Я готов целовать журналистов NYT и каждый их мультимедийный проект. Сами журналисты пишут, что такие статьи стоят дорого, а просмотров приносят меньше обычных статей, но они рассматривают подобные вложения как инвестиции в будущее.
Бауэрс не только сам упивался бодрящей водою (пока не заработал некроз костей) но, будучи заботливым человеком, закупал радитор ящиками для друзей (это был его любимый подарок), угощал слуг, гостей, и знакомых, не жалея денег на добрые дела (каждая банка стоила состояние). Hикто из них не заболел. В начале 90-х знакомый посетил могилу Бауерса (после перезахоронения в свинцовом ящике) и сделал гамма-авторадиографию пленкой на поверхности! Виден был весь скелет. Таких случаев были в Америке тысячи, включая работниц завода, изготовляющего фосфоресцирующие стрелки в часах. Почему радий убивал одних и щадил других, вероятно, из-за особенностей костного метаболизма, плохо известно. В 1993-м году у нас закрыли группу эпидемиологов, пытавшуюся найти ответ на этот вопрос. Это было, насколько я знаю, единственное крупномасштабное исследование того, как радиоактивные вещества в организме влияют на здоровье людей в долгой перспективе. 1000 пациентов были еще живы, когда были уничтожены их медицинские истории. → ЖЖ.
«Вы также, маменьки, построже». Переводчик ставит «A word of warning should suffice. You too, you mamas, I commend you». Маргинальное сокращение от «mother», в реальности заимствованное в английский язык из французского, читается «mamá». «Мáма» не ложится в метр. По всей видимости, это ошибка переводчика.Фрай на это обратил внимание и сказал: «Это даже по-американски не рифмуется». → Кольта.
Географическая карта современной России – это огромная головоломка. Нужно написать книги, чтобы объяснить, почему бывший Урянхайский край, на который до сих пор претендует, между прочим, Тайвань, – это Россия, древняя столица Российского государства Киев – не Россия, а без пяти минут столица ассоциированного с Евросоюзом государства; или почему бывший Кенигсберг – Россия, а южносибирский бывший Верный – заграница; или почему столица странного инстаграм-халифата Грозный – Россия, а город русской славы Севастополь – нет. → Слон.
Мечта Леши Аничкина сбылась. Вокалист «Скорпионс» Клаус Майне сегодня днем позвонил Леше в палату хосписа. Через переводчиков сказал, что ему очень приятно, что «Скорпионс» помнят и любят в России. Что он бы очень хотел, привезти Лешу на сегодняшний концерт. Но раз это невозможно, Клаус будет петь для Леши по телефону. Клаус пел «Holiday». Двадцать человек в комнате стояли и плакали. Леша пытался подпевать, он знал слова, но не хватило кислорода. Остальные музыканты «Скорпионс» пишут для Леши открытку, оставляют автографы на футболках и обещают все это передать в хоспис. Я только вышла из Лешиной палаты в хосписе. Леша просто счастлив. Говорит, что это все невероятно. Невероятно, что «Скорпионс» пели для него одного. → Фейсбук.
Азиаты местами как дети. Когда в технике безопасности сказали про жилеты внизу кресла, они ломанулись их доставать и разглядывать. «Смотри, Рустам, это вот жилет». Впечатление детской непосредственности, кстати, было всю дорогу. Например, когда мы купили дыню, гид сказал, что забросит её в гостиницу в прохладное место, чтобы я вечером мог покушать холодную. И он даже знает хорошее место. Искать даже не придётся, дыня меня сама встретит. Вечером я пришел в гостиницу, и увидел эту самую дыню, плавающей в фонтане во дворе. → ЖЖ.
Про войну? Да. У меня есть история про войну. Могу рассказать, как комбат гонял пленного на минное поле, и тот принес ему с трупов 30 тысяч долларов, фальшивых, правда, а потом подорвался сам, и комбат приказал его расстрелять своему ординарцу, парню-срочнику, и тот расстрелял его на дамбе, а потом ходил по батальону от костра к костру и говорил, что не может больше спать. → Кольта.
Английский географ-исследователь, страстный путешественник и коллекционер морских раковин Квентин Ван Марле предпринял небольшую морскую экспедицию по Карибскому морю в район Кубы. В его распоряжении был быстроходный катер, приспособленный для длительных прогулок по морю. Неожиданно мотор катера заглох, и все попытки завести его окончились неудачей. Осмотрев морской простор в бинокль, Марле увидел на горизонте узкую полоску суши. Соорудив примитивный парус и воспользовавшись благоприятным ветром, уже в сумерках Марле достиг небольшого острова. Ночь путешественник провёл в катере, предварительно сообщив свои координаты по рации службе спасения, а на рассвете решил обследовать остров. Это оказался необитаемый, унылый клочок суши, площадью всего двести квадратных метров, каменистый, покрытый мелким кустарником, единственными обитателями которого были змеи и ящерицы, водившиеся здесь в огромном количестве. Уже на борту спасательного судна Марле спросил капитана, как называется остров, на котором он провёл ночь. Ответ поверг Марле в изумление… остров назывался Сундук мертвеца! → ЖЖ.
The post office had resolved to handle “everything, stamped or unstamped, as long as it had an address to which it could be sent,” remembered William F. Burke, secretary to the city postmaster. When he made the rounds of camps, “the wonderful mass of communications that poured into the automobile was a study in the sudden misery that had overtaken the city. Bits of cardboard, cuffs, pieces of wrapping paper, bits of newspapers with an address on the margin, pages of books and sticks of wood all served as a means to let somebody in the outside world know that friends were alive and in need among the ruins.” → Futility Closet.
Однажды довелось мне побывать в одной милой компании. Ученый-филолог рассказывала о своей экспедиции в Южную Америку, где около месяца она изучала быт тамошних русских старообрядцев. В этой же компании оказалась радиожурналистка — очень милая, немолодая дама, собиравшаяся делать радиопередачу о старообрядцах. Журналистка проникновенным голосом задавала кучу вопросов, преимущественно о судьбах русской культуры и русского языка, и что-то сосредоточенно строчила в своем блокноте. Я сидел рядом с ней.
На третьем (или четвертом) часу задушевного разговора о старообрядцах журналистка деловито уточнила:
— А в Иисуса Христа, я так поняла, они не верят?
— А в кого же они, по-вашему, верят?? — подскочив от неожиданности, спросил я.
— Ну… в Деву Марию. В Богородицу, — обеспокоенно покосившись на меня, пояснила радиодама.
По моей перекосившейся физиономии радиодама, видимо, поняла, что сказала что-то не то, и попыталась смягчить неловкую ситуацию:
— Ну… я хотела сказать, что в Христа они верят чуть-чуть. А вообще — в Богородицу. → ЖЖ.
Я прочитал новый роман говноеда Владимира Сорокина, и мне понравилось.
Дисклеймер — я очень мало знаю о современной российской прозе, постмодернистах и прочем Пелевине. Соответственно, я не умею правильно читать, воспринимать и рецензировать такие книги, и могу воспринимать их только как этакую фантастику-лайт. Оцениваю их без скрытых смыслов, аналогий (которых не накопилось) и философии, от которой далёк. Роман Сорокина я прочитал потому, что про него все написали и потому, что у него марочка на обложке.
«Теллурия» — это роман из пятидесяти глав, связанных между собой только тотальным, добрым безумием их автора. Роман охватывает собой альтернативный мир, в котором сосуществуют летающие президенты, анально изнасилованные принцессы, машины на картофельной тяге, крестоносцы с ракетными ранцами за спиной, трупоеды-псоглавцы, человеки ростом в метр и кони высотой в пять. И теллур, наркотик-металл, принимаемый инъекциями в виде гвоздей, вбиваемых прямо в голову.
Аще взыщет Государев топ-менеджер во славу КПСС и всех святых для счастья народа и токмо по воле Божьей, по велению мирового имериализма, по хотению просвещенного сатанизма, по горению православного патриотизма, имея прочный консенсус и упокоение душевное с финансовой экспертизой по капиталистическим понятиям для истории государства российского, имеющего полное высокотехнологическое право сокрушать и воссоединять, воззывать и направлять, собраться всем миром и замастырить шмась по святым местам великого холдинга всенародного собора и советской лженауки.
Сорокин отлично владеет языком, его метафоричный дух порхает над повествованием. Книгу можно прочитать только ради ощущения собственного писательского бессилия: пять десятков глав, и все — разные: в разном стиле, с разной подачей. Русский язык стонет, когда в него входит талант Сорокина. Мне кажется, талант даже стал чуть толще со времён «Голубого сала».
— Да, да, да! — горячо подхватил Снежок. — Это потрясающий, невероятный процесс, друзья мои, липидные диафрагмы нейронов буквально слизывают атомы теллура с металла своими жирными кислотами, как языками, слизывают, слизывают, окисляют их, при этом сами стремительно размягчаются, начинают процесс в нейронах, в мозгу, и человече попадает в желаемое пространство! И это прекрасно, господа!
Одним словом, это хорошая, крепкая, мастерски написанная книжка. Советую.
В Череповце вообще достаточно туго с театральными постановками, концертами и другими культурными событиями. У нас есть несколько своих, провинциальных театров, но их репертуар мне не нравится. Есть достаточно сильный джазовый абонемент (спасибо Даниилу Крамеру), но этого явно мало. Хорошо, если удаётся посетить что-то интересное в Череповце раз в месяц. Город с населением в триста тысяч человек живёт без серьёзной культурной составляющей.
Поэтому «Кот-баюн» я пропустить не смог. Это небольшой театральный фестиваль, который проходит в камерной обстановке, создаётся силами энтузиастов и спонсоров. Несмотря на ограниченность ресурсов, удалось сделать фестиваль международным — приехали исполнители из Дании и Ирландии. Приехали также независимые питерские театральные студии.
В фестивальную неделю уместилось семь базовых спектаклей, два вокальных представления и несколько мастер-классов по сценической речи и театральному мастерству. У каждого спектакля было «препати», на котором искусствоведы и теральные критики давали небольшую вводную. После представления можно было побеседовать с актёрами и режиссёрами на небольшой пресс-конференции.
Мне удалось посетить три спектакля.
Оскар и розовая дама
«Оскар и Розовая дама» — это моноспектакль датской актрисы Пиа Розенбаум по одноимённому, небольшому и весьма тяжелому роману Эрика Эммануэля Шмидта. В нём переплетаются неизлечимо больные дети, онкологические медсёстры, вопросы веры, взросления, которому не дано случиться, любви детей друг к другу и их ненависти к своим родителям.
Дорогой Бог, мальчик умер. Теперь я по-прежнему останусь Розовой дамой, но никогда больше не буду Розовой мамой. Я была ею только для Оскара.
Угас за полчаса сегодня утром, пока мы с его родителями отлучились, чтобы выпить кофе. Он сделал это без нас. Думаю, специально выбрал момент, дабы нас пощадить. Как будто хотел уберечь от горя при виде его ухода. Фактически он дежурил возле нас, а не мы возле него. У меня на сердце тяжело, у меня на душе тяжело. Там живет Оскар, и я не могу его забыть. Надо бы повременить со слезами до вечера, потому что я не хочу сравнивать свою боль с неутолимой печалью его родителей.
Спасибо, что познакомил меня с Оскаром. Благодаря ему я была забавной, придумывала всякие небылицы, оказалась даже знатоком кетча. Он помог мне верить в тебя. Я полна любви, она сжигает меня, он столько дал мне, что этого хватит на многие годы вперед.
Спектакль шёл на датском с субтитрами, которые транслировались на экране справа. Было немного странно воспринимать спектакль в таком виде, первые несколько минут сознание буксовало и отказывалось воспринимать реальность происходящего, однако потом все быстро привыкли. В середине представления дети, присутствующие в зале, даже немного посмеивались над шутками, манерой игры и чуть суховатым датским языком.
Спектакль о неизлечимо больном ребёнке — это, конечно, в некотором роде читерство. Такие темы не могут оставить людей равнодушными, тем более в наше время, когда рак воспринимается как своеобразная чёрная магия. На восприятие влияла европейская манера подачи, специфичный юмор и субтитры справа. Половина зрителей выходила с масками грустного спокойствия вместо лиц, вторая половина выбегала в слезах.
Уроки абатиссы
Неорелигиозный моноспектакль по книге поэм андеграундной питерской поэтессы Елены Шварц — с элементами лёгкого безумия, сбивающихся ритмов и метрик, танцев Анны Некрасовой в исступлении, и игры на надрыв.
Мне Аббатиса задала урок —
Ей карту Рая сделать поточнее.
Я ей сказала — я не Сведенборг.
Она мне: будь смиренней и смирнее.
Всю ночь напрасно мучилась и сникла,
Пока не прилетел мой Ангел-Волк,
Он взял карандаши, бумагу, циркуль
И вспомнил на бумаге все, что мог.
Но Аббатиса мне сказала: «Спрячь.
Или сожги. Ведь я тебя просила,
Тебе бы только ангела запрячь,
А где ж твои и зрение и сила?»
Это был весьма специфичное представление. Думаю, большинство зрителей не успело пристегнуться и подготовиться к погружению в миры Елены Шварц. У неё сложная, тягучая метафоричность, а рифма — грубая, словно пол из неструганых сосновых досок. Души зрителей пляшут по нему босиком, прямо как Анна Некрасова на сцене.
Спектакль изрядно потрепал и меня, и актрису — в конце представления она оказалась в слезах и лёгком трансе. В качестве послевкусия мне осталась одна строчка, которую я обкатывал в уме по пути домой:
Храм – тем больше храм, чем меньше храм он.
Никто
Близость к великому, зажатая между завистью и любовью, чужая измена, судьбы эмиграции — в игре с напором, оперном вокале, клавишных партиях и дьявольской гордости, отражающейся в тёмном рояльном лаке.
Моноспектакль Ирины Евдокимовой понравился мне более других.
Тогда я увидела, что он мертв, что в правой руке его, уроненной на стол, зажат револьвер.
Я закричала. Дора, за тремя дверьми, на кухне, не услышавшая выстрела, выбежала на мой крик. Она потерялась — не знаю, что больше испугало ее: труп Павла Федоровича, сидящий в кабинете, или мой долгий крик, который она никак не могла остановить и который все продолжался. Когда я вспоминаю его, мне кажется, что он длился три дня. На самом деле Дора догадалась мне плеснуть в лицо воды, и я стихла. А через десять минут она уложила меня на диван в гостиной, где я и осталась — опять-таки не помню, сколько, вероятно, до прихода Марии Николаевны, хотя сейчас мне кажется, что пролежала я там долго, очень долго, как-то даже вовсе вне времени.
Я первый раз услышал оперный вокал в камерной обстановке и ощутил его мощь на себе — звук материализовался, залез куда-то в меня и повернул там своей железной рукой рубильник, о наличии которого я раньше не подозревал. Это невероятное ощущение. В опере меня голос уже доводил до мурашек, а тут он был близко, буквально в двух метрах. Вухх!
Представление по роману Нины Берберовой было понятно и близко аудитории, я даже простил ему странные шутки про девственность и немного скомканную концовку спектакля. От игры Ирины Евдокомовой я остался в своих чувствах, и даже немного в чужих.
⌘ ⌘ ⌘
Жаль, что я смог объять лишь треть фестиваля. Мимо меня прошёл, к примеру, спектакль «Р.Р.Р (Родион Романович Раскольников)» от театральной мастерской профессора Фридлянда. Он показывался сверхмалой аудитории из двадати пяти человек, в число которых было никак не попасть (однако присутствующие были в восторге). Не смог я побывать на мастер-классах, и пропустил сегодняшнее представление ирландской студии.
Изначально я был настроен к спектаклю весьма скептически, будучи уверен, что в Череповце трудно увидеть хорошую театральную постановку. Однако всё, что я видел, меня немного возмутило, порадовало, встрясло, удивило и вдохновило. Театр начинается с вешалки, а заканчивается зрителем, который не остался равнодушным.
Попутно я выдал кредит доверия независимому театральному искусству и моноспектаклям. Раньше моё отношение к ним было настороженно-скептическим, сейчас стало предрасположенно-предвкушающим.
⌘ ⌘ ⌘
И еще. Наверняка меня читают дизайнеры, которым не лень безвозмездно помочь театральному фестивалю с айдентикой? Сейчас у «Кота» нет визуального стиля, да и логотип простоват. Пишите мне, я свяжу вас с организаторами. Уверен, они не откажутся от помощи.
Классная автобиография учёного, который умеет быть серьёзным даже тогда, когда шутит (и наоборот).
Ричард Фейнман — американский физик, Нобелевский лауреат и один из отцов ядерной бомбы. Всё, чем он занимался, получалось у него интересно и круто: от квантовой механики до рисования, игры на барабанах и взлома сейфов.
С этой книгой было странное — я давно слышал про неё, но никак не решался прочитать, хотя у меня есть положительный опыт Митио Каку́ и других ребят. Казалось, что может быть скучнее биографии учёного — в них он наверняка пишет о конференциях и том, как великая физическая идея пришла к нему во время спокойного послеобеденного сна. Фейнман оказался каким-то неправильным учёным (даром, что одним из величайших в XX веке). На страничках книги он рассказывает об опыте секса с замужними женщинами, принятия марихуаны, танцах, рисования голых картин для публичных домов, розыгрышах с медвежатничеством и игры на бразильской музыкальной сковородке. Неплохой наборчик, правда?
Затем они объяснили, как идет процесс. Четыреххлористый углерод поступает сюда, нитрат урана отсюда идет туда, поднимается вверх и уходит вниз, через пол, проходит по трубам, поднимаясь со второго этажа, бу-бу-бу — проходим сквозь кучу синек, вверх-вниз, вверх-вниз, быстро-быстро льются слова и пояснения по очень, очень сложному химическому заводу.
Я полностью ошеломлен. Хуже того, я не знаю, что означают символы на синьке! Там было нечто такое, что я сначала принял за окна. Это квадраты с маленьким крестиком посередине, разбросанные всюду по этому чертову листу. Я думал, это окна, но нет, это не могут быть окна, поскольку они не всегда на крайних линиях, обозначающих стены здания, и я хочу спросить их, что же это.
Возможно, вам тоже приходилось бывать в похожей ситуации, когда вы не решаетесь сразу же задать вопрос. Сразу же — это было бы нормально. Но теперь они проговорили, пожалуй, слишком много. Вы слишком долго колебались. Если спросить их сейчас, они скажут: «Зачем мы тут понапрасну теряем время?».
Что же мне делать? Тут мне в голову приходит идея. Может быть, это клапан. Я тычу пальцем в один из таинственных маленьких крестиков на одной из синек на странице три и спрашиваю:
— А что случится, если заклинит этот клапан? — ожидая, что они отреагируют: — Это не клапан, сэр, это окно.
Но один из парней глядит на другого и говорит:
— Ну, если этот клапан заклинит, — тут он ведет пальцем по синьке вверх-вниз, вверх-вниз, другой парень ведет туда-сюда, туда-сюда; они переглядываются, оборачиваются ко мне, открывают рты, как изумленные рыбы, и говорят:
— Вы абсолютно правы, сэр.
Потом они свернули синьки и ушли, а мы вышли за ними. Мистер Цумвальт, который повсюду следовал за мной, изрек:
— Вы — гений. Я подозревал, что Вы гений, когда Вы однажды прошлись по заводу и смогли им на следующее утро рассказать об испарителе С-21 в здании 90-207, но то, что Вы только что сделали, настолько фантастично, что я хотел бы узнать, как Вы это сделали?
Я сказал ему: — А попробуйте-ка сами выяснить, клапан это или нет.
У Фейнмана есть набор особенностей характера, которые и делают его гением. Причём все эти слагаемые — простые, и у каждого имеются в достатке. Всего и нужно, что с юмором относиться к жизни, влюбляться в каждое своё увлечение (и иметь их побольше), снять с плеч излишнюю социальную ответственность и чаще общаться с людьми вокруг.
Не позже, чем день спустя, я был у себя в комнате, когда зазвонил телефон. Звонили из журнала «Тайм». Звонивший парень сказал:
— Нас очень заинтересовала ваша работа. Нет ли у вас ее копии, чтобы вы могли послать ее нам?
В этом журнале я еще никогда не печатался, а потому очень разволновался. Я гордился своей работой, потому что ее так хорошо приняли на съезде, и поэтому сказал:
— Конечно!
— Прекрасно. Отошлите ее в наш отдел в Токио. — Парень дал мне адрес, а я чувствовал себя на все сто.
Я повторил адрес, и парень сказал: «Да, все правильно. Большое спасибо, мистер Пайс».
— О, нет! — вздрогнув, сказал я. — Я не Пайс; так вам нужен Пайс? Извините, пожалуйста. Когда он вернется, я передам ему, что вы хотите с ним поговорить.
Через несколько часов пришел Пайс.
— Эй, Пайс! Пайс! — сказал я взволнованно. — Звонили из журнала «Тайм»! Они хотят, чтобы ты послал им копию своего доклада.
— Да ну! — говорит он. — Публичность — это шлюха!
Книга несёт читателя странным галопом, словно лошадь, нанюхавшаяся кокаина. Боли в животе от смеха переходят в гримасы соучастия к другим, куда более тяжёлым болям. Переживания от смерти тяжело больной жены сменяются сладковатыми описаниями ухаживаний за самыми разными девушками, рассказы о научных выступлениях сменяются историями о драках с сутенёрами и подготовках к лекциям в стрип-клубах. Любовь к цифрам и способность «видеть» математику нивелируется печалью общения с людьми, которые учатся для галочки и не способны думать так же широко и свободно. Фейнман был великим притворщиком, он умело перевоплощался, из художника — в барабанщика, из взломщика сейфов — обратно в великого физика. Он прожил несколько жизней, которые были почти не связаны друг с другом. Мне кажется, это редкий дар, и Фейнман использовал его полностью.
Когда осенью я вернулся в Корнелл, на одной из вечеринок я танцевал с сестрой одного аспиранта, которая приехала из Вирджинии. Она была очень милой, и мне в голову пришла одна идея.
— Пойдем в бар, выпьем что-нибудь, — предложил я.
По пути в бар я набирался храбрости, чтобы проверить урок, который преподал мне конферансье, на обыкновенной девушке. Как-никак, в том, что ты неуважительно относишься к девушке из бара, которая старается раскрутить тебя на выпивку, нет ничего особенного, а вот как насчет милой, обыкновенной девушки с Юга?
Мы вошли в бар и, прежде чем сесть за столик, я сказал:
— Послушай, прежде чем я куплю тебе выпить, я хочу знать одну вещь: ты переспишь со мной сегодня ночью?
— Да.
Одним словом, это великолепная книга. Её надо включать в школьную программу по литературе. Или, в крайнем случае, по физике. Или по музыке. А может, по пикапу или языкознанию.
Я тут не обращал внимания — оказывается, на бананы до сих пор клеят этикетки.
Вот я только за неделю собрал четыре разных:
Помню, раньше, в детстве, я очень любил клеить эти этикетки на кафельную плитку в кухне, над краном. Они почему-то намертво к ней приставали, и мама сильно ругалась. Недавно заходил к ней в гости, а одна этикетка до сих пор осталась, хотя прошло уже лет десять-пятнадцать.
Как мне кажется, интерфейсный курс здорово посетить всем работникам планшета и топора головы. Он не столько про сам процесс дизайна, сколько про чистоту, ясность, суть и здоровый минимализм. Бонусом идёт отличный нетворкинг.
Я не дизайнер, но мне очень хочется попасть на этот курс, хотя бы в качестве зрителя.
Интернет-маркетинг
Курс интернет-маркетинга создали ребята из Oh my stats! — крутой системы бизнес-аналитики. Мы пользуемся этой системой в Гетвеаре и очень довольны. Я знаком с ведущим курса, Алексеем Куличевским, он отлично разбирается в интернет-маркетинге, занимается не самопиаром, а настоящими исследованиями, всегда готов помочь и подсказать.
Поэтому на курс интернет-маркетинга я поеду сам. Думаю, будет здорово систематизировать мои разрозненные, случайные знания.
⌘ ⌘ ⌘
Пара слов про курсы и обучение вообще.
Так получилось, что в России очень мало нормальных обучающих курсов.
Плохие стоят копейки, проводятся в интернете руками странных личностей и не приносят ни знаний, ни удовольствия. Хорошие стоят дорого, на них нужно впахивать с утра до ночи, они случаются нечасто.
Кто-то считает обучающие курсы фигнёй, показывает пальцем на книги или стараются научиться на собственном опыте — прости их господи, они не ведают, что творят. Большая часть профессиональных знаний передаётся только при живом общении. Реактивная скорость такого обучения многократно выше пешей книжной (про черепашку самообучения мы вообще не говорим).
Ну да, заплатить несколько десятков тысяч за пару дней тяжелой умственной работы кажется странным. Однако это лучшие инвестиции в себя самого. Нормальные ребята окупят своё обучение за пару месяцев и будут по праву просить бо́льшую зарплату.
⌘ ⌘ ⌘
Одним словом, я очень советую. Я попросил у ребят из «Брейнвошинга» небольшую скидку для читателей моего блога — просто скажите, что вы от Сергея Короля.
Странная книга про странного Александра Любищева — гуру советского тайм-менджмента и человека, прожившего пять жизней в одной.
Александр Любищев — это советский учёный-мультиинструменталист. Он на академическом уровне занимался множеством вещей: от систематики до энтомологии и философии, владел несколькими языками. Известен своей маниакальной системой учёта времени — он вёл строгую статистику всей своей деятельности, поминутно учитывал всю свою жизнь.
Эта книга оставила два приятных ощущения и одно посредственное.
Архив Любищева ещё при жизни хозяина поражал всех, кто видел эти пронумерованные, переплетённые тома. Десятки томов, сотни. Научная переписка, деловая, конспекты по биологии, математике, социологии, дневники, статьи, рукописи, воспоминания его, воспоминания его жены Ольги Петровны Орлицкой, которая много работала над этим архивом, записные книжки, заметки, научные отчёты и фотографии.
Письма, рукописи перепечатывались, копии подшивались — всё не из тщеславия или не в расчёте на потомков, нисколько. Большею частью архива сам Любищев активно пользовался, в том числе копиями собственных писем — в силу их особенности, о которой речь впереди.
Архив как бы фиксировал, регистрировал со всех сторон и семейную, и деловую жизнь Любищева. Сохранять все бумажки, все работы, переписку, дневники, которые велись с 1916 года (!), — такого мне не встречалось. Биографу нечего было и мечтать о большем. Жизнь Любищева можно воссоздать во всех её извивах, год за годом, более того — день за днём, буквально по часам. Не прерывая, насколько мне известно, ни разу, Любищев вёл свой дневник и в дни революции, и в год войны, он вёл его в больнице, вёл в экспедициях, в поездах: оказывается, не существовало причины, события, обстоятельства, при котором нельзя было занести в дневник несколько строчек.
Первое приятное ощущение возникло от соприкосновения с магической систематичностью учёной жизнью. Приятно смотреть на то, как человек живёт системно, как он вкладывает время в настоящую научную работу, пишет статьи, ведёт корреспонденцию и разрабатывает научные труды. В этой сверхсистемной жизни, архиве, чёткости и лаконичности есть какое-то особое медитативное наслаждение. Когда жизнь вокруг тебя становится спланированным и правильным, то в ней самозарождаются особый смысл и красота.
Когда у известного гистолога Невмываки спросили, как он может всю жизнь изучать строение червя, он удивился: «Червяк такой длинный, а жизнь такая короткая!».
Второе приятное ощущение — от целой философской системы научного дилетантства, созданной Любищевым. Александр Любищев изучал платоновскую философию и плодовых мушек на научном уровне познания, писал труды и статьи, находившие отклик в академических кругах. При этом каждое из множества его дел было для него любимым: и мушки, и философия, и систематика, и много что ещё. Скептики, считающие, что человек должен заниматься только одним делом, посрамлены. А потом посрамлены снова и снова.
Кроме Системы у него имелось несколько правил:
Я не имею обязательных поручений.
Я не беру срочных поручений.
В случае утомления сейчас же прекращаю работу и отдыхаю.
Сплю много, часов десять.
Комбинирую утомительные занятия с приятными.
А теперь о неприятном ощущении. «Эта странная жизнь» — занятная, но почти бесполезная книга. Это рассказ бывшего ученика Любищева, написанный после его смерти — 160 страничек сложного, путанного текста в стиле советского интеллигента. На страницах книго-статьи её автор часто извиняется и признаётся, что написана она была после смерти Любищева, так что самому автору доступны только слабые попытки описать жизнь супердилетанта. Красками Гранина Любищев представляется не непризнанным гением системы организации времени, а человеком со странностями, который учитывал каждую минуту своей жизни в блокноте.
В 1953 году, казалось бы ни с того ни с сего, он садится за работу «О монополии Лысенко в биологии». Сперва это были некоторые практические предложения, потом они разрослись в труд, имеющий свыше семисот страниц. В 1969 году так же неожиданно он пишет «Уроки истории науки». Пишет воспоминания о своём отце; печатает в «Вопросах литературы» статью «Дадонология»; ни того ни с сего разражается «Замечаниями о мемуарах Ллдойд-Джорджа»; пишет вдруг трактат об абортах, и тут же — эссе «Об афоризмах Шопенгауэра», и следом — «О значении битвы при Сиракузах в мировой истории». Ну что ему Сиракузы? С какого боку!
Я, честно говоря, не понял, чему книга может научить меня. Записывать за собой и вести архив? В наше время это уже не нужно. Заниматься интересными вещами на профессиональном уровне? Такое упорство дано немногим. Считать каждую свою минуту? Это полезно, но не настолько, чтобы заработать себе шизофрению. «Эта странная жизнь» — это странная книга.
Надорванный почтовый конверт — это не мусор, а сырье для книжек и газет. Коробочка из-под йогурта — это не мусор, потому что из миллиона таких коробочек можно сделать скамейку и поставить в парке. Стеклянная и пластиковая бутылка отличаются даже не тем, что за одну в супермаркете дают 30 центов, а за другую 50, а тем, какую ценность они представляют для мировой промышленности, и разбрасывать такой мусор на пляже — это не свинство, а расточительство. Картофельные очистки — это не мусор, а будущий компост. Ореховая скорлупа пригодится на растопку. А вот мокрый пакетик с чаем действительно ни на что не годится. Это «нормальный мусор», который подлежит сожжению. И положить в кучу «нормального мусора» пустую консервную банку — такое же безумие, как предать огню прочитанную книжку. Удовлетворение немца, у которого в коридоре растет гора стеклянного мусора, сравнимо с гордостью коллекционера или с радостью школьника, который бросает монетки в свинью-копилку. И неважно, что потом эти монетки он обменяет на какую-нибудь ерунду. Главное, что из ничего возникло нечто. Много предметов, каждый из которых по отдельности ничего не значит, дают новое полезное вещество. → Сноб.
Американцы выигрывают медийное влияние за счет умелого использования поп-культуры. Это формат, понятный и интересный массовому зрителю — и потому что он простой, ориентирующийся на базовые истории и качества персонажей, и потому что к нему успели приучить публику за много десятилетий. Экшн-кино, комиксы, игры, интересные современные музеи и памятники, зрелищные военные реконструкции и т.п. — рассказывают истории в вовлекающем и живом формате. Прошлой весной мы с женой проехали на машине по местам боевых действий в Нормандии, Бельгии, Голландии, походили в том числе по музеям — очень увлекательные и живые экспозиции! Всегда есть магазин книг, фильмов и прочей сувенирки, где всегда можно найти что-то интересное и цепляющее. В одном из них была целая стена с сотней комиксов про разные сражения — даже школьникам будет интересно. Все это разные способы донести историю до самой разной аудитории. В отечественной традиции все гораздо более формализовано — под строгим надзором ветеранских организаций и государственного финансирования. Поэтому устоялся некий штамп правильного подхода к отражению истории — выверенный, но скучный для массового зрителя в пост-советскую эпоху. От него в последнее время все чаще отходят, но часто получается неудачно. Если взять американское и европейское кино, то там огромный разброс подходов — и исторически достоверные сражения или военные операции, и комиксовый экшн про бригаду коммандос, и рассказ о судьбе человека, и удачные комедии, и хорошие драмы, и просто рубилово, да и вообще любые возможные смеси этих и других жанров. Где-то получается удачно, где-то слабо, где-то вообще позор; активный упор идет все-таки на экшн, но главное — нет жестких рамок, запрета на выход за некий «стандарт», продюсеры и режиссеры стараются ориентироваться на разную аудиторию. → Фейсбук.
Собственно, то, как человек понимает свою дипломатическую или депутатскую неприкосновенность, и показывает, что у него и в его стране за культура. Вы ведь не удивитесь, узнав, что в злоупотреблении неприкосновенностью чаще всего бывают уличены выходцы из развивающихся стран Азии, Африки и Латинской Америки, бывших республик СССР, включая нашу собственную. Нигерийские дипломаты в Лондоне устраивали фиктивные браки, переправляя в Британию соотечественников. Дипломаты Свазиленда угоняли машины. Обычное дело – контрабанда под видом диппочты, или вот еще – нанять бригаду строителей или ремонтников и не заплатить. В Лондоне хуже всех ведут себя дипломаты из самой религиозной и трезвой страны мира – Саудовской Аравии: их типичные преступления – громкие пьяные дебоши и сексуальные приставания к несовершеннолетним. → Слон.
Прибор плетизамограф оценивает степень кровенаполнения разных членов тела. Да, этого члена тоже. С помощью такого аппарата ученые из университета Джорджии в 1996 году так круто затроллили гомофобов, что благодарная общественность вспоминает этот эксперимент до сих пор. Авторы исследования позвали в лабораторию гетеросексуальных мужчин и поделили их с помощью психологических опросников на две группы: гомофобов и не-гомофобов. После этого всем испытуемым предъявляли эротические ролики, посвященные сексуальной активности двух женщин, женщины с мужчиной и мужчины с мужчиной. На гетеросексуальное и лесбийское порно обе группы реагировали одинаково. А вот на гей-порно испытуемые из гомофобной группы, увы, демонстрировали в два раза более сильную эрекцию, чем мужчины, равнодушные к геям. → Метрополь.
Коротко и своими словами: у этих клеток оказался разрушен предел Хейфлика, это — бессмертная культура клеток. Это не так уж редко бывает — с клетками рака сплошь и рядом, это такое раковое свойство — у раковых клеток разрушены регуляторы, у этих вот разрушены механизмы смертности, так что клетки бессмертны. Сделано это элементарно: эти клетки Hela способны производить белок, фермент теломеразу, который наращивает хромосомам теломеры. Они, теломеры, при делениях укорачиваются, а фермент наращивает, и всего делов. Если чуть в детали: соматические, а не половые клекти нашего организма обычно имеют активную теломеразу и тем самым потенциально… А клетки шейки матки, конечно, соматические. Но хватит, а то эдак совсем утонем. Причем клетки HeLa размножаются с чрезвычайной быстротой, даже по меркам раковых клеток они очень скороспелые.Дальше — больше. Эти ребята, бессмертные клетки линии Hela, часто сбегают из баночек. То есть в лаборатории хранится много культур клеток, и одни нежные, чуть недосмотр — подохли, а другие — очень живучие, и плохо отмыл — переселились. Долго ли, коротко ли, но эти самые клетки стали жить в других культурах клеток. Они заражают другие культуры, которые ведут в лабораториях мира, и размножаются среди них. Это — лабораторные паразиты. Вы думаете, дальше не будет больше? Эти клетки, видимо, с самого начала, были заражены вирусом папилломы, это больной бессмертный организм. Клетки этой линии сами от него болеют и иногда дохнут, заражают другие клетки и вообще всячески страдают, а избавиться не могут. Культура же бессмертна, куде ей девать эту штуку. Да, раковые клетки тоже могут быть больными, зараза к заразе как раз и пристает. Кроме того, что они больные, они еще эволюционировали. Поскольку размножаются очень быстро, отбор идет, мутации никто не моет, и вот там уже много линий. Они адаптируются к жизни в лабораториях, к паразитированию на разных клеточных линиях. То ли от своего приспособления, то ли по другой причине разные линии этих клеток имеют аномальное для человеческих клеток число хромосом, от 49 до 78. Ученые, со своей стороны, успешно используют эту линию клеток, это одна из моделей рака, на клетках проверяют всякие воздействия и лекарства. То есть клетки болеют, живут, паразитируют, а одновременно поддерживаются искусственно культуры разных линий, на которых ставят опыты.Идем дальше. Согласно всем научным канонам, таксоны, происходящие от какого-то родительского таксона, являются дочерними к нему таксонами. Все таксоны, происходящие от общего предка, относятся к одному монофилетическому таксону. У линии клеток Hela имеются явные отличия от вида «человек» — иное число хромосом, не говоря о мелочах. Наверное, никто не скажет, что это — человек. Да, это таксон, обитающий в лабораториях и его жизнь искусственно поддерживается. Однако он уже сам искусно паразитирует на лабораторных культурах и потому может рассматриваться и как паразит-вредитель, и может существовать и без усилий человека по поддержанию его существоания.Учитывая эти обстоятельства, в 1991 году был описан новый вид. Helacyton gartleri. Предком этого вида является человек. Отсюда ясно, что вид относится к той же эволюционной ветви, что и люди — автоматом. В первоописании новому виду добавили род и семейство Helacytidae , но все равно это семейство относится к млекопитающим.То есть существует одноклеточное млекопитающее. → ЖЖ.
Играть в очко считается западло. Играют в 21, буру, девятку. В колоде осужденных 32 карты — своеобразная крапленая масть. И «шестерки» нет, потому что «шестерка» — опять же западло. Только «семерки». Самодельные карты делаются из рентгеновской пленки, клеются, трафарет есть под них. → Сноб.
Cегодня охали и ахали с коллегой, обсуждая словарный запас студентов. На занятиях мы делаем упражнения, где путем нехитрых манипуляций надо отгадать слово. Выяснилось тут на днях, что первокурсники не знаю слов серна, фол, нацбол, сатир… еще что-то было, менее потрясающее. Как? Я не понимаю, как в 17 лет, поступив на филфак, можно не знать сатир и серна? Задания студенты делают группами, по 2-3 человека на задание. И вот они говорят мне, что какая-то ерунда получается, какая-то серна. То есть, все трое не знают слова. Вся куча из трех человек не знают слова серна. Читают мало? А вот смешное было тоже. Когда слова эти отгадываем, ответ выкрикивать строго запрещено, дабы все остальные не услышали. И вот встрепенулись пара девочек, отгадали, рады очень, кричит прелестное слегка пригламуренное создание: мы отгадали! Это… (а говорить-то нельзя!) Это… такая машина бывает! У моего знакомого есть! (слово-то было гепард, если что). Знают, кто такие гепард и ягуар, я прям радуюсь. → ЖЖ.
Допустим, мы хотим написать систему дифференциальных уравнений, описывающих экономику. В случае традиционной экономики определяющий параметр – количество денег – ограниченная сверху медленно меняющаяся величина, которую в нулевом приближении можно считать постоянной, в случае современной экономики количество денег – принципиально неограниченная величина, стремящаяся к бесконечности, как минимум по экспоненциальному закону. Чтобы понять, что математически это две абсолютно разные задачи, к Егишянцу ходить не надо. Между тем эти две принципиально разных экономических системы то ли намеренно, то ли по недоразумению называют одинаково – «рыночная экономика». → Мировой кризис.
После операции я пришла в ординаторскую и села. Надо было сделать запись в истории болезни, но у меня как-то мелко дрожало внутри. В дверь деликатно засунулась голова медсестры и спросила: а в акте распишитесь? Я встала. При поступлении положено составлять акт, где перечисляют принятые вещи и деньги. В акте старательным почерком было написано: «Документов нет, одежда: носок красный х/б один, ценности: на хранение принят зажатый в кулаке золотой зуб, пациенту не принадлежащий». → ЖЖ.
У моей девушки немецкая фамилия и четверть таджикской крови: дворники, заглядевшись, роняют метлы. Она никогда не будет жить в биотуалете, она гуляет по гетто в красивом пальто цвета кленовых листьев. Но все равно она куда ближе к НИМ, чем к этим барышням из метро. И я очень боюсь за нее — и за миллионы других таких же. Настолько боюсь, что вот взял бы в руки трость и пошел бы смешить народ по-чаплински. Но нет, не получается смешно. → Сноб.
Непонятность искусства — это дело общей визуальной неграмотности (visual illiteracy), то есть неумения считывать произведение искусства, обусловленное рядом культурных и социальных проблем. С одной стороны, мы до сих пор живём на развалинах идеалов советского популизма и в отсутствии адекватного образования в сфере культуры. С другой стороны, эстетические предпочтения и интересы формируются социальным контекстом. В капиталистическом обществе искусство — привилегия господствующего класса, а не абсолютного большинства. Поэтому современное искусство в каком-то смысле апеллирует к бесклассовому обществу будущего, которому оно уже понятно, но которое ещё не наступило. В этом его трагедия, и в этом его же сила. → Look At Me.
В последнее время с городом, в котором я живу, случилось страшное.
Автобусные билеты, образец бумажной красоты и лаконичности, поразил рекламный рак.
Раньше они выглядели вот так:
Изменения начались вот с этого:
Всё поменялось совсем чуть-чуть, неуловимо, но эти изменения уже режут глаз. Цвет, шрифт — всё намекает на рекламную дешевку. Промежуток между билетами занял противный баннер.
Дальше — хуже. Опухоль стала прогрессировать и дала метастазы. Вот что стало с билетом спустя полгода:
А сейчас билет вошёл в терминальную стадию и выглядит так:
Я когда первый раз получил билет в обмен на свои 20 рублей, то вообще не понял, что это. Кондукторы стали распространять рекламные листовки? И только потом, присмотревшись, увидел — в левом углу есть крохотный квадратик билета. Всё остальное пространство огромного листа заняла опухоль.
Я не против рекламы в транспорте и даже рекламы на билетах. Есть куча способов сделать её ненавязчивой и даже интересной. Вот, к примеру, билеты из Нижнего Новгорода:
На билетике есть стираемое поле, прямо как в моментальной лотерее. По сути, билет в автобус и есть билет в лотерею — пассажир может выиграть суши-сет или пиццу. Такой билетик, конечно, не такой стильный, как старый автобусный, но всё равно вполне приятен. Когда держишь его в руках, не появляется ощущение, что тебя обманули.
Одним словом, я очень опечален Череповцом. Чувствую, скоро автобусные билеты потребуется складывать втрое, прежде чем убрать в карман. Надеюсь, это страшное время я уже не застану.
