Прочитал «Московский дневник» Катарины Венцль. Это прекрасные записки экспата-наблюдателя и, однозначно, одна из лучших книг года.

Свои заметки о жизни в Москве студентка-немка Катарина Венцль стала вести со скуки и из предположения, что если много писать по-русски, то язык быстрее выучится и усвоится словно сам собой. Так то, что для Катарины было едва ли не техническим, вспомогательным текстом, стало для нас настоящей летописью Москвы эпохи девяностых.

Марина, одна знакомая знакомой Кожокаря, подчапывает, коренастая и неухоженная. Уши её меховой шапки шлёпают в такт её шагам, она громко сопит. Марина сразу переходит на «ты» — её подруга Оля рекомендовала меня как свою давнюю знакомую. Когда я признаюсь Марине, что Олю ни разу не видела и всего один раз общалась с ней по телефону, она сотрясается со смеху. По дороге к квартире она рассказывает, что совершала походы по всему Советскому Союзу, водила группы туристов. Потом в тридцать три года — «поздновато» — она родила ребёнка. Теперь ей нужны деньги, посему она сдаёт свою однокомнатную квартиру и с ребёнком живёт у матери в двухкомнатной через двор.

Квартира, тесная и тёмная, находится на втором этаже построенного в 1964 году пятиэтажного панельного дома, типичной хрущёвки. Квартиры, по словами Марины, везде одинакового размера, комната, например, в соответствии с каким-то стандартом имеет площадь в восемнадцать квадратных метров. Коридор-кишка служит кладовкой и труднопроходим. Диван в комнате, кряхтящий каркас с пролёжанными матрасами, наполовину разложен, подушки и одеяла скомканы. «Спальный диван, большой, — объявляет Марина. — Ну, а вдруг пригодится», — добавляет она, доверительно ухмыляясь. Буфет, стеллаж для книг, обшарпанные кресла, журнальный столик, швейная машина «Зингер» с механическим приводом. На стенах коричневые обои. В углу справа от окна пылится сломанный телевизор. По экрану при включении льётся зеленоватый суп, в котором дрожит чёрная вермишель. У противоположной стены старое немецкое пианино. «Военный трофей, — улыбается Марина. — Играть на нём нельзя, оно долго стояло в воде».Клавиши пожелтели. До-мажорный аккорд расплывается в колышущийся соус. За окном голые ветви.

На кухне не хватает места развернуться. В туалете едкий запах. Марина украдкой спускает воду. Слив барахлит. Марина говорит, что квартиру недавно отремонировали и от имени нынешнего жильца просит прощения за беспорядок. Молодой человек, дескать, приходит домой чтобы спать. Он работает водителем в какой-то фирме («что-то коммерческое, бизнес») и носит служебную форму. У молодого человека нет ни времени, ни сил заниматься уборкой («не мужское это дело»). Мелкий балкон захламлён мебелью.

Катарина последовательно описывает свои случайные наблюдения и встречи, свои отношения с московской авангардной сценой и подпольной богемой, свои связи с русскими мужчинами, общение с самыми разными людьми: от сожителей-алкоголиков до профессоров Института Языкознания.

На Никольской скучают бродячие собаки. Здоровенный кобель наскакивает на крохотную сучку. На него, после некоторых раздумий, взгромождается второй кобель. Под хохот комментирующей происходящее толпы они дёргаются втроём, пока у сучки не подгибаются коленки. Втроём они и грохаются на асфальт. Несостоявшиеся циркачи.

Продавец книг у Никитских ворот, выпучив глаза, странно дёргает головой. Проскользнув взглядом по разложенным на лотке книгам, я отворачиваюсь. Продавец зазывает: «Заходите ещё». Как будто можно заходить в лоток.

«Московский дневник» — это именно дневник, написанный последовательно и отрывочно. Видно, как менялась сама Катарина и как менялось её отношение к жизни в Москве, словно она превращалась из немецкой сельди в настоящую акулу разрушенного столичного быта. Она пишет просто, честно и с щепоткой отличного чувства юмора, который свойственен каждому умному человеку.

Вечером звонит Оля с РТР. После передачи в студию поступили отклики зрителей. Молодой человек из Пскова приглашает меня «ознакомится с русской охотой, русской баней и русской душой». Преподавательница немецкого языка зовёт жить у неё в Ясеневе и в качестве оплаты жилья учить её немецкому языку. Женщина, пишущая диссертацию о немецких детских сказках, хочет пообщаться со мной с целью расширения эмпирической базы её научного труда. Другая женщина из Пскова написала мне письмо на четырёх листах канареечной бумаги. Через фразу повторяя, как сильно она любит Германию, немцев и немецкий язык, она рекомендует мне читать Достоевского. В надежде породниться на почве германской темы, она просит сосватать её двенадцатилетней дочери немецкого друга. Дочь сочиняет стихи; к письму прилагается ксерокопия статьи о ней, опубликованной в пензенской газете, со стихами. Мама поэтессы красным карандашом пометила «самые важные места» — слова «немецкий солдат» и «шоколад», «Бундесвер» и «гуманитарная помощь».

Одним словом, великолепное чтиво — настоящее этнографическое путешествие в прошлое города и страны.

Никогда бы не подумал, что найду книжную аналогию своим «Вещам и снам», только вкуснее и лучше.

Настоятельно советую — вкусняшка, а не книга.