Прочитал книгу американской журналистки и писательницы Мэри Блюм о Кристобале Баленсиаге — лучшем модельере первой половины XX века.
Баленсиага — баск и создатель модного дома своего имени. Платье его работы мечтали приобрести самые знаменитые женщины своего времени. На него равнялись самые известные модельеры: от Живанши и Гуччи до Шанель и Диор. Специалисты по моде, редакторы журналов, фотографы и знаменитости признают в Кристобале Баленсиаге короля высокой моды.
В 1936 году на скачках в Лоншане полицейский отказался арестовать приковавшую себя к ограде феминистку на том основании, что «на даме было платье от Молине».
Помимо таланта он отличался скромностью и скрытностью. За десятилетия работы он не дал ни одного интервью, никогда не появлялся на показах. Сохранилось лишь несколько фотографий Баленсиаги. Он работал отстранённо, двери его мастерской были закрыты даже для приближённых. Мастера, которые работали в модном доме десятилетиями, с гордостью рассказывали друг другу и прессе: «Мне повезло один раз увидеть его лично!».
Любимой клиенткой Флоретт была баронесса Ален де Ротшильд, но обслуживала она всех одинаково. В моих с ней беседах она никогда не говорила «Я продала ей платье», это называлось: «я подобрала платье», или «я её одела».
«Просто продавать неинтересно, у нас же не бакалейная лавка. Хорошая vendeuse умеет завоевать доверие клиентки, заслужить её преданность. Мы становились частью их жизни, знали их мужей, детей, их круг общения. Они понимали, что мы хотим, чтобы они выглядели наилучшим образом».
Баленсиагу отличал безукоризненный стиль. Он был эстетом высшей пробы: идеально одевался и одевал, коллекционировал предметы старины в своём эталонно обставленном доме. В ресторане мог несколько раз возвращать жареную рыбу обратно шеф-повару, потому что был недоволен какими-то неуловимыми аспектами её качества.
Балы сменились дневными посиделками. Дэйзи Фелроуз шиковала в строгом черном костюме, в духе времени. Знаменитая шляпница Сюзи, экономя материал, с больших шляп перешла на сеточки для волос. Из страха перед иностранными шпионами говорить по телефону можно было только по-французски. Запретили даже кроссворды — вдруг в них содержится шифр? Богатые парижские кварталы пустели — их обитатели отправлялись на юг, в результате стало труднее достать билеты на поезд первого класса, чем на третьего. А из Нью-Йорка редактор Vogue Одна Вулмен телеграфировала Беттине Баллард: «Напишите статью о том, что надевают элегантные женщины, отправляясь в бомбоубежище». Пике делал костюмы-джерси для парашютистов. Hermes предлагал фасоны кожаных сумок для противогазов и спальных мешков из тонкой шерсти. Скиапарелли утепляла карманы платьев, чтобы не мёрзнуть, стоя в очереди, а лучшее бомбоубежище располагалось в отеле «Ритц», с его одеялами на меху.
Писать книгу о таком человеке было непросто. Баленсиага закрыл свой модный дом в семидесятых, и вскоре умер. Он не оставил после себя дневников, поэтому Мэри Блюм пришлось собирать информацию о модельере буквально по крупицам. Она беседовала с его девяностолетними помощницами, изучала подшивки модных журналов, интервьюировала других кутюрье.
«Я считала что толстовата в бедрах, и однажды на примерке хлопнулась в обморок. Месье Баленсиага спросил, в чём дело. Я объяснила, что сижу на диете, и он сказал: «Даниэль, это не вы должны худеть, это я должен одеть вас так, чтобы вы выглядели худой». Там поблизости был ресторан «Реле де л’Альма», и он заказал мне бифштекс с жареной картошкой, и вместе с месье Эспарсой стоял надо мной и смотрел, чтобы я съела всё до кусочка.
У Мэри Блюм получилась небольшая, насыщенная книга. В ней помимо моды отражена история французского общества между войнами и после, в счастливые шестидесятые. Я прочитал двести страниц книги сразу и с большим удовольствием. Отлично рассказанная история: о кутюрье-перфекционисте, который царствовал в высокой моде безраздельно.
Обычно он выглядел значительно — в строгом тёмном костюме, иногда с бабочкой. Живанши полагает, что вещи его были сделаны в Испании. «Я тогда одежду себе заказывал в Лондоне, у Хантсмена, и вид мой мне чрезвычайно нравился. Отправляясь к нему обедать, я, естественно, надевал моё последнее изобретение от Хантсмена. Кристобаль обычно одобрял материал, но рукава! — примириться с ними он не мог. И после обеда усаживался на табуретку, просил дворецкого принести ножницы и вспарывал рукава. Однажды это был пиджак из верблюжьей шерсти, в другой раз — пальто из такой же ткани. Он сказал, что при моём высоком росте я не должен носить пальто без хлястика. Он вспорол подкладку, чтобы узнать, достаточно ли ткани в подшивке, и пошло-поехало. Работа закипела. В результате домой я ушёл в плаще. После его смерти Жерар, его секретарь, позвонил мне по телефону. Сказал, что в кабинете нашёл четыре костюма, и, судя по размеру, они были мои. Я получил эти вещи с рукавами, приколотыми булавками и вспоротой полой пальто. В этом был весь Кристобаль».
Человек усложняется со временем. Он читает, путешествует, общается с людьми. Всё это накладывает отпечаток, меняет отношение к жизни. Я представляю себе оптический прибор, в который каждый год добавляют новую линзу. Спустя полвека через него мир видно иначе, чем в детстве. У человека появляется жизненный опыт — драгоценная субстанция.
У многих людей нет жизненного опыта. Он есть, но пассивный, который сам по себе образуется при старении. Можно представить себе дом, который построил из того, что нашёл под ногами.
Каждая новая книга, лекция, поездка, статья, конференция, музыкальная пластинка, каждое новое непривычное дело увеличивают жизненный опыт. Это неизбежный и неконтролируемый процесс. Мы отщипываем от всего, что нам нравится, и добавляем в себя. Так, взрослея, человек превращается в сумму всего, что он любил в жизни.
Богатый жизненный опыт проявляется не только в интересных историях или постах в блоге. Он влияет на всё, что делает человек. Опытный дизайнер, продавец в магазине, пилот самолёта или редактор делают работу иначе, чем неопытный. Дело даже не в непосредственных профессиональных умениях, отточенных практикой. Жизненный опыт даёт особую философию, особое отношение к делу. Опытный человек устойчив к критике, он иначе воспринимает неудачи, видит больше возможностей для развития. У него в голове — набор инструментов, которые он утащил из кучи мест. Плохо воровать, но он и сам не знал, что ворует.
Когда про человека говорят, что он хорош в постели, то не имеют в виду скорость движений ягодиц или идеальные ореолы сосков. Имеют в виду какую-то особую магию: блеск в глазах, чувство юмора, мимику, и что-то еще, что нельзя описать словами. Всему этому нельзя научиться на курсах, до этого можно только дожить, дорасти со временем.
⌘ ⌘ ⌘
Есть способы упорядочить жизненный багаж. Но если багажа нет, то и упорядочивать нечего. Так и с текстом, с редактурой. Есть информационный стиль, однако он не поможет человеку без жизненного опыта. От осины не родятся апельсины.
Это хороший текст. Он хорошо структурирован, все стоп-слова на коротком поводке. Писатель управляет вниманием читателя. Но я не верю этой статье. Не чувствую в авторе достаточного жизненного опыта, чтобы учить меня. Почему я должен его слушать?
Если у автора не хватает жизненного опыта, читатель это почувствует. В таком случае лучше опираться на чужой (например, на книгу).
Это пятнадцать минут концентрированного читательского мучения. Полотно текста, жидко разбавленного выносными блоками цитат. Внутри — какой-то неведомый механизм из букв, он шевелится, дышит и живёт своей жизнью. Эту статью нельзя осознать с первого раза, только с пятой попытки еле-еле начинаешь понимать, о чём тут написано.
Однако это прекрасный текст, он как горький швейцарский шоколад. Он написан жизненноопытным автором для жизненноопытного читателя. Автор даже не думал его упрощать и редактировать, потому что здесь это не нужно.
⌘ ⌘ ⌘
Информационный стиль — это прекрасная штука. С его помощью любой человек создаст лаконичный текст, который покажет пользу и не отвлечёт. Однако в инфостиле редактор с жизненным опытом напишет текст лучше, чем редактор без оного. Так же с дизайнером, журналистом, пиарщиком, да и вообще любым человеком и в любом деле.
Если хотите делать свою работу хорошо — развивайтесь как человек. Читайте, путешествуйте, смотрите и слушайте больше всего разного. Не стесняйтесь знакомиться с новыми людьми, даже с теми, кто кажется неинтересными.
Паустовский был прав:
Когда бродишь, — растёшь стремительно, и всё, что видел, откладывается даже на внешности. Людей, которые много ездили, я узнаю из тысячи. Скитания очищают, переплетают встречи, века, книги и любовь.
Прочитал толстую книгу воспоминаний советского поэта Давида Самойлова.
Давид Самойлов — не слишком известный поэт. Его стихи не учат в школе, они не звучат в кинофильмах. Большинству людей, увлекающихся поэзией, фамилия Самойлов скажет немного. Скажем так, он играл в премьер-лиге, иногда оказываясь во втором дивизионе. Однако «Памятные записки» интересны не как отпечаток его таланта и славы.
«Памятные записки» — это книга о эпохе. В ней, как в кинохронике, мелькают довоенные высокоморальные юноши, студенты знаменитого ИФЛИ, тяжелые фронтовые будни, послевоенный писательский мир: от Пастернака и Цветаевой до Слуцкого и Заболоцкого. Давид Самойлов много видел, много читал, многих знает. Ему было что рассказать, и он рассказал.
У поэта получилась отличная проза. Слог Самойлова лёгкий, но упорный. Он не стесняется назвать негодяя негодяем, равно как не отказывает себе в заслугах. Чувствуется, что книгу он писал для себя, подводя итог своей долгой жизни. «Памятные записки» стали его magnum opus, он работал над ними до самой смерти.
Книга была бы совсем хороша, если бы не утомительные и малопонятные мне размышления о политике, обществе, истории. В этих страницах я увязал вниманием, и, каюсь, нередко их перелистывал. Впрочем, это можно списать на мою неподготовленность как читателя.
В последнее время замечаю за собой, что всё больше и больше читаю мемуаров, больше, чем книг любых других жанров. И «Памятные записки» мне понравились — ставлю их в высшую лигу.
Еще выписал из «Записок» свои записки. Эти кусочки текста понравились мне особенно, и поэтому делюсь.
⌘ ⌘ ⌘
Но были у деда и свои звездные часы — весна и конец лета, время очередных и вступительных экзаменов в Институт инженеров транспорта.
Как старый боевой конь, услышавший сигнал, дед в эти дни с самого раннего утра был взволнован. С теткой не переругивался, деловито собирался и торопливо уходил. Он шел в Инженерный сад.
Тут он располагался на скамейке с ликующей уверенностью в удаче. И действительно, долго ждать не приходилось. Кто-нибудь из студентов садился рядом. Дед начинал беседу. И скоро выяснялось, что некий замечательный старец готов консультировать каждого желающего по любому вопросу грамматики на любом языке.
Вокруг деда собирались студенты. Он расцветал, спрягая неправильные глаголы, был неутомим и никогда не отвлекался.
После обеда, до темноты, он тоже сидел в саду. И его уже там знали и вспоминали с прошлого года. И так до конца экзаменов. Студенты разъезжались. Дед возвращался домой. Ему, наверное, бывало грустно. Но он не был человеком чувства. Получив свое удовольствие от жизни, он ожидал следующего
⌘ ⌘ ⌘
Володька — аристократ. Он изысканно вежлив и немногословен. Всегда элегантно и чисто одет. В его тонком лице есть оттенок мечтательности. Он нервен, как породистая лошадь. Иногда вдруг лицо его каменеет, зеленоватые глаза становятся узкими и в них двумя лезвиями промелькивает жестокость. Становится страшно и неудобно. Но это на мгновение. В лице его вновь сдержанная доброжелательность аристократа. Он вежливо здоровается с жильцами, которые торопливо и заискивающе с ним раскланиваются и спешат пробежать мимо. На сквере Володька не сидит. Он полдня стоит у подъезда, видимо, забавляясь впечатлением, которое производит на всех.
Со мной он дружествен, и я не смею отказаться от беседы с ним. Он обычно спрашивает, читал ли я такую-то книгу. И советует:
— Прочти.
Однажды он приходит к отцу по медицинскому делу. На самом деле изучает расположение вещей в нашей квартире. И этим же летом по узкому карнизу шестого этажа через открытое окно залезает к нам и уносит одежду и столовое серебро.
⌘ ⌘ ⌘
Часто бывал у Надежды Николаевны, а порой и живал в нашей квартире поэт Иван Рукавишников. О нем слышал я, что, пьяный, укладываясь спать на полу, всегда просил себе под голову подложить Данте, чтобы снились высокие сны.
⌘ ⌘ ⌘
«Комсомолия» печатала серьезные критические статьи, рассказы, стихи, репортажи, обзоры, интервью с известными писателями. Настоящая была газета, только в единственном экземпляре. Читали ее с огромным интересом, многое выучивали наизусть. Газета делалась с размахом. Длина ее была несколько шагов. А в один праздничный день насчитал я двадцать два шага. Газета не помещалась на одной стене, а шла округ коридора, заворачиваясь два раза.
⌘ ⌘ ⌘
Я написал несколько пародий. Одна была на романтический стиль тогдашнего Наровчатова и называлась «Охота на зайца»:
Был холод такой, что даже ром
Приходилось рубить топором.
Еще написал я две пародии на наших переводчиков. Помню одну строфу из «Лорелеи»:
Воздух чист и темнеет.
И тихо течет Райн.
Вершины гор светлеют
Ин абендзонненшайн.
И начало «Лесного царя» Гёте:
Кто скачет, кто мчится ночным путем?
Это папа с своим дитем.
⌘ ⌘ ⌘
В пророческом свойстве поэзии нет ничего туманного. Поэт — ясновидец, если он ощущает точность времени. Тогда в слове — судьба. Легенды живут по-своему, все отдаляясь от реального сюжета. В них патетика побеждает трагедию. Наверное, так нужно. Ведь легенда — людское творение, а в ранней смерти торжествует нелюдимое.
⌘ ⌘ ⌘
Анекдот из жизни Кульчицкого в ту пору рассказал мне Наровчатов после войны. Будто однажды Кульчицкий пришел к своей приятельнице Генриэтте Миловидовой и подарил ей шкурку азиатского тушканчика. Генриэтта, не привыкшая к подаркам, была растрогана и горда. И вскоре сделала из меха муфту. С этой муфтой она явилась на лекцию профессора Леонида Ивановича Тимофеева и выложила ее на стол, чтобы все могли полюбоваться ценной вещью.
Во время лекции Леонид Иванович Тимофеев, не отрываясь, смотрел на муфту. А в перерыве подозвал Генриэтту и спросил, что это за мех.
— Азиатский тушканчик, — гордо ответила девушка.
— Это мой кот, — горестно сказал профессор.
⌘ ⌘ ⌘
Слуцкий нравился женскому полу. Его неженатое положение внушало надежды. Опять-таки в шутку мы составили список 24-х его официальных невест. При всей внешней лихости с женщинами он был робок и греховодником так и не стал. Несмотря на все свои преимущества и на огромное количество послевоенных непристроенных девиц. Непосягательство Слуцкого вызывало толки, нелестные для его мужества, исходившие, главным образом, от разочарованных невест. Объясняется оно, на мой взгляд, чрезвычайной щепетильностью Слуцкого и старомодным уже понятием о нравственности, а отчасти тщеславной заботой о репутации лихого во всех делах майора, которая, вероятно, была бы поколеблена, если бы перед какой-либо особой женского пола вдруг открылась его юношеская робость, чистота и отсутствие мужского опыта.
⌘ ⌘ ⌘
Дней через десять я был под Вязьмой, неподалеку от станции Издешково. И то, что началось таинственно и возбуждающе — ночным звонком из райкома комсомола, — оказалось строительством укрепленного рубежа: противотанковых рвов, эскарпов и контрэскарпов. «Синий платочек» — Л. тоже была рядом. В нашем же отряде находилась и вторая моя любовь — В.
К счастью, у меня открылась малярия — через день трепала лихорадка с сорокаградусной температурой. Я ослабел и не имел энергии выяснять отношения. Годен я был лишь на то, чтобы в свободные от лихорадки дни ездить на базу за продуктами для отряда. Я запрягал старую кобылу имени которой не знал, и возил хлеб, масло и крупу, иногда подвергаясь пулеметному обстрелу немецкого самолета, стрелявшего лениво и неприцельно.
Почему-то было решено, что в женской роте, размещавшейся в большом сенном сарае, мне болеть лучше, и я, переселившись в этот сарай из мужского, дрожал ослабевшим телом и горел, лежа между Л. и В. Таким образом замысловатый треугольник превратился в три параллельные линии. И я не знал толком, кого люблю.
⌘ ⌘ ⌘
Едва приставали волжские суда, как к непрочным трапам кидались ошалевшие толпы и, толкаясь и роняя в воду мешки, баулы и чемоданы, с муравьиным упорством лезли на палубу, забивали каюты, трюмы, салоны, утеснялись — с ором, с матом, с воплями, с детским плачем; и еще лезли, и еще утрамбовывались, пока не снимались сходни и не отчаливал пароход, — и тогда орали с палубы на пристань и с пристани на палубу разлученные, потерявшие друг друга жены, бабки, дети.
И уже внутри парохода продолжались сутолока и утрясение, и поиски уборной, и поиски воды, и плач разлученных, и смерть стариков и детей, и поиски врача, и устройство, и протягивание ног, и подстраивание тюка под голову, и временная благость покоя, и знакомство с соседями, и оборонительные союзы, и внезапные и ожесточенные ссоры, и острая ненависть, и хватание за грудки.
И тяжелый горестный запах бегства, и вонь гальюна, и медленное прохождение волжских берегов мимо парохода. И опять чья-то смерть в трюме, и ночное причитание женщины. И раздача чаю, и запасливое чавканье. Все это затихало к середине ночи.
⌘ ⌘ ⌘
Катта-Курганское училище называлось Гомельским военно-пехотным. Готовило оно младших офицеров для войны где-нибудь в пустынях Ближнего Востока. Попал же я через несколько месяцев на самый мокрый фронт — Волховский, в горнострелковую бригаду, однако сидевшую по горло в воде.
Именно с тех пор я на практике начал изучение вопроса о несоответствии названия и содержания. Кажущийся необычайно простым, этот вопрос является глубокой и важной проблемой. В сущности, качество ума обнаруживается в умении преодолеть несоответствие между названием и содержанием и раз и навсегда определить, что не в названии дело, и выработать нечто вроде здорового скептицизма по отношению к названиям. Мы так часто путаем название с сутью, что боремся не против сути, а против названия или ожесточенно защищаем название, а не суть. Это черта идеологического общества.
⌘ ⌘ ⌘
После Москвы эшелон набрал скорость. И на пятнадцатый день с начала пути мы прибыли в Тихвин.
Утром, вблизи рельс, варили концентраты. А потом нас вывели за станцию, в лесок.
Там, в четырехстах метрах от станционных построек, было поле сражения. Почему — поле? Это в старину выходили на поле. Перед нами был лес боя, болото сражения.
Припахивало неубранным немецким трупом. Зияли воронки, куда медленно нацеживалась вода. Валялись каски, патроны, гранаты. Приехали. Чувствую: тепло уходит…
⌘ ⌘ ⌘
Тянулась длинная голодная осень. Потом подмерзли болота. Мы с Семеном часто стояли ночью на посту и, поскольку противник не собирался наступать, только изредка поглядывали в заборную амбразурку и беседовали вполголоса о своих делах. Из московской жизни, о которой я рассказывал, Семена больше всего интересовал зоопарк. И я, с детства помня Брема, сообщал Семену сведения о жизни слонов, крокодилов и зебр.
Когда оборону прикрыло снегом, а нам выдали валенки, все приняло вид еще более деревенский, и наша жизнь текла размеренно, действительно как в старинном острожке на граничном краю земли. Еще затемно, перед рассветом, приезжала кухня, — издалека по морозцу было слышно, как скрипят полозья саней и ругается Васька-повар. Старшина приносил сухари, махорку и сахар, отмерял гильзой от противотанкового ружья водку.
На той стороне у немцев гремело по настилу, тоже ехала полевая кухня. Потом чистили винтовки, пулемет, расчищали траншейки в сугробах. В обед приходил почтарь, приносил газеты и письма. Письма перечитывались про себя и вслух. Сменялись дневные посты, заходил замполит роты. Порой — кто-нибудь из соседней — узнать новости.
Дни были короткие. Часа в четыре смеркалось. Батальонный связной приносил ночной пропуск: пароль и отзыв. Время днем отмерялось по тлеющему тряпичному жгуту, сколько сгорит. Ночью — по звездам. Перед нами, над обороной, стояло семизвездье, называвшееся Качиги. Когда Качиги заходили за березу, росшую рядом с дзотом, была полночь. Приходил комбат или ротный со связным — проверять посты. Мимо нас в белых маскхалатах разведчики уходили на нейтральную полосу. Под утро возвращались.
⌘ ⌘ ⌘
Я к тому времени хорошо изучил солдатский письмовник и слыл в батальоне неслыханным мастером сочинять письма.
Семен, уходя на пост или по какому-нибудь делу, часто поручал мне написать письмо. И, не прочитавши написанного, отсылал домой.
— Да чего читать, — говаривал он. — Ты грамотный, знаешь, как написать.
Постоянно обращался ко мне молодой Анисько с просьбой ответить «заочницам», которых было у него несколько штук. Всем он писал, что одинок, семью потерял и готов предложить сердце тыловой подруге, если та пришлет свое фото и проявит желание полюбить молодого солдата Анисько.
Письма «заочниц» обычно читались вслух. Аниськины друзья посмеивались над простодушием тыловых девиц и обсуждали сравнительные достоинства их фотографий.
«Сынок, — писала солдату Анисько женщина, приславшая новогоднюю посылку, — ты мне о любви пишешь, а мне уж пошел седьмой десяток…» После этого Анисько сперва прочитывал письма сам.
⌘ ⌘ ⌘
Официальной моей девушкой числилась Валя Тархова, хорошенькая секретарша из госпитальной канцелярии. Помню до сегодня ее матерчатые туфельки. Она была так опрятна, что только сейчас я понимаю, как бедно была одета. И оттого сжимается сердце.
⌘ ⌘ ⌘
Для разработки пальцев раненой руки мне принесли беззвучную клавиатуру. Играть на ней было скучно. В Красном уголке стояло старенькое фортепиано. Я приходил туда и подолгу барабанил военные песни и немыслимые импровизации. Оттого слыл музыкантом. Срослов благоговейно сидел у меня за плечом, допуская в храм искусства только избранных. Среди них присутствовали безногий узбечонок Ахмедка и малый со множественным ранением всего тела. Он был загипсован от пупка до шеи, руки разведены в жесте парковой статуи и откликался на прозвище Статуй.
Узбечонок нам был нужен. Палату безногих не проверяли после отбоя. Я перетаскивал Ахмедку к себе на койку. Дежурный врач ощупывал Ахмедку, спавшего за меня. Расплачивался компотом.
⌘ ⌘ ⌘
Валить лес — работа тяжелая, но здоровая. С рассвета до трех-четырех дня мы валили березы и елки, обрубали ветки, крыжевали стволы и таскали на плечах двухметровые поленья километра за полтора к реке. Жгли сучья. От больших костров стлался трехслойный дым — белый, черный и зеленоватый.
Потом отдыхали, варили обед в котелках. На троих — два котелка. Моими сотрапезниками были Сашка Лебедкин, паренек с Ветлуги, природный лесовик, и Ванька Козырев, толстый прожорливый увалень, по военной профессии — санинструктор. У Ваньки ложка была величиной с черпак. И поскольку хлебали мы по очереди — ложку я, ложку Сашка, ложку он, — то добрую половину котелка выхлебывал Ванька; особенно жалко было, когда дело доходило до гущи. Сашка однажды выкрал Ванькину ложку и подстрогал ее до нормальных размеров. Ванька в обед достал ложку, поглядел, огорчился. Но смолчал.
⌘ ⌘ ⌘
Принимали в разведчики так: в барабане нагана оставляли одну пулю. Крутанув барабан, прикладывали наган к виску и нажимали на крючок. Так все по очереди. Только новичок не знал, что в барабане заложена стреляная гильза. Шутка казалась необычайно остроумной всем разведчикам. Когда, бледный, я спустил курок, все захохотали.
⌘ ⌘ ⌘
Они славно воевали, ибо были в том возрасте, когда и отвагу, и страх можно одинаково воспитать в человеке.
⌘ ⌘ ⌘
На шоссе Радом — Опочно десятки разбитых немецких машин, штабных, грузовых, легковых. Кровавые мерзлые тряпки. В кюветах и рядом, на поле, валяются обезображенные трупы с задранными к небу головами и окровавленными лицами. Здесь работали наши танки. Все поля вокруг покрыты белыми шевелящимися листами бумаги. Откуда столько бумаги?
⌘ ⌘ ⌘
Приходят сдаваться немцы, группами и поодиночке. Маленький лысоватый курчавый немец, давно не мытый, с гноящимися глазами. Он сдался от голоду, его обыскали. Он попросил, чтобы оставили фото жены. Ему отдали фото.
Партизанский мальчик Ванька Радзевский вызвался конвоировать этого немца до сарая, где содержались другие пленные. Он отвел его на несколько шагов и пристрелил.
⌘ ⌘ ⌘
Я подумывал, где бы достать еще перевод, и тут как раз пришел Борис Слуцкий. Ему дали китайскую поэму вполне юбилейного содержания. Перевести ее надо было за два дня.
Молодым поэтам всегда дают работу самую срочную, и они ее берут — отчасти потому, что терять им нечего, а еще потому, что не читали сборников «Мастерство перевода», где подробно доказывается, какое трудное и безнадежное это дело — художественный перевод.
Китайскую поэму мы разделили пополам и разошлись, полные творческого рвения. О чём мы не догадывались, — договориться о размере. Поэтому через два дня выяснилось, что Слуцкий перевел свою долю задумчивым амфибрахием, а я бодрым хореем.
Переводить заново не было ни времени, ни художественного смысла.
Подумав, мы приняли мудрое решение: перед амфибрахием поставили римскую цифру I, а перед хореем — II. Поэма состояла как бы из двух частей. Она не была шедевром даже в подстрочнике, потому критика ее обошла и никто, включая редактора, не заметил самовольного разделения поэмы. Этот второй мой перевод тоже был напечатан.
⌘ ⌘ ⌘
Сергей Наровчатов присылал мне стихи Глазкова, в том числе вот эти:
Я бродил по зоопарку,
Сунул палку в клетку с львом.
Лев набросился на палку.
В озлобленье мировом.
Он изгрыз ее на части
В дикой ярости глупца.
В том и есть людское счастье,
Что у палки два конца.
⌘ ⌘ ⌘
Играли в рифмы. У него мгновенная реакция. Нас с Мартыновым он забивал. Слова исторгались из него без затруднения. Сочинял скороговорки для театральных училищ, для дикции, на темы французской литературы.
— Бодлер побрел в бордель и пободрел.
— Флобер нашел пробел и оробел.
— Мопассан нассал на мопса.
Писал о любви. Был беден душой.
⌘ ⌘ ⌘
Весь тираж ее был в зеленой обложке, которая Ахматовой не понравилась («зеленая, как лягушка»), и ей штук сто сделали в черном переплете. Одну из этих книжек она и подарила мне с приведенной надписью.
На другое утро — телефонный звонок Ахматовой. Без предисловия сказала:
— Там есть один лишний мягкий знак. Уничтожьте его.
⌘ ⌘ ⌘
Первое воспоминание — облик, второе — слова и поступки. Но все это отрывочно, разбросанно, и с чем-то перемешано, и принадлежит тебе одному, как дневник, пока не сложится в третье воспоминание — воспоминание о нравственном значении личности. И тогда внешние черты, слова и поступки, как стальные опилки в магнитном поле, вдруг расположатся по силовым линиям в некий чертеж. И тогда же вдруг обнаружится бедность первого и второго воспоминаний. Потому что они принадлежат лишь тебе одному, как дневник. А там, в силовом поле, другие совсем единицы измерения — масштабы общественные. И твои дневниковые воспоминания — лишь крупицы, обозначающие очертания чего-то более важного, того, что сразу и не прояснишь для себя, потому что память накапливает непроизвольно и случайно. А если с самого начала — произвольно и предвзято, то такому дневнику не хочется верить…
⌘ ⌘ ⌘
Я на фронте думал порой, что такое смелость. Иногда казалось, что это фатализм, иногда — безумная отрешенность от смерти. А сейчас мне кажется, что смелость — это умение быть самим собой во всяких обстоятельствах.
⌘ ⌘ ⌘
Русский читатель всегда, в сущности, ищет в литературе ответа на этот трудный вопрос. И современная литература либо вовсе на него не отвечает, зная только, как не надо жить, как надо — не ведая, либо же дает такие ложные ответы, что жить по ним вовсе невозможно.
⌘ ⌘ ⌘
Отталкивание от среды — исконная ситуация. Это история таланта. Наблюдая разворачивание таланта, мы с увлечением следим, как «из этого» получается «не это».
Но отталкивание от среды — это в новое время и история личности, а потом, как снежный ком нарастая, и история целых сословий. Из отталкивания рождается распадение среды.
⌘ ⌘ ⌘
Вкус — это способность соизмерения своих пристрастий и антипатий, своей манеры видеть — с посторонним взглядом. Вкус — часть ума и сродни чувству юмора.
⌘ ⌘ ⌘
Бороться со злом можно только стойкостью против зла, неподверженностью злу, вытравливанием его из себя.
Бороться со злом можно только созданием атмосферы, где зло задыхается, где не может существовать.
Один на один со злом не поборешься, потому что оно множественно. Добро может существовать как единичная личность. Зло возможно только как коллективное проявление, ибо у зла нет своей воли, а только воля множественная. Стойкость против зла разбивает это множество, лишает его воли.
⌘ ⌘ ⌘
Заблуждение о том, что сытость ведет к безнравственности, сытые поддерживают в голодных.
⌘ ⌘ ⌘
В сущности, у нас нет истинного метода исследования действительности. Истинным методом я называю такой, который на основании знания о настоящем дает знание о будущем. У нас же нет и желания познать настоящее.
⌘ ⌘ ⌘
Ищущим призвания скажу кратко: производить мысли и распространять их.
Рассказ об авиакатастрофе от лица лётчика: «Диспечер заводил самолет по локатору, по его командам выполнялись развороты. О том, как сажать самолет с посадочным весом на 10,7 тонн превышающем максимально допустимый, было известно только то, что на каждую дополнительную тонну нужно держать скорость на 10 км/час больше нормальной. Мы вышли на прямую неплохо. За 1800 м до дальнего привода самолет был на 20 м выше глисады и 60 м правее. Диспечер дал команду довернуть влево и увеличить вертикальную скорость снижения. Как только командир начал выполнять его команду, обледеневший, перегруженный самолет, начал резко снижаться. Диспечер дал команду уходить на второй круг, но это было не возможно, самолет на одном двигателе еле летел. После высоты принятия решения (120м) огни подхода не появились, самолет продолжал снижаться, мелькнула земля и свет выключили. Очень легкая смерть, ни боли, ни удара. Только рановато. Очнулся уже возле обломков самолета под деревом, глаза заливала какая то жидкость (это была кровь, у меня был открытый перелом черепа), очень болел живот и правая нога (стопа была раздроблена). Я увидел лежащую на боку кабину, на ветках шевелились какие то окровавленные куски. Ко мне подошел Виктор, спросил как я. Ответил, что очень болит правая нога, наверно вывих, попросил его вправить. Он меня дернул за ногу и свет опять выключили».
Набор сочетающихся контроллеров для музыки, дизайна и прочих дел.
Интересный репортаж с Балтийского завода: о том, как строят плавучую атомную электростанцию и крупнейший ледокол.
Видеопутешествие по Китаю. Кажется, что съемки с дрона становятся классикой.
Мелисса МакФиттерс каждый день делает по одной бумажной иллюстрации.
Американская почтовая служба в блоге рассказывает о процессе работы над маркой с помидорами.
На Постнауке — лекция про репрезентацию истории: «Сегодня мы имеем дело с совершенно новой формой документальности. Но документальность эта довольно сложно воспринимается: очень мало кто способен обработать то количество документальных свидетельств, которые составляют представления об исторических событиях, происходящих на наших глазах. И как раз здесь на помощь приходит то, что мы называем digital history — цифровая история. Цифровая история — это совершенно новая форма исторического знания, которую мы пытаемся развивать в России и которая в европейских странах представлена достаточно широко. Это форма представления истории не в виде линейного нарратива, а в форме сайта, карты или базы данных. То есть, таким образом, вся совокупность документальных свидетельств, все эти особенности медийного конструирования истории не сводятся к линейному нарративу, не утрачивают своей уникальности. Одновременно каждый пользователь может быть причастен ко всей полноте исторических свидетельств, то есть историк в данной ситуации создает возможность этой причастности. И, конечно, роль историка немного изменяется: его роль становится в большей степени ролью не рассказчика, а дизайнера. Таким образом, например, удачная навигация на сайте может способствовать тому, чтобы аудитория была в большей степени причастна ко всей полноте исторических свидетельств. Умелое визуальное решение карты может быть формой рассказа о разных точках зрения на происходящие события. Открытая база данных позволяет получать совершенно разные формы знания об одном и том же событии и при этом опять же сравнивать разные точки зрения, видя в целом всю их совокупность».
Статья о современной классической музыке в России: «Модель музыкальной ситуации в новом деятилетии — не генеалогическое древо, а ризома, вместо эволюционного замещения одного дискурса другим мы имеем равноправие различных плейлистов в iTunes. Это упразднение иерархий кому-то может показаться произвольным. Однако оно создает предпосылки для возникновения совершенно новых структур и сетей, полностью меняющих как публику, так и музыкантов (и, как следствие, музыкальный язык). В этом море внешне равноправных концепций появившихся в начале нового тысячелетия есть несколько заслуживающих отдельного упоминания. Например, понятие «объективной музыки» — музыкальной философии, которую в 2007 году сформулировал родившийся в 1976 году Дмитрий Курляндский. Ярким ее примером является пьеса Курляндского innermost man, получившая в 2003 году премию Gaudeamus. Эта вешь отличается редукцией (и радикализмом) материала, а также необыкновенно ясным синтаксисом. Композитор использовал почти исключительно нетрадиционные техники игры (параметр высоты тона в его партитурах как правило не указан) — его интересует не звук, а нотированное движение исполнителя. Очевидность синтаксиса, которую в некоторых пьесах Курляндского можно сравнить с вычитанием, аннигиляцией самого аспекта формы, заставляет слушателя уже не следить за изменением материала, как это происходит в традиционной музыке, но самостоятельно направлять свое внимание. Курляндский считает, что его пьесы следует понимать не столько как музыкальные произведения, сколько как звуковые скульптуры, звучащие объекты».
Правила жизни Деймона Албарна: «В шестидесятых люди принимали кислоту,чтобы сделать мир странным. А сегодня мир стал странным, и люди принимают прозак, чтобы сделать его нормальным».
Умберто Эко — о переводе: «В первой половине XX в. и позже были разработаны такие теории структуры языка (или динамики языков), которые делали упор на явлении радикальной невозможности перевода. Это крепкий орешек и для самих теоретиков, которые, разрабатывая эти теории, отдавали себе отчет в том, что на деле люди переводят, причем уже в течение тысячелетий. Вульгата — почётный титул, прилагаемый к латинскому переводу Священного Писания. Первая Biblia Vulgata была написана учителем Церкви Иеронимом Стридонским. Возможно, переводят они плохо — и здесь действительно, можно подумать о дискуссиях, все время будоражащих среду библеистов, склонных постоянно критиковать прежние переводы священных текстов. Тем не менее, сколь бы несостоятельны и неудачны ни были переводы, в которых тексты Ветхого и Нового Заветов дошли до миллиардов верующих, говорящих на разных языках, в этой эстафете от одного языка к другому, от одной вульгаты к другой значительная часть человечества пребывала в согласии относительно основных фактов и событий, переданных этими текстами, от Десяти заповедей до Нагорной проповеди, от историй о Моисее до Страстей Христовых, — и, хотелось бы сказать, относительно духа, животворящего эти тексты».
Я умею косить, могу сложить кусочек печи, умею пить парное молоко из бидона, ловлю рыбу на спиннинг и донку, говорю фразы вроде «На супротив сдобляйтесь, не задоля!», но не смогу поставить палатку, и умру туристическим дураком. Избавляться от этого решили путешествием в Финляндию вместе с А., Н., и У. Н. и У. — знатоки кемпингов и любители природы, питерские интеллигенты и дизайнеры, наши славные друзья.
Я предвкушал эту поездку. Представлял, как стою и смотрю на величественные сосны, задираю голову так далеко, что теряю устойчивость и падаю на шишки. Представлял, что буду голый по пояс рубить дрова и класть сруб палатки, а мои спутники будут смотреть на меня с восторгом и завистью, сжавшись и согревая друг друга. За неделю до поездки Н. предупреждал, что нам потребуются все шерстяные носки и шапочка для сна. Эта шапочка стала для нас с А. маленьким мемом, мы и до сих пор её вспоминаем.
От Питера до Финляндии примерно два часа по трассе «Скандинавия», где я впервые в жизни увидел двойной обгон по встречной полосе (Н. уверяет, что бывает еще тройной, когда третий лишний обгоняет по обочине противоположной стороны дороги). Пара пограничных постов, и еще два часа направо и наверх, в край озёр, лесов и ароматных костров.
Палатку оказалось ставить проще, чем мы думали. Даже удивительно, как из тряпочек, палочек и колышков появляется настоящий дом, с крыльцом на молниях, полочками-кармашками внутри. Однокомнатная лесная спальня на надувных матрацах. Принимая работу, Н. ходил вокруг нашей палатки и цокал языком: что-то где-то прилипало, и это грозило затоплением в случае дождя. Мы с А. застегнули два спальника в один двухспальник, сон был приятный и короткий, но без сновидений. На вторую ночь пошёл дождь и Н. оказался прав. Меня будили капли, они прорвались через двойную непромокаемую защиту и падали на ладонь.
Финны обстоятельны и спокойны, прямо как в дурацких анекдотах. Кажется, что их спокойствие выточено из базальта, который встречается здесь повсеместно. Если японцы изо всех сил стараются быть спокойными и не терять лица, то финны просто не могут проявить эмоции. Они гладкие и ровные словно шлифованный сосновый брус. И такие же эмоционально гибкие.
Больше всего в кемпинге мы боимся других русских. Кажется, что они начнут буянить, водить хороводы, лезть на рожон, роняя бутылки и матную речь. Но происходит удивительное: соотечественники ведут себя тихо, и отличаются от финнов только языком и пугливостью. Еще они по привычке занимают на кухне один стол из двух, раскладывая на нём коллекцию колбас, батонов и соли в спичечных коробках.
В первое утро скандинавские боги подарили нам землянику. Она росла прямо вдоль автомобильной дороги, и мы ползали по обочине, не веря своему счастью. Крупная, ароматная, спелая, и даже не такая кисловатая, как обычно. Собирали её в ладони, но быстро закидывали добычу в рот, освобождая руки для новых урожаев. Городские пижоны на лесном выпасе, мы спорили о бесплатном образовании и налоговых системах, размахивая руками, красными от ягодного сока.
Сидя посреди северной природы, понимаешь — в масштабах времени ты тут на минутку. Разжег костёр, щёлкнул затвором фотоаппарата, походил туда-сюда, окунулся в ледяную воду (если осмелишься), вот и всё. Человеческая жизнь чуть длиннее полярного дня. Если повезёт, то привезёшь сюда своего сына, а там и всё, жизнь твоя закончилась. А лес, озеро и этот камень вечны.
Главное различие финнов и их соседей, жителей Ленинградской области, заключено в отношении к природе. Для финнов лес — это базис, фундамент жизни, корневой слой. Природа всегда рядом, она между городскими домами, между дорогами и мостами. Для россиян лес представляется скорее чужой и враждебной средой, из которой удалось вырваться в колонии-города. Мы не чувствуем родства, тонкие ниточки природного чутья истончились или вовсе порвались. Поэтому бросить бутылку в лес кажется обычным делом.
В супермаркете надо покупать скрипучий сыр с пятнышками, чёрное молоко, крашеное активированным углём, и ржаные краюшки. Еще следует запастись сосисками — для того, чтобы они шкворчали на костре. Пару коробок молока, ванильный творог, помидоры и прочие огурцы. Само по себе набирается два плотных пакета. Напоследок довольный Н. приносит вино и сидр. Его продают в специальном магазине «Алко», где всё в два раза дороже и так удвоенных цен.
На заправке видим знаменитых финских готов. Они выглядят одновременно брутально и мило. Кажется, утром гот качает белокурую дочурку на татуированных руках, а затем едет на работу. Работает он воспитателем в детском саду, смотрителем в музее или, на худой конец, лесником. Я думаю об этом и отвлекаюсь, а готы сбиваются в кучу и делают коллективное сэлфи.
Кажется, что Финляндию обходят стороной все напасти. Железо не ест ржавчина. Комары летают просто так, не кусают. Клещи целуют ногу и уползают прочь. Неслыханное дело: Н. полощет картошку для варки прямо в озере, возле которого стоят наши палатки. Я черпаю ладонью эту воду и пью смело. Невероятное ощущение, друзья. Словно ты всю жизнь сидел на таблетках, а оказалось, что их можно и не пить. Или запивать не тем, чем обычно.
В Финляндию надо приезжать, когда твой сын только-только заканчивает школу. Тогда ты пристроишь его в университет, а сам купишь домик на берегу какого-нибудь Мииккалахти, будешь ловить форель и косить газон. Собаку заведёшь, акиту какую-нибудь, будешь ездить на пикапе в «Призму» за продуктами, и останавливаться на абисишечке, чтобы поесть картошки с мясом. На ногах у тебя будут резиновые сапоги, а в кармане — билет на Самуи, Финнэйром.
Кажется, мы совсем запутались в финских просёлочных дорогах. У. держит в руке навигатор — он упорно ведёт нас по заросшей тропинке между сосен. Уже закончились последние дома, обшитые узкой доской и покрашенные в красное. Очередная развилка, возле которой булыжник и фигура бобра, наспех выпиленная бензопилой. Мы делаем еще несколько поворотов, и упираемся в шлагбаум. На табличке написано: «Внимание! Военная территория! Под страхом наказания!». А. тщетно ищет в лесу землянику, я фотографирую её и меняю катушку плёнки. Мы печально разворачиваемся.
Финская архитектура скользит между вуаристичной открытостью и защищенностью термоядерного убежища. «Смотрите, у меня на двухэтажных окнах нет штор, но зато на заднем дворе столько дров, что хватит и внукам!». Н. говорит, что финские сараи заполнены различной техникой: комбайнами, лодочными моторами, мотоциклами, квадроциклами. «И квадрокоптерами!» — добавляет У.
Обычно лес кривой и невысокий, он растёт из бурого подлеска, мхов и мокрых каменных валунов. Он густо насечён морщинами просёлочных дорог, которые иногда раскрываются многополосными скоростными трассами. Кое-где из леса торчат белые ноги ветрогенераторов, которые машут лопастями, или труба, которая изрыгает пар и рождает облака. Иногда встречаются заводы, военные объекты, просеки, карьеры, торговые центры и заправки. Везде есть жизнь, каждый квадратный метр поверхности причёсан человеческим участием и вниманием. Кажется, ляжешь в лесу под кустом, а утром проснёшься и найдёшь в кармане штраф за неправильную парковку тела.
В один из дней идём пешком в соседний городок, отдохнуть от сурового палаточного быта и набраться впечатлений. Попутно убеждаемся, что все финские городки счастливы одинаково: гладко выбритые газоны, дорогие машины, укрытые плетёными чехлами, в одном дворе — гаражная распродажа традиционных скандинавских ковриков, во втором пожилой мужчина выдувает стеклянных уточек. По реке туда-сюда снуют лодки, полные собак в спасательных жилетах и белокурых мальчиков лет восьми.
Каждый финн должен сделать три вещи: построить сауну, поймать сёмгу и купить лодку. Так всё взрослое население занимается непрерывным нордическим гедонизмом: ест, греется и локально путешествует. Кроме прочего, финны — ужасные консьюмеристы. Они покупают домой всё необходимое, а требуется им много вещей: от набора резиновых сапог «неделька» до электрической швабры для натирания яхтенной палубы. Вдоль больших дорог равномерно расставлены огромные торговые центры, которые пестрят заголовками вроде «50% распродажа дизайнерской мебели!».
Кемпинг здорово отрезвляет, перезаряжает внутренние батарейки. Детоксикации особенно помогает отсутствие интернета. Чувствуешь себя как Маугли наоборот, словно сбежал из технологической цивилизации обратно в лес. Вместо кинжала на груди висит мобильный телефон, превратившийся в амулет. Первый вечер руки жжёт желанием проверить почту, к вечеру второго дня это ощущение проходит. Утром третьего чувствуешь радость цифровой свободы. За несколько дней телефон сел только наполовину.
В Финляндии популярен фильтрованный кофе, по-местному — кахве. К привычному кофе он имеет посредственное отношение, это кислый и крепкий растворимый напиток, часть какого-то непризнанного культа. Его продают везде: на заправках, в магазинах, разливают даже в крохотном кафе в башне у моста и избушке при кемпинге. Я случайно проливаю бумажный стаканчик кахвы на кроссовки, и они впитывают жидкость без остатка. Спасибо, что горячий!
В самый тёплый из самых холодных дней решаем искупаться. Я жалуюсь на отсутствие плавок и предлагаю делать это голышом, У. и Н. яростно отвергают идею. Впрочем, трусы вряд ли согреют, помог бы только сухой гидрокостюм. Вода в озере такой температуры, что зубы сводит еще на берегу. Она тёмная и густая, словно дурацкий финский кофе. Залезть в неё постепенно нельзя, можно только прыгать с пирса, жалея о содеянном в секунду свободного полёта. Мы прыгаем по очереди. Чувства смешанные: радость от безрассудного поступка смешивается со стуком собственных зубов. Вылезая обратно на бетонный пирс, я слегка поцарапал себе ноги. Сижу, трогаю эти царапины, и улыбаюсь.
Сон в палатке — это удовольствие и дихотомия. Полночи ты ворочаешься и мёрзнешь, к утру согреваешься в приятном беспамятстве, но уже пора просыпаться и собирать землянику к завтраку. Палатка кажется маленьким обитаемым модулем на Марсе или еще где похуже. За тонкой оболочкой прячется враждебная атмосфера, холодная и мокрая. Так выйдешь наружу без трёх слоёв защитной одежды, и сразу погибнешь, замерзнешь, сгинешь в финских лесах. Об этом приятно думать, лёжа в спальнике в штанах с начёсом.
На обратном пути заехали на винную ферму. В Финляндии таких двадцать пять, они гонят сладкое и сухое вино из ягод. Ферма стоит на острове, до которого ходит небольшой паром на дюжину машин — он тащит сам себя по тросу на дне протоки. Возле нашей машины ловко паркуется мужчина на винтажном ситроене, сводя с ума Н. Мы разговариваемся. Машине шестьдесят, так что хозяин бережёт её и катается только по случаю. Наверное, поездка на винную ферму — это тот самый случай. Обратно уезжаем с бутылками в багажнике, вместе с нами на паром набивается кучка старинных автомобилей. Н. в восхищении, он предлагает сделать бургерошную из самого крупного экземпляра.
Вечера проходили с вином в кружках. Мы говорили о менеджменте, походах и путешествиях, о важных вещах и чувстве безопасности. Утром мы завтракали на скамейке с озёрным видом, просыпаясь раньше всех в прохладе финского утра. Я разлил по кружкам кахву, которую украл у цыган, а затем безнадёжно испортил её миндальным молоком. Казалось, что в мире не осталось других людей кроме нас. Наверное, так казалось всем, и не раз.
На нейтральной полосе между странами кто-то написал баллончиком на пограничном столбе: «Мордор». Пограничник долго листает мою одномесячную французскую визу, но я везу в багажнике сыр бри, и поэтому меня пропускают. Российская пограничница штампует паспорт без вопросов. «Если бы я был пограничником, то говорил бы каждому «Добро пожаловать домой!»» — говорю я Н., и он соглашается. По дороге ходит большая чайка с маленькими и умными глазами. Ей не нужно виз, и она живёт на две страны.
Кемпинг не отпускает еще пару дней после возвращения. Я заворачиваюсь в одеяло, словно в лаваш, и А. мёрзнет. Мне снится, что мы переехали в Питер, и я упрашиваю А. отпускать меня на выходные в Финляндию на маршрутке. А. благосклонно соглашается.
Слон стоял на гранитном ограждении напротив гостиницы «Белград». Я часто хожу этой дорогой, почти каждый день, но слона увидел впервые. Я повертел головой в поисках хозяина, но не нашёл поблизости погонщика или другое сопричастное лицо. Метрах в десяти в тени солидный мужчина курил сигару, стряхивая пепел на голую волосатую грудь. Я как-то догадался, что к слону из газеты и скотча он не имеет никакого отношения.
Я бережно взял животное и от неожиданности сделал с ним сэлфи. Пощупал его на манер доктора, наминал слоновий живот в поисках бомбы, закладки из марихуаны, кровавых бинтов и госдеповских грантов. А может, внутри потные носки или мёртвый хомяк? Взвесил его в руке — кажется, что слишком лёгкий для всего этого дерьма. А может, внутри дерьмо?
Так я принёс слона домой и сфотографировал. Кошка понюхала и посмотрела на меня в недоумении. Хомяка там точно нет, иначе бы она учуяла.
Фигурка выполнена с большим умением. Это только кажется, что каждый дурачок может свернуть слона из газеты. А попробуй-ка сделай такого! Я даже плоского слона из газеты не вырежу никогда, а не то что объемного. Наверное, это какой-то очень хороший, но бедный папа сделал игрушку для ребёнка из того, что нашёл в пустой и холодной квартире. А ребёнок шёл и оставил слона на ограде. Теперь малыш плачет, наверное, а папа судорожно думает, как сделать новую игрушку из совсем-совсем ничего.
А может быть всё наоборот. Этот слон — подарок тому мужчине с сигарой и волосами. Теперь мужчина рыщет по городу в поисках вора. Этот слон выполнен мастером из редкой винтажной газеты, в которую заворачивал рыбу герой Баталова в «Москва слезам не верит». Это редчайший бумажный слон, и обмотан он не скотчем, а обработанными вручную рыбьими пузырями. Наверное, его можно продать с аукциона и купить себе феррари. Вырезанное из газеты и скотча в натуральную величину.
Кажется, стоит разрезать слона пополам, чтобы снять все опасения в его содержимом. Но ведь обратно не превратишь два полуслона в одного целого! Фигурка, словно юношеская любовь, живёт до первого удара. Вскрытие слона развеет сомнения, но отнимет радость необычной вещи. Слон Шрёдингера!
Как ни крути, а это не слон — тайна. Всё в нём загадочно: происхождение, состав и цель существования. У меня ни ни единой зацепки. Туманно и его будущее. Что делать со слоном? Вернуть на место? Разрезать дрожащей рукой? Поставить на полку и радовать глаз?
Напишу-ка я о нём в блог. Наверное, читатели помогут.
Изготовили себе с А. по серебряному кованому кольцу. Вот как это было.
У нас в стране до сих пор действуют дурацкие правила приобретения драгоценных металлов и камней. Купить всё это можно либо на чёрном или сером рынке, либо сложно и дорого — у государства. Грамм серебра стоит около 50 рублей, грамм золота — около 3000 рублей.
Серебро и золото ювелиры покупают в банках в виде слитков или у специальных промышленных предприятий в гранулах. Переплавляют его самостоятельно, в тигеле.
В процессе плавления расплавленное серебро «солят» — посыпают флюсом. Флюс вытягивает из серебра примеси, и образует характерный красный шлак. Его снимают титановой палочкой.
Расплавленное серебро заливают в прогретый тигель, и спустя минуту в руке оказывается слиточек. В нём около десяти граммов серебра. Из такого кусочка получится три кольца, и еще останется.
Квадратный слиточек серебра раскатывают на ручном прокатном стане. Цилиндры называются валками, а прорези в них — ручьями. Слиточек вставляется в ручьи, и прокатывается. Затем валки чуть сводятся (металлурги говорят, что уменьшается раствор валков), брусочек кантуется и прокатывается снова.
Постепенно слиток утоньшается и удлиняется. После этого его прокатывают плоскими участниками валков — чтобы он превратился в полоску. Из полоски уже можно делать кольцо.
Собственно, так выглядит рабочее место ювелира. Слева внизу лежит кусочек серебряной полосы, из которой будем делать кольцо. Видны полукруглые плоскогубцы для сгибания полосы и пара надфилей: полукруглый и плоский. Еще есть электронный штангенциркуль и лобзик. Больше ничего не нужно.
От полоски лобзиком отпиливается полоска нужного размера. Она измеряется до сотых миллиметра. Учитывается даже то, что кольцо чуть разойдётся во время ковки.
Отпиленная полоска сгибается плоскогубцами в «черновик». Теперь нужно тщательно зачистить торцы, чтобы они сошлись без зазора. Сделать это довольно трудно, у ювелиров уходят месяцы на оттачивание эффективных движений надфилем.
Торцы должны сходиться идеально, без просветов. Видно, что А. справилась с этой задачей куда лучше меня. Но ничего, всё равно стык мы запаяем!
Кольцо паяют ручной горелкой. Его хорошенько проливают флюсом и прогревают, а потом на стык опускают крохотную капельку расплавленного серебра. Она заполняет стык полностью.
После кольцо зачищают надфилем со всех сторон. Уже и не поймёшь, где был стык. Пока еще неважно, что кольцо кривой формы. Это исправится при ковке. Кстати, самое время ей заняться!
Кольцо надевают на конусовидный штифт, и бьют молотком, на конце которого — шар. Так на поверхности кольца образуется неповторимая фактура из вмятин.
Напоследок его еще раз начисто полируют, уже бормашиной с разными насадками. Вот это финальная насадка, которая создаёт небольшие задиры для чернения.
Готовое кольцо опускают на пару секунд в чернилку. В чернилке — серный раствор, который придаёт кольцу тёмный рисунок.
Готово! На всё про всё ушло примерно четыре часа, вместе с лекцией про особенности ювелирного дела. Вот такое кольцо у меня получилось:
Это семинар-интенсив для тех, кто хочет лучше разбираться в рекламе и медиа. Его организуют ребята из Rocket School и ВОС. Спикерами приедут Алексей Амётов, Илья Красильщик, Алексей Ивановский и другие крутые ребята.
Я буду записывать за спикерами умные мысли, гулять по горам и вести внутренний дневник семинара. Разумеется, напишу большой пост в блог.
Если вам интересно — поехали вместе. Места еще есть.
С удовольствием прочитал две свежие книжки от издательства журнала «Шрифт».
«Кое-что о шрифте в типографике» — это сборник небольших эссе Владимира Кричевского.
Стиль Кричевского даётся мне тяжело. Владимир Григорьевич кажется мне талантливым и всезнающим мастером, но довольно занудным автором. Пишет он странно, словно обо всём и ни о чём одновременно. Впрочем, такое чувство может складываться у меня потому, что я слишком мало и плохо знаю предметную область, которую он описывает.
Шрифтовики идут дальше энтомологов. Подобно пчеловодам и шелководам, они совершенствуют шрифтовую породу, скрещивают между собой разные виды, способствуют разведению «насекомых» на свободе и в пиратской неволе.
Аналогия с крыловской басней прихрамывает и в том смысле, что наш «слон» стоит где-то в стороне, но сам построен из «букашек».
Понравилось, что размышления Кричевского здорово дополняются примерами из оформительской практики. В разворотах старинных и современных книг видна любовь автора к собирательству предметов, связанных с делом всей жизни.
Теперь — «О шрифте» Владимира Фаворского.
Владимир Фаворский — это именитый советский шрифтовик, дизайнер-график, теоретик искусства. Книголюбам он известен как мастер линогравюры. Его работами украшены издания Пушкина, Шекспира, а также десятки других книг, журналов и сборников.
В мире советского искусства Фаворский пользовался особым статусом — как Пастернак в мире советской литературы. Оставаясь в стороне от «генерального направления» (социалистического реализма), он вёл жизнь затворника, проживая в собственном доме на дальней окраине Москвы. В последние годы жизни он вообще не появлялся на публике: тяжелый недуг приковал его к постели. Он принимал посетителей, как нам говорили, изредка и избирательно. Одному из моих однокурсников посчастливилось повидать Мастера; после хаджа в Новогиреево, где в своём Красном доме жил Фаворский, степень его популярности на курсе зашкаливала.
Размышления Фаворского для меня оказались слишком круты — можно сломать свой молочный шрифтовой зуб. Зато работы мастера поразглядывал с удовольствием.
Побывал на мастер-классе Юрия Сапрыкина о городской журналистике. В десяти лекциях Юрий рассказывал о том, как появились современные медиа о Москве и других городах. На мастер-классе почти не было ничего о том, как писать. Зато было много о том, как писали другие, как думать о городе (и как думали другие). Мы говорили о Гиляровском и Памуке, вспоминали байки и истории, спорили и размышляли. На мой взгляд, получилось здорово. Юрий — отличный рассказчик, а мы старались быть благодарными слушателями.
Эти две недели меня здорово вдохновили, и познакомили с классными людьми. Во время мастер-класса я вёл небольшой конспект. Понимаю, что его будет трудно читать в отрыве от контекста, но выложу. Фоном для конспекта будут фотографии, которые я снимал во время нашей совместной прогулки по ВДНХ.
Городская журналистика стала очень предсказуемой. Всему можно научиться за пятнадцать минут. Это можно сделать самим в сети. Городское издание в Москве сейчас — это либо рассказ о том, как хорош Собянин(вспомните страницу логина в метро), либо издание о том, что где что можно съесть, купить, снять или сходить. Еще есть издания о позитивных изменениях в Москве(например,«Афиша»). Есть издания о городе как архитектурных явлениях, есть оппозиционные издания о божественного цвета бордюрах и заборах. Но все эти подходы очень ограничены и предсказуемы.
Гиляровский — это предтеча городской журналистики. Однако он творил скорее криминальную хронику, был сам себе отделом происшествий.
Гиляровский вёл себя не как историк, а как зоолог. Он ловил разные городские биологические виды, вытаскивал их«на камеру» и умилялся им. Ему были интересны социальные типы людей:«Нравы, повадки, ореол обитания и классификация видов». С таким восторгом зоолог Дроздов рассматривает ядовитую змею.
Трудно представить талант общительности Гиляровского в наше время, где пик общения приходится на фейсбучный чат.
В работе Гиляровского были цель, метод и миссия. Метод — умение притвориться, втереться в доверие, проявить гений общения, вытащить из людей информацию. Миссия — защитить слабых, дать бессловесным людям голос. А цель — это рассказать хорошую историю.
Сама по себе защита слабых не может быть целью, только миссией. Целью всегда должна быть хорошая история. Без крутой истории деньги не соберутся, и крыша не починится.
Гиляровскому всегда нужен рассказ, анекдот, байка. Это может быть частью статьи, торчать из неё как гвоздь.
Сейчас социальной тематикой мы считаем истории об униженных и оскорбленных: больницы, тюрьмы, инвалиды. А для Гиляровского социальная тематика — это все люди, которые наполняют город.
Город для Гиляровского — это место, где люди едят. Попутно они выпивают, заключают сделки. Однако всё это концентрируется вокруг еды или алкоголя. О любой профессии важно рассказать через призму мест того, как они питаются. Но это не ресторанная критика(«Пряная нотка розмарина в нежной мякоти ягнёнка, 680 ₽»), а социальная(«Тут у нас кальяны, тут — у нас VIP-гости, а чёрных сюда не пускаем»). Для Гиляровского трактиры — это способ рассказать о нравах, о состоянии умов.«Он ел часа два, и между порциями дремал». Гиляровский перечисляя блюда на столе, на самом деле описывает человека.
Первое издание«Москвы и москвичей» вышло в 1926 году, второе — 1934. Он перечисляет десятки блюд друг за другом так, что для людей того времени подобное описание выглядело как фуд-порно. Одни этого никогда не знали и представить себе не могли, а другие всё это еще помнят, щемя сердце.
Казалось бы, такая совсем приземлённая, служебная гастрономическая тема становится поводом для разворачивания панорамы человеческих типов, социальных классов людей.
Для Гиляровского город — это место встречи с незнакомцами.
Другая призма для рассматривания города для Гиляровского — это место торговли. Например, рынки на главных площадях.
Хитровка была местом, где кормили самым трэшовым стрит-фудом.
В Гиляровском сочеталось любопытство с полным отсутствием брезгливости. Он не чувствует, что падшие люди хуже его. Они для него интересны такими, какие они есть.
Гиляровскому наплевать на все сферы интересов. Он ничей не агент. Он агент хорошей истории.
За последние двадцать лет сменилось множество городских архетипов: новые русские, модники, бандиты, инвестиционные банкиры. Но что мы знаем о них, если этих людей нет среди наших родственников? Да ничего! Очень жаль, что в Москве не нашлось нового Гиляровского.
Во вселенной Гиляровского невозможно выстроить оппозицию к окружающему миру. В его репортажах нет разделения, у него ни один социальный тип не противопоставляется другому. Не светлое и тёмное, а градации разных цветов.
Где история про то, как готы съели эмо? Нет описания — не было и явления!
Молодые городские журналисты хотят писать про экзотику(например, про московское сообщество ассирийцев). Однако при таком подходе мимо нас проплывают социальные типы, про которые он на самом деле состоит. Лучше думать о городе как о лесе, который населён самыми разными животными. То есть людьми.
Когда приезжаешь в Стамбул или Лондон, ты смотришь на город не своими глазами, а глазами литературных героев.
Сегодня не существует мифа о Москве, который характеризовал бы людей, которые в ней живут. Образы о Москве из медиа не универсальны.
Можно с лёгкостью представить себе, что Москва — это город, где все валяются в обновлённых парках или бегают полумарафон.
Иерусалимский миф не создаётся силами библейской истории. Так и Дублин не создаётся мифом«Уллиса» Джойса.
Живая душа, заключённая в клетки города, словно в клетки собственного тела.
Писателю никогда верить нельзя. Всё, что они рассказывают о себе, они частенько рассказывают ради красного словца.
Для людей эпохи Белого увидеть сияние заката и увидеть в нём мистический зов — это как в наше время пойти попить кофе.«Петербург» Белого — это полная противоположность«Уллису» Джойса в топографическом смысле. С Белым карту города не построишь.
Город у Белого — это праздная мозговая игра, игра искривлённого сознания.
Эссе Бродского«Набережная неисцелимых» в Венеции сейчас продаётся в любой сувенирной лавке. Что может быть большим признанием для писателя, если не твой труд, который стал чем-то вроде магнитика на холодильник.
Венеция — это дымка, которая состоит наполовину из сырого кислорода, и еще наполовину — из кофе и молитв.
Почему-то люди очень болезненно относятся к тому, как их город отражают в фильмах, статьях или книгах.
Если ты смотришь на свой город глазами чужака, тебе хочется, чтобы чужак похвалил тебя, потому что ты на него похож. Если к тебе приезжает британский музыкальный журналист, то ты ждёшь, что он скажет:«Вау, да ваш Tesla Boy – прямо как у нас». А ему интересны дикости, на которые ты не обращаешь внимания, или тебе они совсем неинтересны. Ты начинаешь бороться с этими дикостями и вдруг оказывается, что в твоём месте не осталось совсем ничего интересного. Так, однажды из Стамбула увезли на Принцевы острова всех диких собак. Но этот факт показался западным журналистам еще большей дикостью, чем само наличие бездомных собак в Стамбуле.
Если миф о запретном московском Кремле разрушится, то на его месте вряд ли возникнет какой-то другой миф.
Открытие Олимпиады — это один из самых успешных сборников российских мифов.
Московский миф всегда обращён в прошлое. Важно не то, как здесь сейчас, а как там было пятьдесят лет назад.
Если люди не могут разрушить миф, то они начинают эстетизировать самые крайние проявления этого мифа(например, панельные многоэтажки и ЖКХ-арт). Это хороший знак. Если ты любуешься, значит ты уже чужой. Это значит, что панельная многоэтажка обречена, что ты вырвался из её плена.
Лучший способ понимать город как текст — изучать теорию архитектуры. Нужно изучать стили, идеи, эстетические программы, то, как они сменяли что друга и что они означали.«Культура 2» —одна из лучших книг об истории сталинской архитектуры. Основная идея книги в том, что в России сменяют друг друга две культуры: Культура 1 и Культура 2. Они противоположны друг другу: движение против неподвижности, модернизм против консервативна. Это настоящая игра в дихотомию.
Яркий пример неприятия подвижной модернистской Культуры 1 — отторжение крестьянами стальных кроватей на ножках. Такие кровати казались стыдом, их следовало немедленно обшить по периметру материей(она называлась подзором). Казалось, что так кровать получает долгожданную основательность,«двакультуность».
Культура не может признаться, что она сама себя на ходу перепридумывает. Поэтому изменение культуры с первой на вторую списывают на ошибки конкретных людей. Так, после изменения плана ВДНХ с трёхмесячной на вечную многие проектировщики уехали в Воркуту.
В 1939 году перед открытием ВДНХ сотрудники государственной безопасности заставили инженера Алексеева отсматривать внутренности статуи Сталина на предмет бомбы. Алексеева спустили внутрь статуи на верёвке, куда он взял с собой маленькую скульптуру, из которой делали большую, настоящую. Так одного Сталина замуровали в другом Сталине на манер матрёшки.
Монастырский считал, что культурная среда переполнена знаками. Их не нужно искать, они сами напрыгивают на тебя и сами навязывают свои смыслы. Их можно побороть, если превратить чехарду знаков до абсурда, доведя их из переполненности до состояния пустоты.
ВДНХ — это храм, где богом является коммунистическое общество. А алтарь этого храма — фонтан Колос.
Мужчина, придерживающий быка на павильоне«Мясная промышленность» одет в бронзовые ватные штаны, заправленные в бронзовые кирзовые сапоги.
Согласно Ивану Щеглову, город — это машина подавления, которая работает по негуманистическим законам. Так, Париж был перестроен так, чтобы по широким городским проспектам было удобно двигаться армиями. Еще город старается оградить места, где любят собираться большое количество людей.«Мы живём в оккупированных городах, в которых никогда не кончается комендантский час». Ситуацианисты стараются создать условия, при которых этот порядок может быть разрушен. Достаточно выбить себя из колеи, чтобы пережить эмоциональное потрясение или создать новое знание, чтобы нарисовать карту чувств и желаний.«Всегда кажись серьёзным, если ты просто шатаешься по городу накуренным». Все инструменты освоения города уже есть внутри людей. Именно поэтому чувственное познание города называется психогеографией. Библия психогеографии —«Москва-Петушки» Ерофеева. У психогеографов есть специальные мобильные приложения для дрейфа, неосознанного познания города — оно строит причудливый маршрут и включает странную музыку.
Медиа влияет на мир, даже если пользователи не хотят этого.
Городское медиа девяностых-двухтысячных было тусовкой своих для своих.
Самая запоминающаяся акция журнала«Столица» была борьба с памятником Петру I. Основным методом борьбы с памятником были наклейки вроде«Вас здесь не стояло» или «Долой царя». Это было зло, остроумно и эффективно.
То, что раньше казалось остроумным и точно пойманным, сейчас кажется фантазией, выдумкой.
Дух«Столицы» жив в заведениях Борисова вроде«О.Г.И». Какая там еда? Да неважно! Главное, что чужие туда не ходят…
Славу журнала«Афиша» составили не статьи, а мелочи вроде листингов к концертам или материалам вроде«10 самых жутких заголовков женских журналов».
Чудовищные усилия редакции журнала«Афиша» тратились на рубрику«Правда», в котором уточнялись и опровергались материалы из прошлых выпусков журнала.
Расписание всех столичных концертов на месяц в ранней«Афише» занимало половину журнальной полосы. Журнал писал:«В Москве открылось два странных заведения — кофейни. В них можно сидеть и пить кофе». Тогда в Москве открылось не две новые кофейни, а вообще в Москве было две кофейни.
Москва середины 2000-х набралась состоятельности, и начала кичиться этим. Появилась Рублёвка и гламур, Собчак и Робски, Абрамович. Лучше всего это отрефлексировал Казаковский«Большой Город». Большой Город периода Лошака и Дзядко — это протест, синие ведёрки, антилизоблюды.
У«Афиши» был слоган:«Как скажем, так и будет!» В языке«Афиши» главное слово — это«правильно»(правильные места, правильная руккола).
Хорошие идеи приходят тогда, когда ты целую неделю сидишь с пустыми сайтом, и ничего не придумывается.
Раньше жизнь была медленней. Люди за столом обсуждали старые события, и всем было интересно. А сейчас обсуждают твит, который вышел час назад(и уже устарел).«Положил в блюдо то, сё, сверху положил петрушки кудрявой. Да так красиво получилось, что так бы и сам туда прилёг».
Створаживалось.
Когда из профессии уходят люди, которые могут найти романные токи в упругой ткани повествования, мы остаёмся с людьми, для которых творог — это просто творог.
Всех всегда волнуют геи, религиозные вопросы. Волнуют разумеется, в плохом смысле.
В девяностые годы рок-звёздами были экономисты. В двухтысячных ими стали урбанисты. Сейчас все школьники говорят о велодорожках и городских маркетах еды. В наше время нельзя писать о городе, и игнорировать урбанисту.
Урбанисты понимают город, как организм. Современники барона Османа писали, что он, барон, вскрывает нарывы, улучшает кровоток. Его трудами город становится более здоровым.
Подсветка может сильно менять ощущение от города. Например, если не подсвечивать фасады, а только дорожки между ними, то город будет выглядеть совсем иначе.
Концепция пластичного города — жители смогут сами выбирать город, в котором они хотят жить.
Чтобы сделать город живым, нужно развивать малый локальный бизнес. Чем больше лавчонок, баров и магазинчиков на первых этажах домов, тем лучше. Их владельцы сами последят за своим районом. Такой подход впервые сформировала Джейн Джейкобс, автор«Жизни и смерти больших американских городов».
Если в городе сложилось локальные сообщества, то их не разрушить даже эскаваторами.
В урбанисте есть решения точечные и размазанные. Точечные — это когда все навалились и сделали крутой Парк Горького. А вот на ремонт дворов в Москве выделяется 18 миллиардов рублей. Но все эти деньги уходят на покраску заборов и латание качелек.
До двух третей жителей Москвы крайне редко выезжают из своих районов. Им весь этот урбанизм нафиг не нужен.
Жители районов проживают свои жизни, но не чувствуют себя хозяевами. Живут словно чужие люди. Сколько лет говорят о сообществах, но рождаются только сообщества в фейсбуке.
На месте снесённых памятников архитектуры в Москве так толком ничего и не появилось.
Сейчас всё — это медиа. Ночная велосипедная экскурсия, группа в фейсбуке с фоточками может эффективнее доносить материал, чем любой сайт или любая статья.
⌘ ⌘ ⌘
Одним словом, было круто. Если у вас появится шанс побывать на мастер-классе Юрия — советую, это хорошая инвестиция в самого себя.
На мастер-классе почти не было ничего о том, как писать. Зато было много о том, как писали другие, как думать о городе (и как думали другие). Мы говорили о Гиляровском и Памуке, вспоминали байки и истории, спорили и размышляли. На мой взгляд, получилось здорово. Юрий — отличный рассказчик, а мы старались быть благодарными слушателями.
