Книга об истории отечественной цензуры.
Ужасная обложка, не правда ли? Прямо так иногда и хочется ввести какую-нибудь дизайнерскую цензуру, страшные книги сжигать, а их оформителей загонять в высшие британские лагеря. Но это так, лирическое наступление.
Арлен Блюм — профессиональный исследователь цензуры, автор нескольких книг о том, как злые дяди запрещали хороших. При этом он действительно крутой профи, работающий с архивами, собирающий информацию по крупицам. Однако книга у него получилась весьма средняя, это нужно признать.
Чрезвычайно остроумна, например, уловка, применённая видным специалистом по математической логике Юрием Гастевым, сыном расстрелянного в 1938 году поэта А. К. Гастева. Сам учёный в студенческие свои годы, в конце сороковых, подвергся аресту, и только смерть Сталина освободила его из лагеря. Вот этот факт он и решил обыграть в своей сугубо специальной книге «Гомоморфизмы и модели. Логико-алгебраические аспекты моделирования» (М.: Наука, 1975), изданной под солидным грифом Академии наук СССР. В предисловии, как водится, он сердечно благодарит тех, кому обязан «гипотетическими достоинствами книги», в том числе абсолютно запрещённого в СССР видного матлогика, поэта и правозащитника А. С. Есенина-Вольпина, к тому времени уже вытолкнутого из СССР и жившего в Америке. Если труды Есенина-Вольпина всё-таки имели отношение к предмету научных занятий Гастева, то совершенно абсурдистски выглядит помещение в ряду имен видных специалистов по «проблемам математического моделирования» У. Стокса и Дж. Чейна. Этого Гастеву показалось мало: в обширной библиографии, помещённой в конце книги, не только снова упомянуты работы Есенина-Вольпина, но и указана под № 55 такая, явно мистифицированная, запись: /. Cheyne and W. Stokes. The breath of the death marks the rebith of spirit. — «Mind», March 1953.
На самом же деле под названными Гастевым именами скрывались врачи, жившие и работавшие в конце восемнадцатого — первой половине девятнадцатого века: Джон Чейн, шотландский врач, открывший специфический тип прерывистого дыхания при агонии, и Уильям Стокс, ирландский врач, продолживший изучение этого явления. Гастев обыгрывает «Чейн-Стоксово дыхание», которое сопровождало агонию Сталина, о чём постоянно сообщалось в бюллетенях о его болезни, регулярно печатавшихся в газетах в начале марта 1953 года. По Гастеву получалось, что врачи опубликовали статью об этом феномене под названием «Дыхание смерти знаменует возрождение духа» в марте 1953 года, в лондонском журнале «Mind» («Разум» или «Дух»), посвящённом вопросам психологии и философии. Поэтому учёный и благодарен «Чейн-Сток-сову дыханию»: если бы не оно, ему пришлось бы ещё долгое время гнить в лагере. Этот, говоря набоковскими и пушкинскими словами, «щелчок цензуре» доставил, вероятно, немало весёлых минут друзьям и единомышленникам автора.
Книга на две трети состоит из описания злодеяний советской цензуры. При этом стиль описания не даёт усомниться в том, как Блюм относится к власти советов и её цензуре — он с большим удовольствием тыкает в неё острой палкой почти на каждой странице. Это, конечно, выглядит весьма забавно и даже справедливо, но быстро надоедает. А еще в ней слишком мало того, ради чего её интересно было бы прочитать: примеров и историй из цензорской практики, всяких случаев и анекдотов. Зато в ней много выдержек из отчётов и произведений, которые запрещались — всё это прямо так и пахнет архивной пылью.
Множество нареканий вызвали публикации групповых фотографий граждан с недостаточно радостными физиономиями на митингах, собраниях, демонстрациях. Даже сами «партийные здания» должны выглядеть светло и ни в коем случае не вызывать нежелательных ассоциаций. В спешном порядке была заменена и переклеена обложка книги «Стахановцы города» (Л., 1936), поскольку на ней «изображён Смольный в облаках, что создаёт впечатление поджога. Обложка переделывается». И действительно, экземпляр РНБ несёт следы спешной и не очень квалифицированной замены обложки «вручную»: Смольный заменён групповой фотографией — Жданов в окружении радостно улыбающихся молодых рабочих и работниц. Тогда же «задержаны на последующем контроле сатирические рисунки для журнала „Под знаменем Советов“. Мотивы задержания: искажение советской действительности и образов колхозников. Например, один из рисунков показывает недостаток жилья в колхозе. Колхозники изображены сидящими в дупле дерева, выражение лиц колхозников идиотское. Остальные рисунки в том же духе».
Есть в книжке две шикарные главы, за которые я готов простить автора (но дизайнера обложки всё равно не прощу). В одной рассказывается о переписке Джорджа Оруэлла с советскими издательствами и цензорами — это прямо как если бы Риддли Скот обсуждал тонкости сценария фильма «Чужой» с самим Чужим.
Весьма занимательна история проникновения к советскому читателю сатиры «Animal Farm», написанной в 1943 году и изданной в 1945-м. Её название переводится сейчас обычно как «Скотский хутор» или «Скотный двор». Однако в аннотированной библиографии статей об Оруэлле указано ещё более раннее издание на украинском языке; там же воспроизведена обложка этой книги: George Orwell. Колгосп тварин. По-русски это значит: «Колхоз животных» или «Скотский колхоз». Один мой знакомый в шестидесятые годы познакомился с книгой также по зарубежному изданию на украинском языке, название которого звучит ещё лучше: «Свинячий колгосп».
В конце шестидесятых появляются, говоря пушкинскими словами, «презревшие печать, потаённые тетради» с оруэлловскими текстами, в основном с анонимным переводом «1984», выдававшиеся на прочтение на очень краткий, заранее обговоренный срок. Мне не удалось ознакомиться с «номенклатурным» изданием «1984», а потому трудно сказать определённо, в каком именно переводе роман проник в самиздат. Возможно, в том же самом… Количество его самодельных копий подсчитать невозможно. Как точно заметил по этому поводу один из современных авторов, «есть что-то глубоко симптоматичное в том, что целое поколение русских читателей получало „1984“ „на одну ночь“. В это время суток роман Оруэлла заменял сон и временами становился неотличим от него».
А в другой главе собрана целая коллекция использования стихов запрещённого Гумилёва в советской прессе. Его строчки использовали в своих научных статьях астрофизики, а десятки писателей вкладывали стихи Гумилёва в речи героев своих книг. По словам Блюма, многие цензоры обнаруживали такие хитрости потому, что сами зачитывались самиздатовскими версиями его сборников.
Удавалось иногда успешно процитировать стихи Гумилёва, не называя при этом имя автора. Цензор «Молодого Ленинграда», альманаха за 1964 год, к счастью, он не обратил внимания на такой пассаж в очерке И. А. Муравьёвой «Чтобы вулканы не погасли», посвящённом жизни и трудам вулканологов Камчатки. Возвратившись из экспедиции на базу, они, смеясь, рассказывают о всевозможных своих приключениях, в том числе о молодом вулканологе Виталии, решившем съехать вниз по «снежнику», громко декламируя при этом:
«И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели…»
— и с этими словами он проваливается под снег. Эти строки из стихотворения 1918 года «Я и вы», вошедшего в книгу Гумилёва «Костёр», не были распознаны цензором и благополучно проскочили в альманахе.
Иногда в книге встречается немало откровенно смешного цензорского, вот, например:
Лишь в самом конце рассказа, и то на законном основании, согласно идеологии, восклицание проходящего старика, а именно «Боже правый» — было заменено: «Боже левый».
«Приказ Главлита № 58. Сов. секретно. Не подлежит оглашению.
Тов. Городскому — уполномоченному Главлита при издательстве „Молодая гвардия“ — за пропуск в вёрстке романа Ал. Толстого „Хлеб“ грубой ошибки: „Владимир Ильич начал говорить, сидя за столом, медленно царапая когтями лоб“, и замеченной работниками типографии в листах, — поставить на вид.
Зам. Начальника Главлита /Самохвалов/»
«Фабула — православный (это всюду автором выделяется) Иван-дурак наперекор своим умным собратьям становится царём, — нельзя лучше сатира на дореволюционную Россию. Но беда в том, что услужливый автор, как националист — ненавистник басурман и мечтающий о „святом кресте“ даже на Луне (конечно, в образе сказочных достижений), глубоко верует в звезду Ивана-дурака. Не в пример сказкам Пушкина сказка Ершова лишь лубочная карикатура на них. По части воспитательной для детей в ней всё от реакционного и непедагогического, — здесь всё по царю мерится и по боярам. Восхваляется „Царь-надежда“, которого, конечно, народ встречает восторженным „ура“. На с. 42 — даже порнография — царь, „старый хрен“, жениться хочет: „Вишь, что старый хрен затеял: Хочет жать там, где не сеял! Полно, лаком больно стал!“
На основании вышеизложенного считаю „Конёк-Горбунок“ к выходу в свет нежелательным, если не недопустимым.
Лев Жмудский. 1 декабря 1922 г.»
Цензор Ахматов остановил печатание арифметики, потому что между цифрами какой-то задачи помещён ряд точек. Он подозревает здесь какой-то умысел составителя арифметики. Цензор Елагин не пропустил в одной географической статье места, где говорится, что в Сибири ездят на собаках. Он мотивировал своё запрещение необходимостью, чтобы это известие предварительно получило подтверждение со стороны министерства внутренних дел.
Одним словом, книга занятная, но недостаточно интересная для того, чтобы рекомендовать её. Местами она читается прямо как роман, а местами внимание плетётся, словно кобыла. Вот бы её отцензурировать!
⌘ ⌘ ⌘
