина, и мне понравилось.
Дисклеймер — я очень мало знаю о современной российской прозе, постмодернистах и прочем Пелевине. Соответственно, я не умею правильно читать, воспринимать и рецензировать такие книги, и могу воспринимать их только как этакую фантастику-лайт. Оцениваю их без скрытых смыслов, аналогий (которых не накопилось) и философии, от которой далёк. Роман Сорокина я прочитал потому, что про него все написали и потому, что у него марочка на обложке.
«Теллурия» — это роман из пятидесяти глав, связанных между собой только тотальным, добрым безумием их автора. Роман охватывает собой альтернативный мир, в котором сосуществуют летающие президенты, анально изнасилованные принцессы, машины на картофельной тяге, крестоносцы с ракетными ранцами за спиной, трупоеды-псоглавцы, человеки ростом в метр и кони высотой в пять. И теллур, наркотик-металл, принимаемый инъекциями в виде гвоздей, вбиваемых прямо в голову.
Аще взыщет Государев топ-менеджер во славу КПСС и всех святых для счастья народа и токмо по воле Божьей, по велению мирового имериализма, по хотению просвещенного сатанизма, по горению православного патриотизма, имея прочный консенсус и упокоение душевное с финансовой экспертизой по капиталистическим понятиям для истории государства российского, имеющего полное высокотехнологическое право сокрушать и воссоединять, воззывать и направлять, собраться всем миром и замастырить шмась по святым местам великого холдинга всенародного собора и советской лженауки.
Сорокин отлично владеет языком, его метафоричный дух порхает над повествованием. Книгу можно прочитать только ради ощущения собственного писательского бессилия: пять десятков глав, и все — разные: в разном стиле, с разной подачей. Русский язык стонет, когда в него входит талант Сорокина. Мне кажется, талант даже стал чуть толще со времён «Голубого сала».
— Да, да, да! — горячо подхватил Снежок. — Это потрясающий, невероятный процесс, друзья мои, липидные диафрагмы нейронов буквально слизывают атомы теллура с металла своими жирными кислотами, как языками, слизывают, слизывают, окисляют их, при этом сами стремительно размягчаются, начинают процесс в нейронах, в мозгу, и человече попадает в желаемое пространство! И это прекрасно, господа!
Одним словом, это хорошая, крепкая, мастерски написанная книжка. Советую.
В Череповце вообще достаточно туго с театральными постановками, концертами и другими культурными событиями. У нас есть несколько своих, провинциальных театров, но их репертуар мне не нравится. Есть достаточно сильный джазовый абонемент (спасибо Даниилу Крамеру), но этого явно мало. Хорошо, если удаётся посетить что-то интересное в Череповце раз в месяц. Город с населением в триста тысяч человек живёт без серьёзной культурной составляющей.
Поэтому «Кот-баюн» я пропустить не смог. Это небольшой театральный фестиваль, который проходит в камерной обстановке, создаётся силами энтузиастов и спонсоров. Несмотря на ограниченность ресурсов, удалось сделать фестиваль международным — приехали исполнители из Дании и Ирландии. Приехали также независимые питерские театральные студии.
В фестивальную неделю уместилось семь базовых спектаклей, два вокальных представления и несколько мастер-классов по сценической речи и театральному мастерству. У каждого спектакля было «препати», на котором искусствоведы и теральные критики давали небольшую вводную. После представления можно было побеседовать с актёрами и режиссёрами на небольшой пресс-конференции.
Мне удалось посетить три спектакля.
Оскар и розовая дама
«Оскар и Розовая дама» — это моноспектакль датской актрисы Пиа Розенбаум по одноимённому, небольшому и весьма тяжелому роману Эрика Эммануэля Шмидта. В нём переплетаются неизлечимо больные дети, онкологические медсёстры, вопросы веры, взросления, которому не дано случиться, любви детей друг к другу и их ненависти к своим родителям.
Дорогой Бог, мальчик умер. Теперь я по-прежнему останусь Розовой дамой, но никогда больше не буду Розовой мамой. Я была ею только для Оскара.
Угас за полчаса сегодня утром, пока мы с его родителями отлучились, чтобы выпить кофе. Он сделал это без нас. Думаю, специально выбрал момент, дабы нас пощадить. Как будто хотел уберечь от горя при виде его ухода. Фактически он дежурил возле нас, а не мы возле него. У меня на сердце тяжело, у меня на душе тяжело. Там живет Оскар, и я не могу его забыть. Надо бы повременить со слезами до вечера, потому что я не хочу сравнивать свою боль с неутолимой печалью его родителей.
Спасибо, что познакомил меня с Оскаром. Благодаря ему я была забавной, придумывала всякие небылицы, оказалась даже знатоком кетча. Он помог мне верить в тебя. Я полна любви, она сжигает меня, он столько дал мне, что этого хватит на многие годы вперед.
Спектакль шёл на датском с субтитрами, которые транслировались на экране справа. Было немного странно воспринимать спектакль в таком виде, первые несколько минут сознание буксовало и отказывалось воспринимать реальность происходящего, однако потом все быстро привыкли. В середине представления дети, присутствующие в зале, даже немного посмеивались над шутками, манерой игры и чуть суховатым датским языком.
Спектакль о неизлечимо больном ребёнке — это, конечно, в некотором роде читерство. Такие темы не могут оставить людей равнодушными, тем более в наше время, когда рак воспринимается как своеобразная чёрная магия. На восприятие влияла европейская манера подачи, специфичный юмор и субтитры справа. Половина зрителей выходила с масками грустного спокойствия вместо лиц, вторая половина выбегала в слезах.
Уроки абатиссы
Неорелигиозный моноспектакль по книге поэм андеграундной питерской поэтессы Елены Шварц — с элементами лёгкого безумия, сбивающихся ритмов и метрик, танцев Анны Некрасовой в исступлении, и игры на надрыв.
Мне Аббатиса задала урок —
Ей карту Рая сделать поточнее.
Я ей сказала — я не Сведенборг.
Она мне: будь смиренней и смирнее.
Всю ночь напрасно мучилась и сникла,
Пока не прилетел мой Ангел-Волк,
Он взял карандаши, бумагу, циркуль
И вспомнил на бумаге все, что мог.
Но Аббатиса мне сказала: «Спрячь.
Или сожги. Ведь я тебя просила,
Тебе бы только ангела запрячь,
А где ж твои и зрение и сила?»
Это был весьма специфичное представление. Думаю, большинство зрителей не успело пристегнуться и подготовиться к погружению в миры Елены Шварц. У неё сложная, тягучая метафоричность, а рифма — грубая, словно пол из неструганых сосновых досок. Души зрителей пляшут по нему босиком, прямо как Анна Некрасова на сцене.
Спектакль изрядно потрепал и меня, и актрису — в конце представления она оказалась в слезах и лёгком трансе. В качестве послевкусия мне осталась одна строчка, которую я обкатывал в уме по пути домой:
Храм – тем больше храм, чем меньше храм он.
Никто
Близость к великому, зажатая между завистью и любовью, чужая измена, судьбы эмиграции — в игре с напором, оперном вокале, клавишных партиях и дьявольской гордости, отражающейся в тёмном рояльном лаке.
Моноспектакль Ирины Евдокимовой понравился мне более других.
Тогда я увидела, что он мертв, что в правой руке его, уроненной на стол, зажат револьвер.
Я закричала. Дора, за тремя дверьми, на кухне, не услышавшая выстрела, выбежала на мой крик. Она потерялась — не знаю, что больше испугало ее: труп Павла Федоровича, сидящий в кабинете, или мой долгий крик, который она никак не могла остановить и который все продолжался. Когда я вспоминаю его, мне кажется, что он длился три дня. На самом деле Дора догадалась мне плеснуть в лицо воды, и я стихла. А через десять минут она уложила меня на диван в гостиной, где я и осталась — опять-таки не помню, сколько, вероятно, до прихода Марии Николаевны, хотя сейчас мне кажется, что пролежала я там долго, очень долго, как-то даже вовсе вне времени.
Я первый раз услышал оперный вокал в камерной обстановке и ощутил его мощь на себе — звук материализовался, залез куда-то в меня и повернул там своей железной рукой рубильник, о наличии которого я раньше не подозревал. Это невероятное ощущение. В опере меня голос уже доводил до мурашек, а тут он был близко, буквально в двух метрах. Вухх!
Представление по роману Нины Берберовой было понятно и близко аудитории, я даже простил ему странные шутки про девственность и немного скомканную концовку спектакля. От игры Ирины Евдокомовой я остался в своих чувствах, и даже немного в чужих.
⌘ ⌘ ⌘
Жаль, что я смог объять лишь треть фестиваля. Мимо меня прошёл, к примеру, спектакль «Р.Р.Р (Родион Романович Раскольников)» от театральной мастерской профессора Фридлянда. Он показывался сверхмалой аудитории из двадати пяти человек, в число которых было никак не попасть (однако присутствующие были в восторге). Не смог я побывать на мастер-классах, и пропустил сегодняшнее представление ирландской студии.
Изначально я был настроен к спектаклю весьма скептически, будучи уверен, что в Череповце трудно увидеть хорошую театральную постановку. Однако всё, что я видел, меня немного возмутило, порадовало, встрясло, удивило и вдохновило. Театр начинается с вешалки, а заканчивается зрителем, который не остался равнодушным.
Попутно я выдал кредит доверия независимому театральному искусству и моноспектаклям. Раньше моё отношение к ним было настороженно-скептическим, сейчас стало предрасположенно-предвкушающим.
⌘ ⌘ ⌘
И еще. Наверняка меня читают дизайнеры, которым не лень безвозмездно помочь театральному фестивалю с айдентикой? Сейчас у «Кота» нет визуального стиля, да и логотип простоват. Пишите мне, я свяжу вас с организаторами. Уверен, они не откажутся от помощи.
Классная автобиография учёного, который умеет быть серьёзным даже тогда, когда шутит (и наоборот).
Ричард Фейнман — американский физик, Нобелевский лауреат и один из отцов ядерной бомбы. Всё, чем он занимался, получалось у него интересно и круто: от квантовой механики до рисования, игры на барабанах и взлома сейфов.
С этой книгой было странное — я давно слышал про неё, но никак не решался прочитать, хотя у меня есть положительный опыт Митио Каку́ и других ребят. Казалось, что может быть скучнее биографии учёного — в них он наверняка пишет о конференциях и том, как великая физическая идея пришла к нему во время спокойного послеобеденного сна. Фейнман оказался каким-то неправильным учёным (даром, что одним из величайших в XX веке). На страничках книги он рассказывает об опыте секса с замужними женщинами, принятия марихуаны, танцах, рисования голых картин для публичных домов, розыгрышах с медвежатничеством и игры на бразильской музыкальной сковородке. Неплохой наборчик, правда?
Затем они объяснили, как идет процесс. Четыреххлористый углерод поступает сюда, нитрат урана отсюда идет туда, поднимается вверх и уходит вниз, через пол, проходит по трубам, поднимаясь со второго этажа, бу-бу-бу — проходим сквозь кучу синек, вверх-вниз, вверх-вниз, быстро-быстро льются слова и пояснения по очень, очень сложному химическому заводу.
Я полностью ошеломлен. Хуже того, я не знаю, что означают символы на синьке! Там было нечто такое, что я сначала принял за окна. Это квадраты с маленьким крестиком посередине, разбросанные всюду по этому чертову листу. Я думал, это окна, но нет, это не могут быть окна, поскольку они не всегда на крайних линиях, обозначающих стены здания, и я хочу спросить их, что же это.
Возможно, вам тоже приходилось бывать в похожей ситуации, когда вы не решаетесь сразу же задать вопрос. Сразу же — это было бы нормально. Но теперь они проговорили, пожалуй, слишком много. Вы слишком долго колебались. Если спросить их сейчас, они скажут: «Зачем мы тут понапрасну теряем время?».
Что же мне делать? Тут мне в голову приходит идея. Может быть, это клапан. Я тычу пальцем в один из таинственных маленьких крестиков на одной из синек на странице три и спрашиваю:
— А что случится, если заклинит этот клапан? — ожидая, что они отреагируют: — Это не клапан, сэр, это окно.
Но один из парней глядит на другого и говорит:
— Ну, если этот клапан заклинит, — тут он ведет пальцем по синьке вверх-вниз, вверх-вниз, другой парень ведет туда-сюда, туда-сюда; они переглядываются, оборачиваются ко мне, открывают рты, как изумленные рыбы, и говорят:
— Вы абсолютно правы, сэр.
Потом они свернули синьки и ушли, а мы вышли за ними. Мистер Цумвальт, который повсюду следовал за мной, изрек:
— Вы — гений. Я подозревал, что Вы гений, когда Вы однажды прошлись по заводу и смогли им на следующее утро рассказать об испарителе С-21 в здании 90-207, но то, что Вы только что сделали, настолько фантастично, что я хотел бы узнать, как Вы это сделали?
Я сказал ему: — А попробуйте-ка сами выяснить, клапан это или нет.
У Фейнмана есть набор особенностей характера, которые и делают его гением. Причём все эти слагаемые — простые, и у каждого имеются в достатке. Всего и нужно, что с юмором относиться к жизни, влюбляться в каждое своё увлечение (и иметь их побольше), снять с плеч излишнюю социальную ответственность и чаще общаться с людьми вокруг.
Не позже, чем день спустя, я был у себя в комнате, когда зазвонил телефон. Звонили из журнала «Тайм». Звонивший парень сказал:
— Нас очень заинтересовала ваша работа. Нет ли у вас ее копии, чтобы вы могли послать ее нам?
В этом журнале я еще никогда не печатался, а потому очень разволновался. Я гордился своей работой, потому что ее так хорошо приняли на съезде, и поэтому сказал:
— Конечно!
— Прекрасно. Отошлите ее в наш отдел в Токио. — Парень дал мне адрес, а я чувствовал себя на все сто.
Я повторил адрес, и парень сказал: «Да, все правильно. Большое спасибо, мистер Пайс».
— О, нет! — вздрогнув, сказал я. — Я не Пайс; так вам нужен Пайс? Извините, пожалуйста. Когда он вернется, я передам ему, что вы хотите с ним поговорить.
Через несколько часов пришел Пайс.
— Эй, Пайс! Пайс! — сказал я взволнованно. — Звонили из журнала «Тайм»! Они хотят, чтобы ты послал им копию своего доклада.
— Да ну! — говорит он. — Публичность — это шлюха!
Книга несёт читателя странным галопом, словно лошадь, нанюхавшаяся кокаина. Боли в животе от смеха переходят в гримасы соучастия к другим, куда более тяжёлым болям. Переживания от смерти тяжело больной жены сменяются сладковатыми описаниями ухаживаний за самыми разными девушками, рассказы о научных выступлениях сменяются историями о драках с сутенёрами и подготовках к лекциям в стрип-клубах. Любовь к цифрам и способность «видеть» математику нивелируется печалью общения с людьми, которые учатся для галочки и не способны думать так же широко и свободно. Фейнман был великим притворщиком, он умело перевоплощался, из художника — в барабанщика, из взломщика сейфов — обратно в великого физика. Он прожил несколько жизней, которые были почти не связаны друг с другом. Мне кажется, это редкий дар, и Фейнман использовал его полностью.
Когда осенью я вернулся в Корнелл, на одной из вечеринок я танцевал с сестрой одного аспиранта, которая приехала из Вирджинии. Она была очень милой, и мне в голову пришла одна идея.
— Пойдем в бар, выпьем что-нибудь, — предложил я.
По пути в бар я набирался храбрости, чтобы проверить урок, который преподал мне конферансье, на обыкновенной девушке. Как-никак, в том, что ты неуважительно относишься к девушке из бара, которая старается раскрутить тебя на выпивку, нет ничего особенного, а вот как насчет милой, обыкновенной девушки с Юга?
Мы вошли в бар и, прежде чем сесть за столик, я сказал:
— Послушай, прежде чем я куплю тебе выпить, я хочу знать одну вещь: ты переспишь со мной сегодня ночью?
— Да.
Одним словом, это великолепная книга. Её надо включать в школьную программу по литературе. Или, в крайнем случае, по физике. Или по музыке. А может, по пикапу или языкознанию.
Я тут не обращал внимания — оказывается, на бананы до сих пор клеят этикетки.
Вот я только за неделю собрал четыре разных:
Помню, раньше, в детстве, я очень любил клеить эти этикетки на кафельную плитку в кухне, над краном. Они почему-то намертво к ней приставали, и мама сильно ругалась. Недавно заходил к ней в гости, а одна этикетка до сих пор осталась, хотя прошло уже лет десять-пятнадцать.
Как мне кажется, интерфейсный курс здорово посетить всем работникам планшета и топора головы. Он не столько про сам процесс дизайна, сколько про чистоту, ясность, суть и здоровый минимализм. Бонусом идёт отличный нетворкинг.
Я не дизайнер, но мне очень хочется попасть на этот курс, хотя бы в качестве зрителя.
Интернет-маркетинг
Курс интернет-маркетинга создали ребята из Oh my stats! — крутой системы бизнес-аналитики. Мы пользуемся этой системой в Гетвеаре и очень довольны. Я знаком с ведущим курса, Алексеем Куличевским, он отлично разбирается в интернет-маркетинге, занимается не самопиаром, а настоящими исследованиями, всегда готов помочь и подсказать.
Поэтому на курс интернет-маркетинга я поеду сам. Думаю, будет здорово систематизировать мои разрозненные, случайные знания.
⌘ ⌘ ⌘
Пара слов про курсы и обучение вообще.
Так получилось, что в России очень мало нормальных обучающих курсов.
Плохие стоят копейки, проводятся в интернете руками странных личностей и не приносят ни знаний, ни удовольствия. Хорошие стоят дорого, на них нужно впахивать с утра до ночи, они случаются нечасто.
Кто-то считает обучающие курсы фигнёй, показывает пальцем на книги или стараются научиться на собственном опыте — прости их господи, они не ведают, что творят. Большая часть профессиональных знаний передаётся только при живом общении. Реактивная скорость такого обучения многократно выше пешей книжной (про черепашку самообучения мы вообще не говорим).
Ну да, заплатить несколько десятков тысяч за пару дней тяжелой умственной работы кажется странным. Однако это лучшие инвестиции в себя самого. Нормальные ребята окупят своё обучение за пару месяцев и будут по праву просить бо́льшую зарплату.
⌘ ⌘ ⌘
Одним словом, я очень советую. Я попросил у ребят из «Брейнвошинга» небольшую скидку для читателей моего блога — просто скажите, что вы от Сергея Короля.
Странная книга про странного Александра Любищева — гуру советского тайм-менджмента и человека, прожившего пять жизней в одной.
Александр Любищев — это советский учёный-мультиинструменталист. Он на академическом уровне занимался множеством вещей: от систематики до энтомологии и философии, владел несколькими языками. Известен своей маниакальной системой учёта времени — он вёл строгую статистику всей своей деятельности, поминутно учитывал всю свою жизнь.
Эта книга оставила два приятных ощущения и одно посредственное.
Архив Любищева ещё при жизни хозяина поражал всех, кто видел эти пронумерованные, переплетённые тома. Десятки томов, сотни. Научная переписка, деловая, конспекты по биологии, математике, социологии, дневники, статьи, рукописи, воспоминания его, воспоминания его жены Ольги Петровны Орлицкой, которая много работала над этим архивом, записные книжки, заметки, научные отчёты и фотографии.
Письма, рукописи перепечатывались, копии подшивались — всё не из тщеславия или не в расчёте на потомков, нисколько. Большею частью архива сам Любищев активно пользовался, в том числе копиями собственных писем — в силу их особенности, о которой речь впереди.
Архив как бы фиксировал, регистрировал со всех сторон и семейную, и деловую жизнь Любищева. Сохранять все бумажки, все работы, переписку, дневники, которые велись с 1916 года (!), — такого мне не встречалось. Биографу нечего было и мечтать о большем. Жизнь Любищева можно воссоздать во всех её извивах, год за годом, более того — день за днём, буквально по часам. Не прерывая, насколько мне известно, ни разу, Любищев вёл свой дневник и в дни революции, и в год войны, он вёл его в больнице, вёл в экспедициях, в поездах: оказывается, не существовало причины, события, обстоятельства, при котором нельзя было занести в дневник несколько строчек.
Первое приятное ощущение возникло от соприкосновения с магической систематичностью учёной жизнью. Приятно смотреть на то, как человек живёт системно, как он вкладывает время в настоящую научную работу, пишет статьи, ведёт корреспонденцию и разрабатывает научные труды. В этой сверхсистемной жизни, архиве, чёткости и лаконичности есть какое-то особое медитативное наслаждение. Когда жизнь вокруг тебя становится спланированным и правильным, то в ней самозарождаются особый смысл и красота.
Когда у известного гистолога Невмываки спросили, как он может всю жизнь изучать строение червя, он удивился: «Червяк такой длинный, а жизнь такая короткая!».
Второе приятное ощущение — от целой философской системы научного дилетантства, созданной Любищевым. Александр Любищев изучал платоновскую философию и плодовых мушек на научном уровне познания, писал труды и статьи, находившие отклик в академических кругах. При этом каждое из множества его дел было для него любимым: и мушки, и философия, и систематика, и много что ещё. Скептики, считающие, что человек должен заниматься только одним делом, посрамлены. А потом посрамлены снова и снова.
Кроме Системы у него имелось несколько правил:
Я не имею обязательных поручений.
Я не беру срочных поручений.
В случае утомления сейчас же прекращаю работу и отдыхаю.
Сплю много, часов десять.
Комбинирую утомительные занятия с приятными.
А теперь о неприятном ощущении. «Эта странная жизнь» — занятная, но почти бесполезная книга. Это рассказ бывшего ученика Любищева, написанный после его смерти — 160 страничек сложного, путанного текста в стиле советского интеллигента. На страницах книго-статьи её автор часто извиняется и признаётся, что написана она была после смерти Любищева, так что самому автору доступны только слабые попытки описать жизнь супердилетанта. Красками Гранина Любищев представляется не непризнанным гением системы организации времени, а человеком со странностями, который учитывал каждую минуту своей жизни в блокноте.
В 1953 году, казалось бы ни с того ни с сего, он садится за работу «О монополии Лысенко в биологии». Сперва это были некоторые практические предложения, потом они разрослись в труд, имеющий свыше семисот страниц. В 1969 году так же неожиданно он пишет «Уроки истории науки». Пишет воспоминания о своём отце; печатает в «Вопросах литературы» статью «Дадонология»; ни того ни с сего разражается «Замечаниями о мемуарах Ллдойд-Джорджа»; пишет вдруг трактат об абортах, и тут же — эссе «Об афоризмах Шопенгауэра», и следом — «О значении битвы при Сиракузах в мировой истории». Ну что ему Сиракузы? С какого боку!
Я, честно говоря, не понял, чему книга может научить меня. Записывать за собой и вести архив? В наше время это уже не нужно. Заниматься интересными вещами на профессиональном уровне? Такое упорство дано немногим. Считать каждую свою минуту? Это полезно, но не настолько, чтобы заработать себе шизофрению. «Эта странная жизнь» — это странная книга.
