ЖЖ радует: «В период раннего возрождения переплётчики пренебрежительно относились к средневековым манускриптам, как к макулатуре, потому что рукописные книги выглядели очень непрезентабельными по сравнению с типографскими изданиями. Иногда пергаментные листы манускриптов использовали для других целей: на картинке епископская митра, внутренний каркас которой сделан из рукописных страниц и затем прикрыт тканью. В этом головном уборе примечательно не только то, что бедный епископ прятал на голове кучу средневековой писанины — эти страницы были вырезаны из норвежского перевода старофранцузской любовной поэзии, с любовниками, гоняющимися друг за другом по темным коридорам, с резвящимися в полях девами, с рыцарями, по пустякам крошащими друг друга в капусту».
Студия, которая выиграла конкурс на редизайн норвежских банкнот, предложила редизайн норвежского паспорта.
Слон про журналистскую этику: «Поэтому очень странно бывает видеть в российских СМИ ссылки на то, что, дескать, корреспонденты Daily Telegraph или Guardian сообщили, что видят неопознанные войска, входящие в Донецкую область, – а какие у них доказательства? Дело в том, что если корреспондент британской газеты говорит, что он видит что-то своими глазами, то это и есть главное доказательство для британской публики, потому что СМИ тут специально не врут. Потому что это и есть суть журналистики: не копипаст, а очевидец на месте событий, рассказывающий, что он видит своими глазами. У газет, конечно, есть своя повестка дня, поэтому в данном случае очень важно, что своими глазами это видят два журналиста: из либеральной Guardian и антироссийской, крайне правой Daily Telegraph. Для британской публики тут не нужны дополнительные доказательства, потому что они ставят под статьей свое имя и фамилию. А на русскую публику, которую обманывают постоянно, это просто не рассчитано».
Ролик про то, как снимается видео французской пилотажной группы Patrouille de France. И еще одно, от американской пилотажной группы Thunderbirds.
Не люблю, побаиваюсь некрологов, но этот особенно здорово написан: «Мне позвонили 20 минут назад и сказали, что Каха умер. Я проснулся и не поверил, потому что этого вообще не может быть, это сон какой-то дурной, устал я и плохо спится. Это могло бы быть, если бы мы все умерли, и тогда это неважно, кто там умер, а кто еще нет. Бендукидзе — человек из алфавита, из самого начала алфавита, буква, а как это может буква умереть? Его даже убить-то не могли бы, такое могло прийти в голову только ненормальному — можно ли убить букву? Какой некролог, как это может быть — некролог по букве? Пишут же всякую ерунду. Но его телефон отключен, и весть верная, и больше мы, я думаю, не увидимся, что бы там не было потом. С сердцем у Кахи всегда было плохо, и когда-то, наверное, нельзя было его в определенный момент не лечить, и всякое лечение риск, и нет никаких гарантий, что сегодня уснешь, а завтра проснешься».
Визуализация того, как устроено воздушное сообщение над Великобританией.
На Фурфуре — кусочек книжки про женский стыд: «Перед картиной Анри Герве, на которой изображена женщина, принимающая ванну, французский поэт Арман Сильвестр вдруг сосредоточивает свой взгляд на невинном занавесе на заднем плане. Какое идеальное прикрытие для наблюдателя! «Не стесняйтесь, месье! На вашем месте я поступил бы точно так же. В наше время женщина слишком скупа на наготу, чтобы мы не имели права воспользоваться самыми благовидными предлогами для ее созерцания», — пишет он в своей работе «Ню в салоне 1888 г.»
Диаграмма искуственных спутников по удалённости от Земли.
Совершенно замечательный рассказ об издании романа Тартт на русском языке: «У Тартт есть специальное письмо для переводчиков с примечаниями: «делайте вот это» и «не делайте того». Это общепринятая практика у больших писателей — такой FAQ, в котором накапливаются все вопросы. Спрашивают самое разное: один переводчик вообще узнавал значение некоторых слов (из серии «открой Urban Dictionary и посмотри»); на месте Тартт я бы напряглась, но она всегда отвечает очень вежливо. Была масса вопросов по наркотикам — их много в книге, мне пришлось общаться с людьми, которые их употребляли. Так я освоила выражения «жрать кислоту», «гаситься», «упороться», «лизнуть марочку» и прочие. Тартт очень хорошо сочетает в этом романе нормальную, живую, убедительную речь с ее невероятно густым, золотым, почти прустовским стилем. Подростки у нее говорят как подростки. Люди выражаются как люди: мычат, мямлят, обрывают фразы, говорят банальности и чисто перетирают за жизнь — при напряженнейшем, огромной красоты внутреннем монологе. Поэтому появлению глаголов типа «упороться» я бы не стала на вашем месте удивляться. Тартт, например, не гнушается слов типа swish — это дословно «жоповерт», про гомосексуалиста, который ходит так, виляя задом, или cheesefry — «лошара», hammered — «ужратый». И в этом, повторюсь, убедительность ее романа».
Смотрительница музея в печально знаменитом Доме на набережной рассказывает: «Самая большая странность, которую я не могу понять в течение уже многих лет, — как люди селились в этот дом, зная, что здесь было до них. В годы Большого террора некоторые квартиры меняли по пять жильцов. Как можно было не понимать очевидных вещей и идти на верную смерть? С другой стороны, когда я об этом думаю, я вспоминаю, как Михаил Кольцов, получив ордер на квартиру в этом доме, пришел к мудрому Корнею Ивановичу Чуковскому. Тот покачал головой и сказал: «Вот беда-то: и въезжать нельзя, и отказаться нельзя». Действительно, отказаться означало выразить презрение к подарку, который тебе ниспослан свыше. Плюс, конечно, люди мечтали вырваться из ужаса бытовой жизни и попасть в сказку, которой тогда казался Дом правительства. Он ею и был, правда, недолго и не для всех. Но пока люди жили в этой сказке, они как будто слепли. Например, всем жителям на выходе полагалось сдавать ключи, как в гостинице. А кухни были оборудованы грузовым лифтом, который забирал мусор. Вход в квартиру из него был свободным, именно на этих лифтах приезжали НКВДшники и забирали людей. И никто из двух тысяч жителей не пожаловался на такие порядки, более того, я лично разговаривала с первыми жильцами и все они рассказывали, как это было удобно».
