Прочитал на досуге книгу врача Андрея Ломачинского «Рассказы судмедэксперта» — о том, как заняться любовью с хряком, зачем садиться на сливное отверстие водонапорной башни и что будет, если понюхать иприта.

Книга представляет собой сборник рассказов, которые не связаны друг с другом композиционно. Каждый рассказ раскрывает один случай из практики Андрея Ломачинского. Автор постарался выбрать самые неожиданные случаи, так что скучать читателю не придётся.

Много интересного в медкриминалистике расследования отравлений. Но бывают в подобной практике случаи, когда состава преступления нет — отравления неумышленные. Взять хотя бы отравления метанолом. На вид — чистый спирт. Бахнул 30 грамм — ослеп, махнул полста — кони двинул. Метанол «младший брат» этанола, винного спирта. В организме они оба перерабатываются одним и тем же ферментом — алкогольдегидрогеназой. Только если при употреблении винного спирта продуктом этой реакции будет ацетальдегид, дрянь порядочная, но не смертельная, разве что вызывает головную боль с похмелья, то продукт распада метанола куда серьёзней — формальдегид или токсичнейшая муравьиная кислота. Она блокирует окислительные процессы на молекулярном уровне, и клетка «задыхается», несмотря на полноценное обеспечение кислородом.

Так вот у некоторых людей, у совсем-совсем незначительной части населения, алкогольдегидрогеназа дефектная. Такие люди практически не имеют похмелья, но пьют мало, так как быстро пьянеют и особого удовольствия от пьянки не получают. А ещё они известны тем, что могут без особого вреда хряпнуть метанола. Их неполноценный фермент не может «зацепить» его маленькую молекулу в достаточных количествах, а сам по себе метанол не токсичен и оказывает лишь лёгкое наркотическое действие, наподобие обычного алкоголя. Правда в силу крайней редкости, феномен врождённой толерантности к метанолу практически не изучен.

Известен случай, произошедший с подобным уникумом на Дальнем Востоке. Пограничникам, обслуживающим громадные прожектора на китайской границе, что светили через Амур, одно время выдавался метанол для протирки контактов и оптики. Именно метанол, потому как обычный спирт они безжалостно воровали и понятно, пили. На каждой точке висел плакат с черепом и костями, предупреждающий, что метанол — яд. И вот один солдат случайно бахнул на опохмел метанола вместо остатков купленной на ближайшем хуторке самогонки. И ничего! Своим открытием он поделился с сослуживцами. Результат оказался плачевным — в ночь того же дня в роту был срочно вызван дежурный по части офицер. Среди личного состава роты им был обнаружен один бухой и четыре трупа.

Все случаи описаны очень интересно, с медицинскими подробностями, которые сразу выдают в Ломачинском врача. Еще он совершенно не стесняется рассказывать жесть, пишет как пишется.

На следующий день собрали ночную мочу, и тоже на анализ. При этом мочиться заставили в присутствии фельдшера, чтобы исключить плевки в банку с анализом мочи (показывает увеличение уровня белка — намёк на серьёзную патологию), а то и добавление глюкозы или ацетона туда же (чем не диабет?). Простой сахар добавлять глупо — сахароза легко определима и в нашем организме не встречается, после еды мы её «перевариваем» в более простые сахара. Сложнее с выдавливанием капельки крови — как же, кровь в моче, тоже грозный симптом! Помнится случай, когда один призывник даже собственный палец уколоть побоялся — в мочу добавил кровь лягушки, что притащил с собой в кармане и разодрал беднягу прямо тут же, в военкоматовском туалете. Потом вся лаборатория чесала в затылке, когда в моче у этого юноши обнаружилось нечто, медицинской науке не известное — гигантские эритроциты с ядрами! Поясню, наши с вами эритроциты этакие безъядерные плоские мешочки, набитые гемоглобином. Ядра там не нужны, и красная кровь млекопитающих их в процессе эволюции потеряла. А вот у амфибий этот атавизм ещё присутствует. Под давлением военкоматовской комиссии горе-призывник во всём признался и пошёл служить.

Книга была бы просто отличной, если бы не одно «но» — порой Андрей заигрывается в Акунина и начинает выстраивать вокруг реального случая леса из литературных обработок, собственных домыслов и прочего исторического детектива. Согласен, так получается интересней и веселей, но опытный читатель ощущает неприятное покалывание фальши.

Принес Коля с Кафедры медснабжения и военной фармации здоровую желтую гайку. Не, не стырил. Ему ее для дела там дали. Еще ему дали какую-то железяку с манометром на макушке от кислородно-распределительной станции, большой газовый разводной ключ, микрометр и штангель-циркуль. А если точно, то это, вообще, не гайка была, а муфта латунная обжимная. И надо было Коле науку делать — эту латунь на железяку несколько тысяч раз накрутить и скрутить, притом периодически износ замерять. Ну, он все добросовестно выполнил, а результаты в таблицы занес. После этих операций край и резьба у гайки пошли острыми заусеницами.

Коля немного сибаритствовал. Первый на курсе купил себе махровый халат в Пассаже. В общаге он ходил исключительно в халате, ну, кроме построений, разумеется. Поэтому не удивительно, что эта гайка валялась в кармане того халата. А когда Коли на курсе не было, то его халатом пользовались все кому не лень — в основном, чтобы в душ на первый этаж сходить.

Лежу я на койке, умную книжку читаю. Забегает один курсант из соседней комнаты: «Где Колян? А нету! Ну, я его халат возьму, в душ сходить». Хватает халат, уходит. Ну, я ноль внимания.

Через десять минут тот курсант опять появляется, в халате. Что-то слишком быстро, чтобы помыться. Я глянул на его лицо — сразу понял, стряслось с человеком нечто страшное. Губы дрожат и бледный весь. Спрашиваю, мол, что произошло, а он пытается меня убедить, что все нормально. Пришлось надавить на психику. Тут он молча полы халата распахивает: на эрегированном члене сидит Колина гайка. Плотно сидит. С того краю, что к корню ближе капельки крови выступили, видать, заусеницы режут. Глянс пенис — темная, багровая.

Одним словом, получилась интересная и бодрая книжка — советую!

Наконец дошли руки до небольшой, но очень занятной книги Жана Доминика Боби. Книгу «Скафандр и бабочка» он, парализованный, написал морганием левого глаза.

До декабря 1996 года Боби был преуспевающим журналистом, главным редактором французского журнала Elle, ловеласом и ценителем жизни. Однако тяжёлый инсульт запер его в собственном теле — Боби сохранил ясность мысли, память и чувства, но совершенно себя не контролировал. Молодой, активный мужчина превратился в бесперспективного паралитика, полного инвалида, который не мог самостоятельно дышать, питаться, не мог самостоятельно засыпать. Запертая в скафандре собственного тела бабочка его сознания могла шевелить только одним крылышком — веком левого глаза.

Соединенные бесконечными коридорами, госпитальные здания образуют настоящий лабиринт, и нередко можно встретить пациента «Менара», заблудившегося в «Сорреле»: имена известных хирургов служат для обозначения основных помещений. Несчастные, с испуганными глазами ребенка, которого только что оторвали от матери, дрожат на своих костылях, не уставая трагически повторять: «Я заблудился!» Я же — один из соррелей, как говорят санитары? — ориентируюсь довольно хорошо, чего нельзя сказать о приятелях, которые перевозят меня. У меня вошло в привычку стоически сносить ошибки неофитов, когда мы следуем неверным путем. Таким образом может представиться случай обнаружить неведомый закоулок, увидеть новые лица, уловить мимоходом запах кухни. Так, в самом начале, едва выйдя из тумана комы, я, когда меня везли в инвалидном кресле, наткнулся на маяк. Он предстал передо мной на повороте лестничной клетки, где мы заблудились, — статный, крепкий и внушающий доверие, в своем наряде с красными и белыми полосами, похожем на майку регбиста. Я сразу же отдал себя под покровительство братского символа, который оберегает моряков, а также больных — этих потерпевших крушение бедолаг одиночества.

«Скафандр и бабочка» — это немного госпитальных впечатлений и наблюдений, смешанных с воспоминаниями о былой жизни, ускользнувшей и ставшей такой далёкой и странной. В ней есть глубочайшая тоска по друзьям, которых больше не получится ни обнять, ни рассмешить, по девушкам, тепло которых больше не познать, по местам, в которых больше не побывать. Всё это страшно лиричное. Лиричное и страшное.

Внимание всех отвлек ливень. После первых капель откуда ни возьмись распустился цветник зонтов, в воздухе повеяло запахом нагретой пыли. Поддавшись всеобщему порыву, мы позволили увлечь себя в подземную базилику Иоанна XXIII — этот гигантский ангар для молений, где мессу служат с шести часов до полуночи, меняя священников каждые два-три богослужения. Я читал в путеводителе, что бетонный неф, более просторный, чем собор Святого Петра в Риме, может вместить несколько огромных аэробусов. Я следовал за Жозефиной по проходу, где были свободные места, под многочисленными громкоговорителями, транслировавшими церемонию с сильным эхом. «Слава Всевышнему на небесах… на небесах… небесах…»

«Скафандр и бабочку» трудно назвать книгой — это пятнадцать небольших глав по страничке каждая, которые все вместе читаются за одну поездку в метро. Если не знать, сколько сил потрачено для написания этой невероятно вымученной книги, то можно и не обратить внимания на эту горсть воспоминаний и впечатлений.

Ну вот мы и дошли почти до конца пути. Мне остается лишь вспомнить ту недоброй памяти пятницу 8 декабря 1995 года. С самого начала мне хотелось поведать о моих последних минутах землянина в отличном, дееспособном состоянии, но я так долго откладывал, что теперь, когда собираюсь совершить этот прыжок в свое прошлое, голова идет кругом. Я не знаю, с какого конца начать, как подступиться к этим тяжелым, бесполезным часам, неуловимым, словно капли ртути разбитого термометра. Слова ускользают. Как рассказать о гибком и теплом теле высокой черноволосой девушки, рядом с которой просыпаешься в последний раз, не обращая на это внимания, и почти ворчишь. Все было серым, вязким, безропотным: небо, люди, город, изнуренный после нескольких дней забастовки общественного транспорта. Подобно миллионам парижан, мы с Флоранс, словно зомби, с потухшим взором и тусклыми лицами вступали в этот новый день сошествия в безысходный шум-гам. Я машинально сделал те простые движения, которые сегодня кажутся мне чудесными: побрился, оделся, выпил чашку шоколада. Несколько недель назад я наметил эту дату для испытания новой модели немецкой автомобильной фирмы, импортер которой на весь день предоставлял в мое распоряжение машину с водителем. В условленный час вышколенный молодой человек ждет у дверей дома, прислонившись к серой с металлическим блеском «БМВ». В окно я разглядываю большой кузов седана, такой массивный, такой богатый, и задаюсь вопросом: на что я буду похож В своей старой джинсовой куртке в этой карете для высшего руководящего состава? Я прислоняюсь лбом к стеклу, чтобы ощутить прохладу. Флоранс ласково гладит мне затылок. Мы наспех прощаемся, наши губы едва соприкасаются. И вот я уже сбегаю по лестнице, ступеньки которой пахнут воском. Это будет последний запах из прежних времен.

Жан Доминик Боби умер через два дня после того, как эта книга была закончена.

Прочитал «Московский дневник» Катарины Венцль. Это прекрасные записки экспата-наблюдателя и, однозначно, одна из лучших книг года.

Свои заметки о жизни в Москве студентка-немка Катарина Венцль стала вести со скуки и из предположения, что если много писать по-русски, то язык быстрее выучится и усвоится словно сам собой. Так то, что для Катарины было едва ли не техническим, вспомогательным текстом, стало для нас настоящей летописью Москвы эпохи девяностых.

Марина, одна знакомая знакомой Кожокаря, подчапывает, коренастая и неухоженная. Уши её меховой шапки шлёпают в такт её шагам, она громко сопит. Марина сразу переходит на «ты» — её подруга Оля рекомендовала меня как свою давнюю знакомую. Когда я признаюсь Марине, что Олю ни разу не видела и всего один раз общалась с ней по телефону, она сотрясается со смеху. По дороге к квартире она рассказывает, что совершала походы по всему Советскому Союзу, водила группы туристов. Потом в тридцать три года — «поздновато» — она родила ребёнка. Теперь ей нужны деньги, посему она сдаёт свою однокомнатную квартиру и с ребёнком живёт у матери в двухкомнатной через двор.

Квартира, тесная и тёмная, находится на втором этаже построенного в 1964 году пятиэтажного панельного дома, типичной хрущёвки. Квартиры, по словами Марины, везде одинакового размера, комната, например, в соответствии с каким-то стандартом имеет площадь в восемнадцать квадратных метров. Коридор-кишка служит кладовкой и труднопроходим. Диван в комнате, кряхтящий каркас с пролёжанными матрасами, наполовину разложен, подушки и одеяла скомканы. «Спальный диван, большой, — объявляет Марина. — Ну, а вдруг пригодится», — добавляет она, доверительно ухмыляясь. Буфет, стеллаж для книг, обшарпанные кресла, журнальный столик, швейная машина «Зингер» с механическим приводом. На стенах коричневые обои. В углу справа от окна пылится сломанный телевизор. По экрану при включении льётся зеленоватый суп, в котором дрожит чёрная вермишель. У противоположной стены старое немецкое пианино. «Военный трофей, — улыбается Марина. — Играть на нём нельзя, оно долго стояло в воде».Клавиши пожелтели. До-мажорный аккорд расплывается в колышущийся соус. За окном голые ветви.

На кухне не хватает места развернуться. В туалете едкий запах. Марина украдкой спускает воду. Слив барахлит. Марина говорит, что квартиру недавно отремонировали и от имени нынешнего жильца просит прощения за беспорядок. Молодой человек, дескать, приходит домой чтобы спать. Он работает водителем в какой-то фирме («что-то коммерческое, бизнес») и носит служебную форму. У молодого человека нет ни времени, ни сил заниматься уборкой («не мужское это дело»). Мелкий балкон захламлён мебелью.

Катарина последовательно описывает свои случайные наблюдения и встречи, свои отношения с московской авангардной сценой и подпольной богемой, свои связи с русскими мужчинами, общение с самыми разными людьми: от сожителей-алкоголиков до профессоров Института Языкознания.

На Никольской скучают бродячие собаки. Здоровенный кобель наскакивает на крохотную сучку. На него, после некоторых раздумий, взгромождается второй кобель. Под хохот комментирующей происходящее толпы они дёргаются втроём, пока у сучки не подгибаются коленки. Втроём они и грохаются на асфальт. Несостоявшиеся циркачи.

Продавец книг у Никитских ворот, выпучив глаза, странно дёргает головой. Проскользнув взглядом по разложенным на лотке книгам, я отворачиваюсь. Продавец зазывает: «Заходите ещё». Как будто можно заходить в лоток.

«Московский дневник» — это именно дневник, написанный последовательно и отрывочно. Видно, как менялась сама Катарина и как менялось её отношение к жизни в Москве, словно она превращалась из немецкой сельди в настоящую акулу разрушенного столичного быта. Она пишет просто, честно и с щепоткой отличного чувства юмора, который свойственен каждому умному человеку.

Вечером звонит Оля с РТР. После передачи в студию поступили отклики зрителей. Молодой человек из Пскова приглашает меня «ознакомится с русской охотой, русской баней и русской душой». Преподавательница немецкого языка зовёт жить у неё в Ясеневе и в качестве оплаты жилья учить её немецкому языку. Женщина, пишущая диссертацию о немецких детских сказках, хочет пообщаться со мной с целью расширения эмпирической базы её научного труда. Другая женщина из Пскова написала мне письмо на четырёх листах канареечной бумаги. Через фразу повторяя, как сильно она любит Германию, немцев и немецкий язык, она рекомендует мне читать Достоевского. В надежде породниться на почве германской темы, она просит сосватать её двенадцатилетней дочери немецкого друга. Дочь сочиняет стихи; к письму прилагается ксерокопия статьи о ней, опубликованной в пензенской газете, со стихами. Мама поэтессы красным карандашом пометила «самые важные места» — слова «немецкий солдат» и «шоколад», «Бундесвер» и «гуманитарная помощь».

Одним словом, великолепное чтиво — настоящее этнографическое путешествие в прошлое города и страны.

Никогда бы не подумал, что найду книжную аналогию своим «Вещам и снам», только вкуснее и лучше.

Настоятельно советую — вкусняшка, а не книга.

Прочитал классическую книгу о дизайне и юзабилити, и она мне не понравилась.

«Дизайн привычных вещей» — довольно популярная книга. Её рекомендует Лебедев, на неё ссылаются различные другие ребята, и обычно в «Дизайн» привычно тыкают даже те, кто не читал эту книгу. Всё это немного ожидаемо, но всё равно странно. На мой взгляд, «Дизайн привычных вещей» давно пора отправить на пенсию.

Эта книга уже не просто старая, она древняя. Норман писал её во времена, когда мобильный телефон можно было таскать из комнаты в комнату за специальную ручку, когда люди еще летали в космос, а компьютер назывался приличным словом из трёх заглавных букв.

Большинство примеров из книги устарели. Большинство прорывных истин, которые декларирует Норман, уже давно не цепляют — современный человек впитывает их с интернетом и тач-интерфейсами.

Ирвинг Бидерман, психолог, изучающий зрительное восприятие, подсчитал, что для взрослых существует около 30 тысяч легкоразличимых предметов. Представьте, что для изучения одного уйдёт минута, то на изучение 20 тысяч предметов уйдёт 333 часа, или 8 40-часовых рабочих недель. К тому же очень часто мы сталкиваемся с новыми предметами тогда, когда меньше всего ожидаем.

Но старость книги сама по себе не является проблемой, скорее наоборот — всегда интересно читать издания, ставшие каноническими. Однако с «Дизайном» это не работает. В книге почти нет ничего занятного, редкие симпатичные истории растворены в луже водянистых описаний. Скорее даже не в луже, а даже в пруду. Хотя, нет, в водохранилище!

Читая книгу, чувствуешь как слабенький Норман-интересныйписатель борется с могучим, сильным Норманом-старшимпреподавателеминститута. Пять-шесть крутых предложений тонут в десятках страниц мутных описаний в стиле учебника для вузов, рекомендованного министерством образования. Автор постоянно сбивается в пространные теории и системы, которые вырастают быстрее, чем баррикады из покрышек. Средняя фраза из книги выглядит вот так:

Сознательные мысли — это в основном или обоснование поступков, или объяснение фактов.

Одним словом, это очень специфическая книга. Я боролся с ней, но дочитал до конца, оставив на полях дюжину заметок. Сейчас перечитал их и понял, что ни одна не дотягивает даже до скупого саммари — все либо банальные, либо скучные. Из всей книги запомнились только бурные, множественные примеры плохого дизайна водопроводных кранов да диспетчеры атомной электростанции, которые накрутили на рычаги управления блямбы от пивных бочонков.

Прочитал на досуге книгу Джудит Дупре о небоскрёбах — интересную, небольшую, но длинную, словно высотное здание.

«Небоскрёбы» — это сборник историй о 50 самых примечательных высотных зданий мира: от монумента Вашингтона до Бурдж Халифа и прочих Крайслер-билдинг. На каждую высотку приходится по две странички: фотография красавца в полный рост (благо книга имеет соответствующие пропорции) и колонка описания истории, строительства и интересные факты о здании.

Думаю, особо про книгу распространяться не стоит — она вполне интересная, читается легко и с удовольствием разглядывается на предмет различных мелочей. После прочтения книги я начал более-менее различать американские небоскрёбы и чуть лучше понимать красоту высотных зданий.

Сборник эссе о математике и жизни в стиле весёлого повествования о страшном мире цифр, игреков и прочих логарифмов.

Как и многие другие прекрасные вещи в этом мире, «Удовольствие от x» сперва появилась в виде цикла статей в журнале «New York Times», и только потом добралась до своего читателя в виде книги. От статей «Удовольствию» досталось два качества, которые можно смело записать книге в преимущества: лёгкость слога и способность быть читаемой с любой из тридцати не связанных друг с другом глав.

Система исчислений вавилонян основывалась на числе 60, в чём отразился их безупречный вкус, так как 60 — это исключительно приятное число. Его красота внутренняя и не имеет ничего общего с человеческой анатомией. Шестьдесят — это наименьшее число, которое можно разделить нацело (без остатка) на 1, 2, 3, 4, 5 и 6. И это только начало (есть еще делители на 10, 12, 15, 20 и 30). Из-за своей уникальной делимости число 60 куда более приемлемо, чем 10, для любого вида расчётов или измерений, которые представляют собой деление на равные части. Когда мы делим час на 60 минут, или минуту на 60 секунд, или полный круг на 360 градусов, то питаемся идеями мудрецов Древнего Вавилона.

У меня от книги остались противоречивые впечатления. С одной стороны, я с огромным удовольствием почитал несколько интересных статей о прикладной математике (например, о статистическом ранжировании в веб-поиске или о том, какие бывают бесконечности). С другой стороны, моё техническое образование строит мину от желания быстренько и простенько объяснить сложные вещи вроде математического анализа, от которого они становятся только непонятней и сложней. Книгу буквально разрывает между классными главами и откровенно никудышными.

Может быть, вся эта суета вокруг семантики кажется вам глупой, так как порядок, в котором числа перемножаются, не имеет никакого значения, то есть в любом случае 7×3=3×7. Хорошо, но тут напрашивается вопрос, на котором я хотел бы остановиться подробнее. Является ли этот переместительный (коммутативный) закон умножения a x b = b x a таким очевидным? Помню, меня еще в детстве он удивил, возможно и вас тоже.

Чтобы привнести немного магии, представьте себе, что вы не знаете, чему равно 7×3, и поэтому складываете семёрки: 7, 14, 21. Теперь поменяйте местами сомножители и складывайте тройки, получается 3, 6, 9… Чувствуете ли вы нарастающее недоумение? До сих пор ни одно из чисел в этих перечнях не совпало, но пойдём дальше: 12, 15, 18, а затем — ах! — 21.

Одним словом, книжка вышла неплохая. Человек, далёкий от технического образования найдёт её занятной и познавательной, а обладатель синего диплома с тиснением в виде гайки местами будет хмурить бровь.

Иду, значит, я сегодня утром на работу, из головы торчат наушники, изо рта — весенее белое дыхание. Иду и спотыкаюсь об книжицу, светлую, тощую, и словно бы голую. Оттираю её рукавом и читаю:

Книголюб — он как альфонс, не пропустит мимо себя ни одной юбки обложки. Я и за деньги-то не могу остановиться от покупки книг, а бездомное издание уж и подавно не оставлю мокнуть под московским снегом. Принёс на работу, отогрел и прочитал. Оказалось вполне себе самобытный советский сборник кинорецензий 1972 года издания.

«На экранах мира» оказалась сборником эссе о свежих иностранных фильмах: всего тридцать одна штука. Большинство рецензий, разумеется, представляют страны победившего социализма, однако для контраста они разбавлены западными фильмами, которые призваны продемонстрировать упадок загнивающего капиталистического мира. Я открыл первую рецензию, и меня накрыло.

Кинорецензии написаны языком, который почти вышел из обращения в книгах (а уж в фейсбуке — и подавно).  Сложные, многослойные, метафоричные описания, впечатления, разобранные на элементарные составляющие. Всё это читается необычно и интересно и странно, словно письма или дневники из прошлого.

Я отобрал несколько цитат из книги, чтобы вы почувствовали это вместе со мной:

У выхода из пещеры, греясь на солнышке, дежурило доисторическое животное с огромным туловищем, незаметно переходящим в хвост. Динозавр! Если мне не изменяет память — таким его изображают на картинках в популярных книжках. Герои пережили несколько трудных минут, но помог слепой случай: мимо проходило другое доисторическое животное. Битва между ними была страшная, но, слава богу, бескомпромиссная. И когда одно из доисторических осталось возвышаться на земле бездыханным холмиком, а другое, явно утомлённое сражением, затруднённо дышало, наши герои были уже далеко, в безопасности — девушка беззаботно плескалась в озере с тем видимым удовольствием, которому предшествует жаркий день, пыльная дорога и продолжительный бег по пересечённой местности, а юноша стоял на берегу и любовался этой картиной безмятежного счастья.

 

Объятый жаждой мщения, Мик расстреливает из игрушечного пистолета всех, кто изображён на картинках, украшающих изголовье его кровати. Расстреливает бизнесмена с рекламы сигарет, кинозвезду, членов образцового — снова с рекламы — английского семейства, и какого-то араба, и какого-то джентельмена из эскорта королевы Елизаветы. Красные пёрышки, вылетев из пистолета, застревают в чьих-то головах, сердцах, телах. Красное пёрышко вдребезги разносит часы Биг Бена — символ Великой Британии.

Мик даёт клятву мести и осуществляет свою месть при первом удобном случае. Во время военной игры, своего рода школьных манёвров, Мик и его два друга пристреливают капеллана. Жирная, жалкая шутка, облачённая в военную форму, корчится, прося пощады у мстителей.

 

На что иное может претендовать история молодой осиротевшей девушки и её старого опекуна-соблазнителя, их буднично начавшейся любовной связи, прерванной отъездом Тристаны с молодым любовником Орасио, а потом возобновлённой и скреплённой венчанием в церкви? На что ещё может претендовать история, где героине ампутируют ногу, чтобы спасти её жизнь, где заключается брак между стариком и молодой женщиной-калекой — ради получения наследства от набожной сестры старика, во искупление фамильного греха возжелания этого брака? История, где после всплеска страсти и постигшего героиню несчастья последняя вполне удовлетворяется погружением в хозяйственные заботы и мирным житьём со стариком, окончательно впывшим в дряхлость? История, которую писатель заканчивает словами: «Но были ли они счастливы? Может быть…»

 

До сравнительно недавнего времени своего детективного или гангстерского фильма в Италии не было. Итальянцам с лихвой хватало полицейских («жёлтых», как их называют) лент, десятками ввозимых из Соединённых Штатов. Однако вот уже несколько лет как итальянские фильмы приключенческого жанра коренным образом модернизировались: на смену мифологическим героям в картонных латах, с жестяным мечами — всевозможными Одиссеям, Геркулесам и Урусам пришли американизированные гангстеры с автоматическими пистолетами и суперсовременной «техникой». На итальянский экран хлынул поток «национальных» фильмов про бандитов и жуликов — бесконечных «Операций святого Януария» и «Ограблений по-итальянски».

Не важно, в какой манере грабят, — иронически-комедийной или на полном серьёзе, не важно, кто, где и что крадёт — брилианты бразильского банка, сокровища ли очередного святого из ризницы, корону английской королевы, секрет новейшей гипербомбы, кипы банкнот прямо с печатного двора или даже целый корабль с «советским золотом», присланным для устройства «революций» где-то в Южной Америке или Африке, — важно другое: как крадут. Эти экранные ограбления с каждым фильмом происходят на всё более высоком техническом уровне, подготовка их всё более принимает характер научного эксперимента, а методы и аппаратура становятся поистине научно-фантастическими: в одном из фильмов «ограбление по-итальянски» осуществляется в инфракрасных лучах, дабы нейтрализовать следящие телеустройства… Классические методы в духе «Рифифи» — проломы в пололке и подкопы — отошли в далёкое прошлое и сегодня кажутся уже наивными.

 

Так что же, могут спросить нас, вы — за искусство утешительное, идиллистическое, подкрашенное, умалчивающее о жестокостях жизни и жестокостях людей? Конечно, нет. Но мы против того, чтобы режиссёрская мимикрия, могущая на первых порах ввести в заблуждение, превращала вестерны в конгломерат бессмысленных злодейств. Можно представить себе, отбросив драматизм, что этот жанр потребовался Серджо Леоне, чтобы вести серьёзный разговор о вечных проблемах, о проблемах современности. Но и такое допущение не объясняет причин садистического разгула в его картинах.

 

Хотелось бы обратить внимание на частный, но, как мне кажется, многозначительный штрих. Авторы фильма сочли необходимым показать, что на американских космических станциях бывают и русские, советские люди, учёные. На этом не акцентируется внимание — случайная встреча, небрежно брошенная на пол сумка с надписью «Аэрофлот», славянская фамилия одного из космонавтов. Мысль ясна: только в условиях мира и международного сотрудничества возможно претворить в жизнь те гигантские, и, бесспорно, мирные достижения, которые проплывают перед нашими глазами. В графу, куда мы заносим плюсы картине Кубрика, следует за это прибавить еще один.

 

Одним словом, иногда стоит читать старые советские книжки, особенно если они пересекаются с современными, динамически развивающимися темами вроде кино, искусства или музыки. И, разумеется, стоит почаще смотреть себе под ноги.

Большое историческое расследование европейской жизни одного столетия.

Эту книгу Барбара Такман писала семь лет, скрупулёзно собирая по крупицам информацию в сотнях, тысячах источников. То, что читается как связный рассказ о культуре и быте средневековья на самом деле является гигантским паззлом, для собирания которого Барбара потратила гигантское количество времени. И только это делает книгу очень интересной и достойной прочтения.

Угроза анафемы, наиболее жестокого наказания, накладывалась церковью за ересь и тяжкие преступления — «наказанием этим человек отвращается от истинной веры и попадает под власть Сатаны», — стала использоваться для вымогательства денег. Использовала церковь и другие пути пополнить свои доходы. Так, однажды скончавшегося епископа не хоронили по христианскому обычаю до тех пор, пока наследники не оплатили его долги, что сопровождалось смутой в епархии, ибо верующие видели, что их епископ лежит непогребённый, не отпетый и лишённый упования на спасение.

За деньги можно было узаконить незаконорожденных детей, расчленить труп для захоронения в разных местах, вступить в брак с родственником (при этом устанавливалась денежная шкала, зависевшая от степени родства новобрачных), получить разрешение на торговлю с магометанами, а новообращённый еврей мог посетить своих родителей-евреев. Пользователи подобных услуг платили итальянским банкирам, но деньги в конечном счёте оседали в папском дворце. По свидетельству Альваро Пелайо, представителя Испании в папской курии, он не раз наблюдал, как в папском дворце священники со сладострастием считают деньги, лежащие грудами перед ними.

Продажа церковных должностей приводила к тому, что зачастую священниками становились невежественные, а то и просто глупые люди. К примеру, епископ Дарема в 1318 году при своём посвящении в сан не мог понять и прочитать слово «загадка» (aenigmate) и в конце концов буркнул на родном языке: «Пусть это слово понимается, как звучит». В другой раз во время службы он не смог выговорить слово «цивилизованный» (metropolitanus) и в сердцах произнёс: «Клянусь святым Людовиком, это слово придумал неотёсанный человек!»

«Загадка» — это детальное историческое и культурное расследование европейской жизни в XIV веке, времени Чёрной чумы и Столетней войны между Англией и Францией. Это настоящая энциклопедия, написанная в доступном формате, шестьсот страниц фактов и интересных историй о прошлом.

Ничто так не возмущало знатных людей, как подражание им в одежде и в поведении всякого рода выскочек. Великолепные одежды считались прерогативой высокородных, которых, как они полагали, следовало узнавать по костюму, недозволенному другим. С целью предотвратить «возмутительную и порочную практику одеваться не по достоинству», были приняты соответствующие законы, которые устанавливали, какую одежду должно носить людям, исходя из их ранга и положения в обществе.

Согласно таким законам, для каждого ранга касательно одежды устанавливались определённого вида ткани, цвет, отделка и украшения. К примеру, крестьяне были обязаны одеваться только в коричневое и чёрное, а горожанам запрещалось иметь одежды с горностаевым мехом. Врачам и чиновникам разрешалось носить одежду из флорентийской шерстяной ткани, а женам купцов запрещалось надевать многоцветные, клетчатые и полосатые платья, а также одежду, отделанную серебром или золотом.

Первые три сотни страниц «Загадки» повествование идёт очень слаженно и легко. Спасибо Барбаре, она придумала необычный для нонфикшена ход — ввела в повествование центральную фигуру, герцога де Куси. Однако со второй половины уже не хватает терпения и памяти уследить за большим количеством геров и мест, приходится помогать себе, записывать за книжкой. Чтение «Загадки» — это труд, и к этому нужно привыкнуть.

Герцог Беррийский был слишком поглощён приобретательством и искусством, и ему было не до войны. Он жил ради собственности, и слава ему была не нужна. У него было два дома в Париже — Отель-де-Нель и еще один, возле Тампля; кроме того, он построил или приобрёл семнадцать замков в своих герцогствах — Берри и Оверни. Он буквально набил их часами, монетами, эмалями, мозаикой, маркетри, иллюстрированными книгами и музыкальными инструментами, гобеленами, скульптурой, триптихами, написанными на ослепительно золотом фоне в окружении драгоценных камней. Он не скупился на золотые сосуды и ложки, на инкрустированные драгоценными камнями кресты, на раки и редкие антикварные вещи.

Он приобрёл зуб Карла Великого, лоскуток от мантии пророка Илии, чашу Христа с Тайной Вечери, капли молока Мадонны, принадлежавшие ей волосы и зубы, землю из различных библейских мест, клыки нарвали, иглы дикобраза, коренной зуб великана и отделанные золотой бахромой облачения, в которые можно было бы одеть священников трёх соборов. Агенты держали его в курсе всех удивительных находок, и когда кто-то сообщил о «костях гиганта», выкопанных возле Лиона в 1378 году, он немедленно их приобрёл. Он держал лебедей и медведей, еще у него был зверинец с человекообразными обезьянами и одногорбым верблюдом, в саду росли редкие фруктовые деревья. Землянику он ел хрустальными палочками, оправленными в серебро и золото, а читал при свечах, горевших в шести подсвечниках из резной слоновой кости. Для устранения последствий обжорства и склонности к апоплексии он растирал золото и жемчуг и смешивал их в слабительный порошок. Герцог постоянно переезжал из одного замка в другой вместе с лебедями, медведями и гобеленами, а его художники возили неоконченные работы, чтобы завершить их в другом месте. Он коллекционировал собак и всё время искал новых, сколько бы их у него не было. Когда он услышал о необычной разновидности борзой в Шотландии, то добился от Ричарда II безопасного проезда для своих курьеров, чтобы те добрались туда кружным путём и привезли ему пару.

Герцог принимал участие в местных процессиях и паломничествах, посещал монастыри, осенью праздновал окончание виноградного сезона, а в июне как-то раз послал герцогине молодой горох, вишню и 78 спелых груш.

Одним словом, это прекрасная книга для всех, кто интересуется историей и бытом людей прошлого. Единственный её минус — это большой объем. Шестьсот страниц убористого текста читать очень нелегко, однако оно того стоит.

Сборник статей об архитектуре, урбанистике и городскому планированию от института «Стрелка».

Каждый год институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка» публикует сборник лучших статей об урбанистике, подготовленный студентами и приглашёнными авторами. В 2013 году в сборнике вышло 12 статей, разделённых на четыре блока. Я прочитал их все и имею сказать.

Прежде всего, я очень рад, что в России есть классные негосударственные сообщества, которые развивают городскую среду, изучают Москву и людей, которые в ней живут, стараются сделать их жизнь лучше. Здорово, что при институте «Стрелка» есть небольшое издательство с подборкой книг по урбанистике. Плохо только то, что эти книги часто пишутся не для обычных горожан, а для весьма узкого круга экспертов и интересующихся. Со «Сборником» случилась та же фигня.

Две трети статей в сборнике написаны вроде бы и по-русски, но понять их очень трудно. Авторы с удовольствием углубляются в дебри, щедро сыплют красивыми и малоизвестными словами, засовывают смысл в клубок своих непонятных метафор и развлекаются другими похожими способами. В результате статья, написанная на важную тему и с хорошим смыслом внутри превращается в удовольствие для извращенца.

Я проиллюстрирую свои слова тремя отрывками. Зелёным цветом я выделю отрывок, который мне кажется понятным, жёлтым — чуть странный текст, а красным будет набран отрывок из графоманской статьи.

Восьмое декабря, шесть утра. Мы отправляемся в путь ещё до рассвета. Мы проезжаем мимо высоких оград и непреодолимых ворот, будок с ночными сторожами, собак, бегающих за заборами, — мимо всех этих атрибутов помешанного на собственной безопасности богатства. Это Сумаре — симпатичный квартал в центре, как бы отделённый от города покровом из тропических деревьев и необычайно извилистыми дорогами, выпадающими из общей «решётчатой» структуры транспортной сети. Для меня это хитросплетение улиц — верный способ заблудиться, что и происходило со мной неоднократно. Для ночного времени частные охранные компании, обеспечивающие безопасность в этом районе, придумали своеобразную систем патрулирования: человек на мопеде объезжает окрестности и издаёт странные звуки, напоминающие крик попугая ара, оповещая своих коллег в будках, что всё в порядке.

Удобства, предоставляемые сотрудникам компаний Кремниевой долины, настолько обширны и конкурентноспособны, что их можно воспринять как подарок или как результат расточительного расходования средств (притом что в компаниях существует строгая финансовая отчётность).  Чем больше в кампусе благ, тем меньше нужды покидать его и тем протяженней период нахождения там сотрудников. Чем дольше люди остаются в кампусе, тем больше они успевают наработать. Чем более открытым оказывается офис, тем разнообразнее и привлекательнее места для отдыха и еды, тем больше взаимодействия между сотрудниками. А чем больше уровней взаимодействия, тем длиннее инновационная цепочка.

Прежде всего, мы видим ценностную поляризацию всего ландшафта, причём здесь исключаются из рассмотрения собственно сакральные и конфессиональные структуры и места. Ошибочно было бы понимать в данном случае «полюс» как производное от географического или физического термина. Здесь «полюс» скорее абстракция, метафора. Первый полюс, естественно, значительно меньше, он имеет парадный вид и демонстративные функции (это алтарь сакрализованной обыденности); он и существует для того, чтобы демонстрироваться и переживаться как демонстрируемый.

Так вот, в «Сборнике» превалируют статьи третьего, красного типа — они как бы сакральные и конфессиональные обыденности на алтаре времени, абстракции и демонстративных функций. Поэтому читать книжку нелегко, всё время приходится заставлять себя пробираться через эти страшные словесные джунгли.

Я не верю, что такие статьи могут приблизить горожан к пониманию проблем среды, помогут нащупать план развития города. Боюсь, что «Сборник» получился малополезным, неинтересным для своего читателя.

Три года назад я писал о необычном формате книжки, который называется флипбэк.

Флипбэк — это книжка, у которой текст на страницах располагается не горизонтально, а вертикально. За счёт этого её удобно держать и читать одной рукой, да и сам томик получается компактней.

Сегодня я зашёл в книжный магазин и увидел за прилавком целый сток книг-флипбэков на русском языке. Оказывается, издательство «Эксмо» уже год вовсю печатает такие книжки в серии «Flipbook».

Удивительно держать в руках такую книжку — она, как сейчас говорят, «рвёт шаблон». В томике размером с пачку сигарет умещается целый роман! Книжку действительно легко держать одной рукой и можно при этом перелистывать большим пальцем.

А вот так выглядит форзац — он раскрывается и откидывается, обнажая проклейку переплёта:

Одним словом, здорово, что такую привычную всем вещь как книга удаётся модернизировать и усовершенствовать но всё равно бумажные книги скоро отомрут.