Съездили на выходных в Дублин: посмотрели на море и чаек, послушали хитрую британскую речь, на переходах смотрели сначала направо, потом налево (на самом деле туда и обратно одновременно, потому что запутались), попробовали «Гиннес», гоняли чаек, нюхали виски. Вышло вроде неплохо.

Поездка в Дублин начинается с визы. Ирландская виза — самая сложная и мутная из всех, кто мне довелось получать. На сайте посольства Ирландии в Берлине написано, что из-за высокой загруженности заявления на визу рассматривают месяц или больше. Документов потребовалась целая стопка: копии всех страниц обоих паспортов, справки-свидетельства-выписки. Всё это якобы нужно перевести на английский и заверить нотариально. Одним словом, если собирать документы ровно так, как просит посольство, то в Ирландию можно и не ехать. Но мы собрали кое-как что было и пришли.

Забавно, что посольство — это две комнатки в бизнес-центре, и зал ожиданий с картами, брошюрами и книгами. Кто же знал, что в посольстве работают леприконы, которые будут мучать нас целый месяц! Всего к ним пришлось сходить раз пять и отправить дюжину имейлов. Я даже принес им распечатку своих банковских транзакций за полгода на тридцати страницах. В итоге визу дали за день до отлёта. Даром что она нежно называется по-гэлльски, Viosa.

Из Берлина в Дублин лететь два часа. Самолёт поворачивается на крыле над водой и садится над какой-то лужей вместо залива — вода ушла с отливом на километры, обнажив грязное блюдце дна. На самой посадке перед касанием полосы самолёт пролетает над стадом коров, которые пасутся в десятке метров от ревущих авиалайнеров. На пограничном контроле таможенник сломал свою штампующую машинку об мой паспорт.

Летели «Рианэйром», крупнейшим европейским лоукостером. Я впервые летал «Рианэйром» и был приятно удивлен свободным местом в самолёте. Кстати, когда несколько лет назад сотрудников другой ирландской авиакомпаний «Эйр-лингус» арестовали за провоз нелегальных мигрантов в тележках с самолётной едой, «Риа» ответили рекламой: «Билеты за 10 евро на комфортные места. Комфортнее, чем в тележке». Подтверждаю — комфортнее.

Путешественника в Ирландию уже в аэропорту накрывает гэльским. Гэльский — это древний индоевропейский язык, который в Ирландии сохраняется и поддерживается. Правда, на нём свободно говорят всего около 100 тысяч человек, значительная часть которых живёт в удаленных сельских районах. Тем не менее его кое-как учат в школе, наносят на дорожные указатели и уличные таблички, используют в документах.

Дублин по-гэльски — Baile Átha Cliath, «Болле Аха Клиа». Впрочем, неподготовленному человеку произнести эти слова тяжело, потому что в гэльском проглатывается половина букв. Чего только стоит женское имя Caoimhe — «Кива». Русскоязычные туристы еще посмеиваются над двумя другими словами: фамилией архитектора Джеймса Гондона и латинский топоним Eblana, которым Птолемей назвал современную Ирландию (его невозмутимо используют в названиях заведений).

А вот женский двухкилометровый заплыв в речке Лиффи. Ажурный мост на фотографии называется Ha’penny Bridge, или Полупенсовый мост. Мосту больше двухсот лет, а называется он так потому что раньше за переход по нему брали полпенса — деньги якобы шли на ремонт обветшавших конструкций.

Дублин — довольно компактный город с малоэтажной британской застройкой. Как мы хорошо знаем, весь его можно обойти за день (правда, в один конкретный день в году). Город делится пополам речкой, а также разделяется на 24 почтовых района. Нечетные районы находятся в северной части, где традиционно селятся бедные жители, а четные — в богатой южной части. Кстати, районов 19, 21 и 23 не существует, а шестых районов — два. Не спрашивайте почему.

В Дублине много офисов крупных айтишных компаний: «Гугл», «Фейсбук» и другие компании держат тут свои небоскрёбы. Я был в офисе куда более простого и дружественного «Интеркома», куда нас водил К. В офисе «Интеркома» висят картины про каждого сотрудника к годовщине работы в компании, а на цокольном этаже расположено настоящее сейфовое хранилище, которое досталось в наследство от банка. Дверь хранилища благоразумно болтается на цепи, чтобы никто себя там случайно не запер.

Я много читал про всякие налогово-айтишные скандалы, связанные с присутствием западных компаний в Ирландии. Можно сказать, что о Дублине я знал только то, что тут есть офис «Эппл», пивоварня «Гиннес» и тут проходит действие «Улисса». Ну еще про день святого Патрика. Про Патрика оказалось забавно — на самом деле с праздником сработал «эффект пиццы». Малозначительный, местячковый праздник («пиццу») привезли с собой десятки миллионов мигрантов в США, где он разросся, напитался шоу-бизнесом и вернулся обратно в Ирландию, наполненный новыми смыслами и диснейлендовским размахом. И теперь дублинцы вынуждены праздновать его наряду с чикагцами, которые перекрашивают реку в зеленый цвет — разве что в этот день ирландцы старательно уезжают из страны и закрывают пабы, чтобы туристы не перепились с особенно развязными горожанами. Кстати, по легенде Святой Патрик попал в плен к ирландским пиратам (охотно верю), и изгнал из страны змей (враки — никаких змей тут никогда не водилось). В Ирландии вообще нет опасных животных,  не считая чаек.

В один из дней пошли в знаменитый Тринити-коллеж, смотреть на библиотеку. Во дворе колледжа выступали музыканты и был праздник всяких государственных профессий. Военные прикатили робота для разминирования, врачи — специальную детскую скорую помощь с игрушечным дефибриллятором, полицейские надевали на всех бронежилеты, спасатели положили на траву спасательную лодку. Рядом музыканты в килтах старательно делали вид, что вот-вот будут играть на волынках, но всё никак не собирались.

А вот и знаменитая библиотека. В холле выставлена арфа, которая послужила прототипом для логотипа «Гиннеса». Когда в Ирландии выбирали государственный символ, то решили использовать ту же самую арфу, и чтобы не противоречить авторским правам, просто отзеркалили её в другую сторону. Удивительно ощущение — достаешь из кармана ирландскую монетку в один евро и на глаз определяешь, насколько стальная арфа на реверсе похожа не свой деревянный прототип. Наверное, это как прийти в Кунсткамеру и смотреть на чучело двуглавого орла.

В Дублине пьют традиционное пиво «Гиннес». Я впервые попробовал его здесь — вкусное, с нежной кофейной пенкой, но тяжеловатое для меня. Ирландцы настолько любят «Гиннес», что на старинных рекламных плакатах даже советовали давать его маленьким детям, для привития национальных ценностей. Еще едят картофельные чипсы (которые тут называют криспами), даже умудряются делать бутерброды с ними. Ну и конечно фиш-н-чипс — картошка фри и кусок рыбы, обжаренный на мучном фритюре с добавлением «Гиннеса».

Лучшие фиш-н-чипс в Дублине готовят в ресторанчике «Beshoff’s». Его основатель — матрос Иван Бешов, который участвовал в восстании на крейсере «Потёмкин», после бежал в Ирландию и жарил там рыбу с картошкой. Иван дожил до 102 лет и даже в старости с радостью бежал в порт, чтобы встретить советский корабль и поболтать с соотечественниками. Умер он в 1987 году.

Ирландское общество показалось мне довольно патриархальным, наверное даже более патриархальным, чем мне представляется британское общество. Чего стоит факт, что в Ирландии довольно тяжело развестись. Чтобы расторгнуть брак, нужно прожить раздельно четыре года и доказать, что шансов воссоединиться нет. Кроме этого, есть дорогие и непростые процессы разделения семей де-факто: пара остается в браке, но все имущественные и финансовые вопросы между ними урегулируются с привлечением специальных адвокатов. Из-за таких сложностей семейного законодательства многие так и не решаются пожениться, и 40% детей сейчас рождаются вне брака. Аборты в Ирландии также запрещены, и местным женщинам приходится летать за ними в Великобританию — восьмая поправка к Конституции страны уравнивает права гражданина и эмбриона. За отмену этой поправки каждое восьмое марта в стране проходят демонстрации.

К. и К. рассказываю, что даже оформление кредитной карты растягивается в Ирландии на несколько месяцев, а права могут оформлять год. С другой стороны, куда торопиться-то (если только не в паб).

В пабе я также побывал впервые тут, в Дублине. Они совсем не похожи на скучные берлинские барчики. В ирландских пабах очень громко, из-за гвалта приходится разговаривать криком. Как шутят К. и К., если в помещении становится громко от разговоров, то дублинцы просто начинают разговаривать еще чуть громче. Пока мы были в пабе, неожиданно раздалась противопожарная сирена — я с трудом заметил её вой. Кто-то из присутствующих заорал: «Посмотрите вокруг себя. Огня нет? Тогда продолжаем пить!» И мы продолжили.

По пинте «Гиннеса» раньше наливали донорам крови сразу после донации, еще в клинике. Вообще это звучит хорошим дополнительным аргументом.

Фотография черно-белая, а двери на ней — цветные. У местных жителей есть две байки про то, почему дублинцы красят двери в разные цвета. По одной байке так подвыпившие горожане снижают свои шансы спьяну вломиться в чужой дом. По другой — так горожане протестовали против траура, объявленного в по случаю смерти британской королевы Виктории. На самом деле дома строились по типовым проектам, и цвет дверей — это то немногое, на что могли влиять их жители. Ну еще разве что можно повесить особо вычурный дверной молоточек, «нокер».

Дублинец разглядывает книги в витрине книжного магазина «Ходжес Фиггис», который упоминается в «Улиссе» Джойса. Удивительное дело — можно зайти в книжный магазин и купить книгу, в которой про него есть пара словечек.

В последний день скатались в пригород Дублина, в городок Хоут на одноименном мысе. Здесь Леопольд Блум делали предложение жене Молли. Сейчас же в Хоуте только чайки, рыбацкие шхуны и сильный ветер. В залив приплывают тюлени, которых моряки подкармливают всяким непотребством — они смотря на туристов грустными глазами. Над Хоутом заходят на посадку самолёты, именно его в отливе мы видели по прилёту.

До Хоута полчаса на городской электричке. Сразу по приезду здорово отведать чаудера, это густой рыбный суп, и взять полдюжины местных устриц. После пора гулять по приморским скалам мимо дома нобелевского поэта Уильяма Йетса, посматривая на рыжеволосых детей и не менее золотистых ретриверов.

Господа на скале долго не хотели прыгать в воду, постоянно примеряясь к холодной воде. Сильный ветер доносил снизу отрывки русской речи. Мы крикнули «Ну давай», и человечек прыгнул.

Ходить по скалам над водой интересно, но страшно. Время от времени в местах для особо опасных сэлфи в каменистую почту вкопаны небольшие кресты — кто-то не удержался и улетел на десятки метров вниз, туда где вода вышибается о скалы в густую белую пену. А вот девушка прошла полтора часа для того, чтобы зарисовать маяк Бейли.

Почему-то все не любят морских чаек, а мне они нравятся. А чайкам нравится жареный картофель из «Бишофф». Чайки тут — как местные ирландские цыгане «пейви» (к ним принадлежал Микки О’Нил из фильма «Снетч»). «Пейви» тут живет несколько десятков тысяч: со своим языком и даже с генетическими отличиями от ирланцев. Любимое их занятие — разведение собак, лошадей да сбор металлолома. А в 2017 году из признали этнической группой на государственном уровне.

А вот самодельные ловушки-краболовки из старых канистр. Внутри каждой по горсти отломанных крабьих клешней.

Я так и не попил местного ирландского чая. Он бывает строго двух сортов: «Лайонс» и «Баррис» — и предпочтение между сортами делят нацию пополам. Еще ирландцы добавляют в чай сливочное масло, что уже совсем что-то запредельное. Помню, что я однажды сделал также под влиянием какой-то детской книжки, и получившийся напиток показался мне омерзительной смесью чая и куриного бульона. Так, погодите-ка, попил — и это был «Баррис»!

А еще ирландцы добавляю в кофе виски, так получается знаменитый айриш-кофе. А. как-то заказала такой в пабе для согрева. После мы долго высчитывали парциальное содержание алкоголя в её кофе и моём «Гиннесе» — кофе оказался крепче.

Когда улетали, подивился отсутствию паспортного контроля. Еще подвился пассажиру, который сошёл с ума на борту и старательно бил себя туалетной дверью по голове, выкрикивая страшным немецким голосом заветное слово «Шайземанн!». Еще купил бутылку виски «Красногрудка», которое пахнет сыростью и классикой — прямо как весь Дублин целиком.

Одним словом, надо вернуться.

Слетал по рабочим делам на неделю во Владивосток. Поездка была странная: я много работал, устал, заболел. Но небольшой рассказ все же получится, я надеюсь.

Долго думали, как привезти меня. Рассматривали даже перелет Берлин → Пекин → Пхеньян → Владивосток. Жалко без пересадки в Венесуэле и Сомали, а то получился бы тур по самым странным странам мира. В итоге летел через Москву.

Из Москвы во Владивосток лететь 9 часов. Забавно, что «Аэрофлот» не особо следит на размерами ручной клади — в итоге самолет был забит барахлом под завязку. Я весь измаялся в тесном кресле, пока самолет на целый день застрял в бесконечном закате. Вылетели в пять вечера, прилетели в полдень следующего дня. Как я ни храбрился, такая поездка выбила меня из колеи.

Владивостокский аэропорт — смешанного назначения, тут стоят и гражданские, и военные самолеты. Снимать нельзя, но кто нам запретит.

Кстати, сам аэропорт устроен довольно удобно. Панорамные стекла выходят прямо на взлетно-посадочную полосу. Можно часами сидеть и наблюдать, как по ней неспешно ползут военно-транспортные самолёты и бегают ряды солдат, похожие на муравьев. Вдалеке видны невысокие позеленевшие тупоконечные сопки. Пожалуй, это было единственным напоминанием того, что мы далеко от дома.

Я привык, что странность мест прямо пропорционально расстоянию до них. Далеко лететь в Таиланд или на Шри-Ланку, но там все иначе: тепло, море, пальмы, индусы или тайцы, рисовые лепешки и арбузные шейки. Но Владивосток ломает эту парадигму. Девять часов летишь над Россией, и прилетаешь в обычный российский город. Ну да, он на океане, тут холмы и праворульные машины. Но таких странностей слишком мало для 7000 километров. Владивосток по необычности тянет на Екатеринбург.

Россия — какая-то слишком гомогенная страна. У нас все одинаковое: язык без наречий, архитектура, еда. Каждый российский город похож на любой другой, словно толстовские счастливые пары. Разве что счастья везде одинаково маловато.

Вот вид из окна моей гостиницы. Каждое утро в восемь часов двое рабочих восточного вида приходили, становились возле какого-то корыта и долго били по нему лопатой, пытаясь отстучать присохший цемент — звуки эти были похожи на осипший колокол. Впрочем, меня это не будило, к тому моменту я не спал уже часов шесть. Часовой механизм в теле отказывается переводиться таким банальным способом как долгий перелет, и живет по своим законам. Каждый день я просыпался ночью и работал до утра, ожидая момента когда наконец можно пойти на работу.

Иногда на парковку возле окон праворульно заезжали парочки и не спали другими способами, но меня это не особо радовало. Мой организм научился спать во Владивостоке только в последнюю ночь перед отлетом — и еще не знал, что пора перестраиваться обратно.

Стыдно, что за пять дней я толком и не посмотрел город. Весь мой день проходил в районе под названием Чуркин (в честь одноименного мыса) — на пяточке справа возле дальней опоры этого моста через Золотой рог. Утром я спускался из гостиницы на работу, вечером забирался по склону обратно.

Во второе бессонное утро я отправился гулять по Чуркину и фотографировать мост. К восьми утра пришел на работу и рассказал, где побывал — в офисе клиента все всполошились. Оказалось, что Чуркин — довольно криминальный район, где не стоит гулять с большой фотокамерой и в черных шмотках. Одна из сотрудниц даже выдала свою визитку: мол, если что случится, ты сразу звони, мы все решим.

Во Владивостоке полно китайских туристов. Смотрел на то, как они толпами ходят и фотографируются везде, и вспоминал чью-то шутку. Мол, когда китайцы путешествуют по российским городам, они на самом деле говорят: «А тут я себе дом построю» или «А это будет мое».

Рассказал шутку в офисе клиента, посмеялись. Одна из сотрудниц, что знает китайский, говорит: «Они на самом деле везде одно и то же говорят: „Ой, а это что? А это?“». Короче говоря, я был недалек от истины.

Владивосток — это город двух мостов. Я никогда раньше не встречал таких величественных сооружений, которые при этом так контрастируют с окружающим пространством.

Мосты словно прилетели из космоса, словно инопланетная цивилизация взяла обычный русский город и прищепила его двумя циклопическими прищепками , а после натянула струны между ними. Мосты пролетают над рабочими кварталами, портами, дорогами. Ходить по мостам нельзя, тротуары перекрыты и охраняются — в последнее время стало многовато самоубийц. Впрочем, некоторых это не останавливает: люди едут кончать с жизнью на машине, бросают ее прямо на мосту и прыгают.

В последний день покатались на лодке по заливу и почти обогнули остров Русский. На остров Русский ведет второй из двух мостов, еще больше первого. Они выполнены в одном стиле, и гулять по нему также нельзя.

Никогда раньше не восхищался мостами. Казалось, глупость: словно восхищаться пешеходным переходом. Но владивостокские мосты поразили. Кажется, их стоило построить даже если бы человечество не изобрело автомобилей.

Во время прогулки капитан яхты все время спускался к нам, клянчил пятьдесят граммов и рассказывал «морские истории», которые на деле оказывались похабными анекдотами. Впрочем, смотреть за этим было не страшно — на борту был его трезвый помощник.

Перед походом все участники обязательно пили таблетки от укачивания. Мол, плавали-знаем, тут каких только морских волков не бывало с нами, и все переодевались между сменой блюд. Я решил не пить драмина из принципа, хотел посмотреть как все это будет выглядеть. В итоге не испытал вообще никаких признаков укачивания.

Пара фотографий из офиса клиента. Я не видел таких клевых офисов в Москве, а тут во Владивостоке такой устроен. Белоснежно, аккуратно, с учетом каждой детали и мелочи.

Москвичи приехали и привезли с собой столичного хаоса. Обычно сотрудникам компании-клиента запрещено держать личные вещи на столах.

Еще пара фотографий из поездки на яхте. Удивительно, но остров Русский почти не обитаем. На нем есть только немного домов, гроздь корпусов Дальневосточного университета, океанариум и служебные постройки. До строительства моста добраться на остров можно только с помощью парома.

Сейчас владивостокцы ездят на Русский отдыхать. Везде стоят палаточные городки вдоль берега. Время от времени мне показывали на коварные дороги со склонов к воде. После дождей они превращаются в ловушки: спуститься вниз можно, а наверх выехать не получится.

На одном из мысов острова Русский сидела кучка мальчишек. В этом месте у отвесной скалы сразу начинается большая глубина, и безопасно прыгать сверху в воду. Мы прокричали что-то ободряющее, и один из мальчишек сиганул вниз с двадцатиметровой высоты. Жаль, у меня не получилось кадра.

Зато вот вам военно-десантный корабль. Рядом стоит другой с многозначительным названием «КИЛ».

Вокруг Владивостока полно таких островков. На этом раньше располагалась не то женская тюрьма, не то школа радистов. Сейчас там стоит маяк и живет какая-то семья отшельников.

Вид со смотровой площадки на центр города. Внизу — Светланский проспект, штаб Тихоокеанского флота и несколько кораблей на рейде. Вдали виднеется пустынный Русский остров. А на крыше ближайшей квадратной девятиэтажки так и хочется открыть видовой бар.

Уходим, уходим, уходим! Впрочем, неплохо было бы вернуться.

В один из дней стало интересно, куда можно съездить из Берлина на поезде. Оказалось, что можно даже в Копенгаген. Немного поискали билеты, и решили отправиться в двухдневное путешествие: туда на самолете, а обратно поездом.

Час на самолете — забытое ощущение. Еще все не могу привыкнуть, что Европа — это такое большое государство, в котором разве что говорят на разных языках. Мобильный интернет работает везде, никто не проверяет паспорта. Все везде ездят, бывают и просто живут как им вздумается.

Почему-то представлял себе Копенгаген огромным скандинавским мегаполисом, а он оказался расслабленным городишком в миллион жителей вместе с пригородами. Самолет садится на острове, облетая его весь по периметру. Прямо в аэропорту можно сесть на метро и поехать по мосту в шведский город Мальмо. Ну а мы поехали домой.

А. сняла квартиру в местной хрущовке. Это маленькие уютные квартирки в две комнаты, с большими окнами невероятной прозрачности — кажется, что можно выпасть от неаккуратного движения и повиснуть на ели, что растет у дома. На каждом этаже по две квартиры, между ними расположен узенький мусоропровод. У сдавшего нам квартиру парня на кухне стоят книжки в стиле «Как быть городским охотником», на обложке огромный нож впивается в говяжье сердце. Когда мы звоним его уточнить бытовой момент, он отвечает не сразу, говорит что проводит время на вечеринке.

Датский язык кажется холодным и округлым. Я активно занимаюсь немецким и постоянно нахожу на улице недавно выученные слова, которые забавно искажены. Вместо привычного немецкого слова Friseur (парикмахер) тут на вывеске напечатано: Frisør. Я хожу и весь день завываю эти слова на разный лад. А вместо Fahrrad тут… Cykel. Впрочем, слово «мороженое» и там, и тут одинаково странное: Eis и Is.

До поездки в Копенгаген я знал только одно датское слово — сморреброд. В Петербурге любой уважающий себя бар подавал сморреброды с семгой на свежем ржаном хлебе. Казалось, что тут вообще на каждом углу они продаются. Но на деле удалось купить рыбные сэндвичи только в обратную дорогу, в поезд. Питерские получше будут!

Зато мы возместили обиду за сморреброды на крафтовом пиве. Холодильник в магазине по пути домой был похож на клевый столичный бар. Утром последнего дня в Копенгагене пустых бутылочек накопилось столько, что мы решили вынести их самостоятельно и не смущать хозяина квартиры — он подумал бы, что в его маленькой квартире бушевала вечеринка.

Копенгаген, мы будем скучать по твоему замечательному пиву в этом городе противного сингапурского лагера и местных горьких лимонадов, что зря пивом зовутся! Я все хотел увезти с собой пару ящиков чего-нибудь, но А. сдержала меня.

Машин в Копенганене еще меньше, чем в Берлине, велосипедов еще больше, а общественный транспорт — странный. Чего стоит только метро, в котором ездит широченный поезд, похожий скорее на подземный самолет без крыльев: в нем свободно помещаются два велосипеда, поставленные перпендикулярно движению, и еще остается место между ними.

Метро еще дороже, чем в Берлине. В один из дней не смогли купить билет: кассовый аппарат не принимал наличные, а мобильное приложение — карточки, даже немецкие. В итоге поехали зайцами, и едва-едва выскочили перед неожиданно образовавшимся кондуктором. После час шли домой, а я выдумывал что куплю на деньги, сэкономленные на штрафе.

Датчане кажутся нечувствительными к местному климату. Утром второго дня начался дождик, который спустя полчаса превратился в крепкий ливень — по такому сразу видно, что он не собирается заканчиваться раньше вечера. Мы дошли до ближайшего кафе совершенно мокрые, несмотря на то, что надели на себя всю взятую в поездку одежду.

А датчане спокойно гуляли по такому дождю, причем в обычной одежде: в рубашках, толстовках. Мимо проезжали молодые отцы, которые везли детей в прицепах, причем сами были одеты во что придется, вплоть до футболок. Апофеозом стала картина: разодетые для солнечного летнего дня хипстеры спокойно стоят под дождем в очереди в модное, вечно забитое кафе.

Если Берлин предлагает вертеться на улице, то Копенганен советует расслабиться и жить внутрь, а не снаружи. Показалось, что в датской столице принято жить дома: на улице мало мест, где можно посидеть, мало кафе и баров, немного кофеен. Наверное, климат влияет.

Вечером в окне дома напротив была видна вечеринка: молодые люди слушали какую-то светомузыку и выпивали, кто-то сидел на подоконнике. Утром следующего дня все те же люди устроили чаепитие. Внешне ничего не изменилось, только вместо стеклянных бутылок в руках у них были чашки.

Еще заметил, что тут не принято скрываться. Я слегка привык к берлинским соседям, которые устраивают семейные ужины в трусах, но в Копенгагене кажется шторы отсутствуют как понятие. Интересно, в их языке есть какое-то слово для штор или жалюзи?

Жить напоказ наверное нормально, но все же непривычно. Странно подходить утром к окну обнаженным и разглядывать содержимое квартир напротив, видны даже продукты на столе. Наверное, я сам виден не хуже — но это тут никого не волнует.

Одно из главных достопримечательностей Копенгагена — Христиания. Это мегасквот: район города, который занят хиппи. Христиания признана государством полуавтономной общиной. В ней постоянно живет более тысячи человек, работают магазины и кафе. Местные жители развлекают туристов, торгуют легкими наркотиками и занимаются кустарным трудом и гордятся своей свободой.

Христиания — необычное место, но мы решили его не посещать. Мне немного неприятны люди, которые запрещают снимать и могут ударить тебя за съемку. Хватило прогулки вокруг общины: на траве валялись нетрезвые люди, кто-то жарил шашлыки и танцевал, кто-то постоянно клянчил мелочь. Даже в паре километров от Христиании чувствовалось влияние города хиппи: всюду сидели, гуляли и торговали характерные люди.

Люблю современную скандинавскую архитектуру и считаю ее одной из лучших, наряду с модернистской японской. Прямые линии, монохромные стены из стекла, бетона. стали и дерева, спокойность и отстраненность — кажется, что такое всегда будет в моде, словно хорошая белая футболка.

Гулял под дождем возле местного университета и примерялся, как бы его получше сфотографировать (в итоге не получилось ничего приличнее снимка сверху). Мимо меня пробежал студент и едва не испортил кадр. Я яростно оглянулся на него, а на спине у студента было русскими буквами написано ЧЕБУРАШКА. И действительно.

Еще удивило и понравилось вот что: в Копенгагене полно зеленых пространств прямо внутри города. Вот этот парк возле Христиании выглядит как здоровый кусок реки и леса. Я стою в центре города, а вокруг не видно домов и не слышно машин, только шумит трава и деревья, плещется вода, плавают и летают северные птицы.

Вокруг протоптаны тропинки, стоят скамейки. Но во всем этом нет ощущения искусственности обычного парка. Словно люди строили город, и забыли пару гектар леса. Нигде больше такого не видел.

В Копенгагене хочется завести яхту, собаку, велосипед и ребенка. Хочется похудеть и вытянуться до двух метров, выпросить у боженьки красивое лицо и светлые волосы, хочется поселиться на цокольном этаже и каждый день неторопливо ехать на работу в джинсах и ботинках-оксфордах.

А после хочется красиво состариться и просадить накопленные деньги где-нибудь на европейских или азиатских пляжах. Или ничего не просаживать, а просто уплыть куда-нибудь на яхте. Или уйти на вечеринку. А квартиру сдать по Эйр-би-н-би скучным немецким туристам.

Обратно помчались поездом: мимо чистых коров, бесконечных морских заводей и ветряков, что равномерно машут крыльями — те же коровы, но только электромеханические, выдаиваемые энергией вместо молока.

Я протянул билет проходящему контролёру, а он махнул рукой: «Ой, да ладно вам. Вот через час бригада сменится на немецкую, и они будут дооолго и тщаательно проверять все билеты». Люди в вагоне понимающе засмеялись, я тоже засмеялся для приличия. После пошел и открыл последнюю бутылку замечательного цитрусового крафта прямо об поезд.

Черт побери, надо обязательно вернуться.

Побывал в Париже. Не умер.

В начале мая выдались большие выходные, и мы думали на что их потратить. Перебрали города, в которых не были, но в которых хотели побывать, и вспомнили о Париже. А. сначала ехать туда не хотела, считая себя морально неготовой к этому великому городу, но недорогие билеты нас убедили. Ну еще хотелось попробовать лучшие в мире круассаны.

Летели из Берлина «Эйр Франсом». Я немало летаю, но первый раз видел чтобы так много всего шло не по плану, и сразу. Сначала эвакуировали один из терминалов аэропорта. Затем наш вылет задержали на два часа. После пилот объявил, что самолет сперва сел в другом аэропорту, в «Шонефельде», и только потом перелетел в «Тигель» (а я-то не мог найти его во «Флайрадаре»). Наконец, перед самой посадкой пол содрогнулся от удара — водитель погрузчика на полном ходу врезался в телетрап. Зато в полете выучил много полезных французских слов, которые давно знал: вираж, экипаж, багаж, пилотаж.

Аэропорт «Шарль де Голль» выглядит необъятным — настоящий город самолетов. Везде бесконечные терминалы, рулежные дорожки, мосты для самолетов над самолетами, беспилотные метро между зданиями. С трудом нашли наш поезд в город, с трудом купили билеты. На платформе стояло два поезда в одну сторону, оба «Рер», только один новее второго. Мы зашли в старый, а там какой-то несимпатичный албанец сидел, разложившись сразу на четырех местах. А. предложила пересесть в новый.

Ехали до Парижа минут сорок. Вокруг были узкие дома с белыми ставнями-жалюзи, бесконечные пригородные станции, заполненные чернокожими французами. Было похоже на Марсель.

Мы сняли небольшую комнатушку в районе улицы «Барбе́с» (что значит «бороды»), и приехали на северный вокзал, «Гар дю Норд». Сперва испугались: очень много чернокожих, очень грязно. Какие-то толпы людей громко разговаривают и слушают музыку с мобильных, пристают цыгане. Но потом заметили, что белокожие французы смело снуют между ними, и стали делать так же, и отлегло. Напускная смелость — лучшее средство от неосознанной расовой фобии.

Ну а мусор — его и убрать можно. Как-нибудь потом, наверное.

Перед тем как поехать в Париж, шутили про себя: мол, нам нужен какой-то европейский Петербург, куда будем приезжать в бары и в дизайнерские шоурумы. Со временем эта шутка трансформировалась во что-то большее и мы действительно стали так считать, хотя и еда, и одежда в Париже значительно дороже, чем в Берлине.

Париж похож на Петербург своей культурной расслабленностью. Так ведут себя города, которые уже всего добились и ничего доказывать никому не собираются. Мол, сам подстраивайся, а мне и так хорошо. Впрочем, и мне хорошо тоже.

Типичный парижанин всегда несет под мышкой багет. Если у него есть девушка или парень, то он несет бумажный мешок багетов, разрезанных наполовину (известно, что двое французов съедают в три раза больше багетов, чем один). Я представил себе объемы ежедневного труда пекарей — нужно испечь миллионы багетов, каждый день.

Багеты — это одно из сильнейших моих впечатлений от Парижа. Я нигде не пробовал таких вкусных (разве что в Москве, в «Поле», но и там немного не те). Парижские багеты — маленькие, в половину московских. У них крепкая корочка и липкое нутро. Не знаю почему и в чем, но они очень вкусные, их можно есть вместо сладкого. Парижский багет — это длинный несладкий эклер.

Если Берлин — город велосипедов, то Париж — это мотороллерный город. Почему-то на велосипедах тут ездят нечасто, предпочитают им всякие «Веспы» и «Ямахи». Ими заставлены дворы и улицы. Под плотно запакованные мотороллеры набивается мусор.

Парижский мусор — это обрывки газеты, упаковки от багета, рваные женские шейные платки, собачий кал, стаканчики из-под кофе, букеты цветов, карты города, башмаки по одной штуке. Выглядит все если не артистично, то органично.

Показалось, что парижане резкие и слегка заносчивые (словно подвыпившие петербуржцы). Они размашисто ходят, громко разговаривают, ругаются и спорят. Похоже, что жизнь им дается непросто, напряжно и натужно. И даже вкусные багеты не расслабляют до конца.

В супермаркетах перед входом всегда обязательно стоит мужчина, который проверяет рюкзаки всех входящих посетителей. Если кто не желает показывать рюкзак, то он склеивает замки специальной резинкой и состригает её при выходе. Неужели так много магазинного воровства? Или проверяют, чтобы я в супермаркет не пронес автомат Калашникова?

Безопасности вообще много. По туристическим местам прогуливаются вооруженные спецназовцы с автоматами. Они медленно ходят квадратом, поглядывая по сторонам из-под шерстяных бескозырок, залихватски сдвинутых на бритых головах. Возле Эйфелевой башни к одному из четырех побежала собака и поставила передние лапы на грудь. Солдат потрепал пса за ухом, не снимая пальца со спускового крючка.

Париж — это точно Петербург в гастрономическом плане. Дело не в цене блюд и не в атмосфере бесконечного крафтового лофта, а во вкусе и подаче. Если парижане — ценители гастрономического удовольствия, то кафе служат им храмами, где может причаститься даже русский берлинец.

Мне трудно сформулировать формулу «правильности» заведения, я чувствую только его следы. Например, правильное заведение открывается с полудня и очереди у входа. Внутри всегда небольшое меню и есть свой специалитет. Порции — маленькие, а их подача — художественная. Правильное заведение питает вкус, развивает его. Из хорошего кафе выходишь словно из хорошего музея, слегка изменившимся.

Хороших музеев тоже хватает. Но не скажу, что мне понравился любимый туристами центр Помпиду. Семиэтажный музей современного искусства начинается с часовой очереди (если окажетесь в ней то обязательно сходите за отличным мороженым в желатерию по соседству). А еще минимум три этажа будут закрыты, а в остальных экспозиция из привычных Кляйнов и Гропиусов будет проходиться в бесконечной веренице людей. Не музей, а муравейник.

В одном из залов аккуратно сфотографировал симпатичную смотрительницу, пока она сконструировала инсталляцию из своих ног на стуле. Затвор фотоаппарата щелкнул слишком громко, смотрительница изловила меня среди экспонатов и разговорила. Сказала, что фотографировать смотрительниц нельзя, но мне можно, и оставила свой адрес электронной почты на билете. Спустя минуту меня ревностно изловила к экспонатах А., которая наблюдала за этим издалека. «Клеишь девушек на пленочную камеру!» — весело прошипела она.

Казалось, что мы летели из холодного десятиградусного Берлина в теплый пятнадцатиградусный Париж, но все оказалось наоборот — прилетели в адский холод. Вечером с трудом согрелись всеми возможными электрообогревателями и теплыми одеялами, а на на второй день надели на себя всю одежду. Помогало слабо, по улицам получалось ходить только по солнечным сторонам. К вечеру пошел сильный холодный дождь.

Смогли снять только дорогое крохотное жилье на какой-то мансарде. Двухкомнатная квартира площадью метров в двадцать вся состояла из шкафов и книжных стопок. На кухне с трудом уместилась мойка, плита и газовая колонка, ванная оказалась совмещена с прихожей. Хозяин квартиры разместил все нужное с тщательностью инженера орбитальной станции. За день до отъезда заметили на кухне упаковку собачьего корма. Боже, у него тут еще и собака живет! Наверняка где-то для нее предусмотрена специальная полка.

Хотел посмотреть на парочку из симпатичной белокожей француженки и чернокожего парижанина, но встречал только целующихся геев. Под конец парижского путешествия шутил про себя, что только геев-морячков не хватало, как увидел двух целующихся мужчин в тельняшках. Они выглядели классно, но сфотографировать я не решился. Вообще парижан хочется фотографировать почаще.

Еще заметно, как французы старательно любят французское. Велосипедистов на улицах не мало, но они на «Пежо». Автомобилисты тоже, еще на «Рено». В магазине непросто найти вино из других стран. Как воскликнула бы Е.Б.: «А что, бывает другое вино кроме французского?».

В последний день А. осталась дома, а я поехал посмотреть на Эйфелеву башню. Обратно решил немного прогуляться пешком, в итоге увлекся и прошагал весь город насквозь, шел больше трех часов.

Удивился, насколько Париж равномерный и связный город. Везде одинаковые «османовские» дома с жалюзи и комнатками для прислуги на крышах, везде узкие лесенки в метро с зелеными перилами арт-деко, везде буланжерии, патиссерии, брассерии, бушерии и другие -рии, везде бары с дурацким пивом в высоких стаканах, везде парковки для мотороллеров, везде красивый мусор. Словно ничего и не изменилось со времен Брассая. Все это выглядело настолько равномерно-хорошим, что я уже успел соскучиться за неделю.

Был удивлен своим впечатлением от Эйфелевой башни.

Башня — это какой-то чрезвычайный культурный символ, которых в мире вообще немного. Кремль в Москве, Манхэттен и Статуя Свободы в Нью-Йорке, Великая Китайская стена, Эверест и другие чудеса света настолько часто появляются в статьях, книгах и на фотографиях, что становятся полумифическими. Увидеть их все равно что увидеть героя какого-нибудь фантастического фильма.

До места ехать на метро с пересадкой. Выхожу на станции, которая подписана башней даже на схеме метро, но ее не видно: только какие-то дома и дороги. Иду по гугл-карте еще минут десять мимо обычных домов с кафе и магазинами. Даже туристов не видно. Что за черт? Вдруг выхожу из-за угла и ох, стоит! Прямо как настоящая!

На фотографиях и не видно, какая она вся ажурная, состоящая их множества тоненьких железных балок. Похожа на изящную женскую ногу в фантазийном чулке. Зря смеетесь, позже я увидел любимый сувенир в местных секс-шоках. Думаю, вы догадываетесь о чем я.

Еле успели на обратный самолет. В пять утра на железнодорожном вокзале объявили террористическую угрозу и отменили все поезда, и нам пришлось добираться до аэропорта на такси. Погоревали, что так и не попробовали волшебных парижских круассанов, которые наверняка самые лучшие в мире, как в самолете на завтрак выдали их самых. Даже дурацкие самолетные круассаны оказались вкусными. Что же тогда в Париже осталось?

Наверное, надо поскорее вернуться и узнать.

Сгонял на пару дней в Кисловодск. Это один из курортов на Кавказских минеральных водах, про которые мне в детстве много рассказывал дедушка. Тут подвернулся случай — Сбербанк позвал провести лекцию для местных блогеров. Так я сравнил рассказ с реальностью.

От Москвы до Минеральных вод — два часа самолетом. Лайнер набит бабушками и мамами с грудничками, которые бесконечно кормят их и носят туда-сюда по салону, словно огромные куклы. Перед посадкой самолет пробивает плотные облака, пролетает над какими-то деревнями и плюхается на мокрую полосу.

Из самолета всех высадили в автобус, который натурально проехал метров десять, просто повернулся на девяносто градусов. В зале прилета были другие чудеса. Например, багажная лента, которая на повторах разбросала чемоданы. Я встал, чтобы разгрести завал из сноубордов на ленте, и сильно ударился головой о потолок. К счастью, нас быстренько собрали и погрузили в микроавтобус. Дождь сменился снегом.

Кисловодск хоть формально расположен на Кавказе, но горы тут невысокие — любую можно штурмовать с утра и до обеда. И только на горизонте, в десятках километров вдали, стоит двуглавый Эльбрус, похожий на две сахарные кучи на столе равнины. Воздух тут чистый. Хотел написать «дышать мне понравилось», но вовремя себя одернул.

Тем не менее Кисловодск холмист, обычная прогулка по городу слегка расшатывает дыхание. Он похож на бадью, в которой ты вечно шагаешь по дну, в какую сторону бы не отправился. Слева, справа, спереди и сзади будут бесконечные санатории.

В Кисловодске все старательно пьют минеральную воду — нарзан. Он бывает сульфатным и доломитным. Доломитный похож на обычную газировку, сульфатный вдобавок с этому отдает тухлым яйцом. Воду разливают в бесконечных бюветах, бесплатно. Тут же продают тару на выбор: от пластиковых стаканчиков до настоящих козлиных рогов.

Говорят, что вода лечебная, но я как-то не распробовал: ни вкуса, ни пользы. Еще нарзан нельзя совмещать со свежими фруктами — интересно, почему?

Кисловодск показался бесконечно сонным. Кажется, что из трех жителей двое окажутся курортниками, а третий будет на этом курортом работать. Сюда едут больные бюджетники: врачи, военные, чиновники. С одной стороны будет санаторий «Ташкент», с другой — что-то от управления делами президента.

Подумал, что санаторий похож на детский лагерь, но для взрослых. Туда едут потому что надо, но почему надо — не знаешь или предпочитаешь не думать. Впрочем, я никогда не бывал ни в лагере, ни в санатории.

Помимо нарзана в Кисловодске есть терренкуры — горные дорожки для лечебной ходьбы. Посетителям санаториев прописывают пить минералку, а после гулять по терерренкурам: сначала по номеру пять, потом по третьему, а напоследок — по восьмому. Терренкуров тут много, посетителей тоже.

Дорожки нарезаны в большом курортном парке. Он длиной километра в четыре, и охватывает собой несколько невысоких горушек. На одну из них идет канатная дорога. Я поднялся наверх в кабинке, а вниз спустился за пару часов неспешным шагом.

Посреди обратного пути наткнулся на кафе «Солнечное». На базе этого заведения можно было бы открыть музей советского кулинарного быта. «Солнечное» кафе — это избушка на дюжину столиков. Судя по всему, его держит одна семья. Мама с дочерью отпускают простую еду вроде салатов, невидимые другие члены семьи кашеварят, а отец семейства занимается главным делом. «Арсен, еще один шашлык!» В ногах вертится сытый кот.

Первый раз в жизни обедал шашлыком в горах. Наверное, ему положено получаться тут хорошим.

Почему-то в тот день на терренкурах было очень много подростков-бегунов. У вершины я насчитал единицы, но внизу, на лужайках подростки разминались и бегали десятками. Повсюду выхаживали тренеры и грубо покрикивали на подопечных. Ходили пенсионеры со скандинавскими палками. Безумного вида женщина фальшивила на саксофоне, а шляпу для подаяний сторожили две огромные кавказские овчарки.

Я вышел гулять утром, а пришел уже под вечер. Днем было жарко, хоть в футболке ходи. Обратно возвращался и думал, что сейчас пойдет снег. Заметил за собой, что с моего похода по абхазским горам тело сохранило и использует особые движения по холмистым тропинкам. Шаги становятся напряженными, а туловище слегка раскачивается, наклоняясь вперед. Я даже почти не устал за несколько часов. Скучаю по горным походам, короче говоря.

Люди на Кавказе замечательные. Показалось, что концентрация душевно-симпатичных людей на Кавказе чуть выше, чем в других областях, где мне удалось бывать. Разве что Кавказ на Минеральных водах ненастоящий, предварительный. Хочу побывать в Дагестане, в Адыгее, в Осетии.

При этом испытываю страх перед Кавказом, понятно какой. Думаю, что для среднего россиянина Адыгея, Осетия и Дагестан — регионы большой опасности. Непонятно сколько десятилетий еще понадобится, что турист мог побороть внутренний страх и полететь в Махачкалу смотреть горы.

По Кисловодску приятно гулять, начитавшись Лермонтова. Он много пробыл тут, рисовал картины и гулял по горам. Я был в ущелье Кольцо, там же где был и Лермонтов. Возможно, мы видели с ним одни и те же виды, например вот эти. И мы оба не увидим их снова.

На прошлых выходных был в Петербурге. Пофотографировал город и людей.

Снимал на «Мамию» (Mamiya Six Automatic). Это компактная японская среднеформатная камера, выпущена в пятидесятых годах. Моя «Мамия» — с редким просветлённым объективом «Зуико Ди». Она складная, в собранном состоянии размером с книжку. Объектив выдвигается на мехах из передней крышечки.

Камеру купил с рук, и до сих пор довожу её до ума: заклеиваю дырки в рассохшихся мехах, обманываю барахлящий механизм перемотки пленки. Хотел было вернуть продавцу, но передумал — мне очень нравится, как она снимает. Хочу найти мастера, который сделает камере пересадку мехов, но кажется в Москве таких уже не осталось.

Продолжаю вспоминать Череповец, в котором родился и вырос (начало — в первой и второй частях). Во время очередной поездки пофотографировал город на «Полароид» и рассказываю историю про место с каждого снимка.

Про голубей рассказывать нечего.

А вот «Звездный» — про него есть что рассказать. Сейчас в нём какой-то очередной магазин, но раньше располагалось сразу два важных для меня места. В одном я бывал в глубоком детстве, лет в 7-8, в другом  — уже школьником, в 7 классе и старше.

Когда-то «Звездный» был баром. Когда я был в нём в детстве, он еще хранил остатки позднесоветского дизайна: алюминиевые панели, толстые деревянные столы. Меня водил туда папа, который иногда забирал меня у мамы на выходных, ведомый отцовским чувством. В «Звёздном» я просил заказать себе любимое блюдо: пару вареных сосисок с кетчупом. Боже, как я любил эти сосиски! Если бы у меня были тогда деньги, я бы все спустил их в баре на дурацкую дешевую закуску.

А после на месте закрывшегося бара был магазин рыболовных принадлежностей. Я ходил в него с дедом, чтобы потратить деньги, подаренные на день рождения или Новый год. Покупал там спиннинг, леску, крючки, грузила, вобблеры и прочие полезные штуки. Обычно в «Звездный» я ходил весной, перед началом каникул и рыболовного сезона в деревне, куда уезжал на все лето. И иногда ходил в магазин осенью, когда возвращался из деревни. Тогда я сильно тосковал и пытался приблизить следующее лето в храме рыболовной ерунды.

Несколько лет назад приезжал к дедушке с бабушкой с какой-то современной версией «Полароида», и сделал их портрет. Переснял его на настоящий «Полароид», но длины рук не хватило. На фоне отразился сервант с кучей посуды, которая не используется по назначению и стоит, словно в музее (уверен, так у всех бабушек с дедушками).

На серванте стоит музыкальный центр, который дедушке подарили на 65 лет. Тогда он уходил на пенсию, и дома был большой праздник: со столом, кучей гостей, песнями под гитару, исполнением самосочиненных стихов и главным подарком, который сейчас пылится на шкафу. Дедушка включал его крайне редко, а последние лет десять вообще не включал.

В этом здании в центре города располагается какая-то гостиница (или располагалась, я уже не знаю). Её держали двое чернокожих любвеобильных парня.

Моя знакомая рассказывала историю. Она пошла зачем-то в эту гостиницу с подругой (наверное, в гости). Основатели повели подругу наверх, показывать как там всё устроено, а моя знакомая осталась ждать её внизу. Говорит, устала ждать — непонятно, чего они там смотрели. Говорит, вряд ли там музей какой.

На месте «Подсолнуха» раньше был «Электрический мир», первый большой магазин бытовой техники в городе. Там продавали всякие диковинные и очень дорогие для Череповца штуки: холодильники с распашными дверьми, видеокамеры, огромные мускулистые музыкальные центры, посудомоечные машины. Я часто оставался у бабушки с дедушкой в соседнем доме и бегал в «Электрический мир» словно на выставку. Особенно любил рассматривать витрину с кассетными плеерами — мечтал о таком годами. Еще в этом доме вечно жили какие-то хулиганистые парни на разных этажах, про них ходили всякие страшные истории. Мол, кто-то поджег кнопки лифта (и другие ужасы).

А двухэтажное здание справа выросло на месте другого, деревянного дома. В нём когда-то находился бар или кто-то вроде того. Деревянный дом бросили и он пару лет стоял бесхозным, и мы мальчишки лазали туда, если набирались смелости. Помню, на одной из дверей была прибита коллекция пивных крышек — мы старались отодрать их любыми силами, и хвастались потом друг перед другом. Ох уж эта любовь к собиранию любого хлама.

Фото сделано на втором этаже торгового центра «Рассвет» в районе Заречье. Когда-то «Рассвет» был популярным и даже крутым торговым центром, в нём я впервые в городе проехал на эскалаторе. Сейчас конечно там провинциальное уныние, ну да ладно.

В глубоком детстве на месте «Рассвета» был какой-то швейный завод. Я еще помню магазин сбоку, где торговали женскими сорочками и мужскими трико. Потом завод оказался никому не нужен, и на месте его главного здания открыли продовольственную базу — мы с дедушкой оттуда возили на санках мешок с сахаром. А потом торговый центр сделали.

На втором этаже было кафе «Сбарро». Все школьники города ездили туда стайками, чтобы посидеть с куском пиццы и потрындеть о разном. Сейчас там какое-то унылое полупустое кафе, и школьников нет.

А вот дедушка с бабушкой и торжественный обед в мою честь. На месте, где сидит дедушка, я провёл несколько сотен вечеров за уроками. На стол ставили лампу, включали её и оставляли меня делать домашнюю работу. А я, уставший за день от уроков и кружков, в полусне водил ручкой по тетрадке, оставляя каракули.

У бабушки с дедушкой на окне живут одни и те же цветы. Не понимаю, как они существуют десятилетиями в этих горшках, и совсем не меняются.

Сейчас в этом месте ничего нет (как и везде, впрочем), а раньше тут находилась любимая пекарня. Мы ходили мимо неё по Советскому проспекту с курсов английского, и обязательно заходили чтобы купить чебурек. Внутри была особая атмосфера: на стенах висели огромные резные панно на древнерусские мотивы, в одном углу в кабинке сидела кассир, в другом нам выдавали свежие чебуреки, завернутые в кусочек бумажки. А в открытую верь были видны внутренности пекарни.

Мы покупали по раскаленному свежему чебуреку и шли по улице, дуя на него и измазываясь в жире. Это нас как-то объединяло, что ли.

А тут когда-то был магазин «Пчеловод». Потом с пчеловодами стало туго, и в нём стали продавать метизы — мой дедушка покупал гвозди сразу килограммами. В «Метизах» мы с мамой купили огромную пачку пластиковых колечек, которые соединялись друг с другом в разноцветную цепочку. Несколько дней собирали цепочки, и развешивали их между коридором и потолком. Они и сейчас там висят, разве что мама их полоскает во время большой уборки.

Неприметная лестница сзади обычного здания в центре ведет в детское место силы — бывший компьютерный клуб. Я даже не помню, как он называется, а раньше это было культовым местом. Мы шли туда компанией из дюжины парней, попутно деля скромные деньги на всех, и покупали три-четыре часа игр в «Контр-страйк» или еще что-нибудь. Внутри в большом зале рядами стояли мониторы и сидела куча парней. Тогда мало у кого был компьютер, никто не знал как там все запустить и настроить, поэтому первые полчаса все в истерике бегали и кричали «Руся, Жека, как мне зайти?». Но потом начались игра. Ох, как меня тогда затягивало! Я шел домой словно под героиновой дозой.

Некоторые одноклассники уходили играть на ночь, когда час стоил дешевле. Я бы наверное от такого просто умер, не встал бы с кресла перед монитором.

Ковёр в дедушкиной спальне. На этой кровати я частенько спал в детстве, когда оставался у дедушки с бабушкой. Обычно отворачивался к ковру, пахнущему пылью и видел свои сны, пока дедушка смотрел телевизор в другой комнате.

Дворец культуры «Аммофос», раньше он напоминал мне какой-то замок. Фотография не передаёт его терракотового цвета — он весь облицован какой-то плиткой. Рассказывали, что дворец достраивали в девяностых, когда на Балканах шла война (плитку делали где-то там). Последние партии плитки доставляли чуть ли не на лошадях. Сейчас она активно отваливается. Еще говорят, что спроектирован «Аммофос» странно, с кучей коридоров и галерей. Якобы есть в нём какой-то балкончик, на котором уже годами никто не бывал — не могут понять, как на него выйти.

В «Аммофосе» я побывал на первом в своей жизни джазовом концерте. Тогда Даниил Крамер привозил американского бас-гитариста Риччи Гудса. Американец требовал специального кресла «гнездо орла», которое с трудом нашли в соседней Вологде. На концерт ходил с приятелем и его новой девушкой: невысокой полненькой блондинкой. Приятель на перерыве отвёл меня в сторонку и заявил: «Слушай, она такая классная, но я больше не могу. Не высыпаюсь, ей всё надо еще и еще. Сплю три часа, а еще на работу идти». У меня тогда работы еще не было.

А вот двор у дедушкиного дома, мой порт приписки. Дедушкин дом — вдали, пятиэтажный. В девятиэтажке слева жило три приятеля. У одного я играл на ноутбуке в черно-белую версию «Поле чудес» и врал, что у меня дома компьютер много круче. У другого мы на принтере напечатали какую-то дурацкую справку, которую я бросил в почтовый ящик бабушки. Она потом не верила, что это я сделал и очень волновалась: на справке было написано «Акции, „Северсталь“».

А у третьего я впервые увидел сериал «Спасатели из Малибу». Меня впечатлили большегрудые красотки. Папа приятеля принёс нам из кухни две большие алюминиевые кружки с чаем: «Пейте ребята, не отвлекайтесь».

Маме обычно удаётся работа с комнатными растениями, но иногда что-то идёт не так.

Еще в Череповце много уличных котов. В Петербурге я за год видел нескольких, а в Москве вообще не видел ни одного. На месте, где сейчас коты раньше росло дерево, прямо под окнами дедушкиной квартиры. На него частенько забирались другие коты: чтобы спастись от собаки или чтобы безуспешно поймать птицу. Я дремал над домашними работами и посматривал на них.

В соседнем подъезде жила девочка Лена. Вообще-то она жила в Москве, но в нашу школу приехала на год или два, пока её родители-дипломаты уехали работать в Турцию. Лена собиралась поступать в МГИМО, и всем видом показывала, что она временно в этой дыре. Она была умная и красивая, у неё был кассетный плеер. Лена мне нравилась. Насколько я знаю, никуда она не поступила. А бабушка, у которой квартировалась Лена, пару лет назад сошла с ума.

А вот «Дом знаний», с котором связана куча воспоминаний. В двуэтажную его часть я ходил на какие-то курсы лепки для первоклашек. В четырехэтажной части провёл всё детство на курсах английского. Помню, что у меня было два преподавателя: суровая Елена Сергеевна и Анджела Валерьевна, что помягче. Английский я не любил и учил кое-как, но количество с трудом перешло в качество.

Позже я ходил сюда на уроки электрогитары к Юрьичу, был такой легендарный преподаватель в Череповце. В актовом зале на втором этаже даже играл концерт в составе самодельной группы. Лидером у нас был странный парень с татуировкой на руке. Бас-гитаристка жила со старым барабанщиком, мы ездили репетировать в какую-то деревню на чердаке сектантской церкви, ну и другая дичь прилагалась.

А так я узнал, что «Полароид» не очень проявляется на морозе. На фотографии смутно проступает училище искусств, с которым у меня не связано особых воспоминаний.

А это зенитная пушка в центре города, на пересечении Советского проспекта и проспекта Победы. Череповчане говорят «встретимся у пушки», и сразу всё понятно.

Когда-то у пушки была бесконечная тусовка. Тут гуляли неформалы, реперы, скинхеды, ролевики-реконструкторы и бог знает кто еще. Они пили алкоголь, время от времени гоняли друг друга от пушки. У кого-то из моих знакомых тут сорвали шапку. Страшное преступление.

Где-то там вдалеке виднеется силуэт вантового Октябрьского моста, который служит городу символом. Ну, или не виднеется. Смотрите лучше как круто замерзает полароидный фотоснимок!

Просто пакет молока разлился и замерз в ночи, но я спрятал снимок в тепло, в штаны. Пойдёмте дальше.

Тут я догадался подышать на проявляющийся снимок, и стало чуть получше. Это Дворец Металлургов, главная концертная площадка города на время моего детства. Тут проходили бесконечные выступления заезжих звёзд, на которые я не ходил. Проходили еще финалы премии «Студент года», на которых мне как-то даже приходилось участвовать на сцене. Короче говоря, странное место, никогда его не любил.

Еще мой друг Рома катался тут на роликах, благо все вокруг закатано в асфальт. Рома любил хип-хоп, и его стараниями я начал слушать группу «Каста» и другую ерунду. У Ромы был плеер, но уже дисковый.

У дедушки с бабушкой два холодильника. Второй, поновее, стоит выключенный, и в нём почему-то хранят пустые банки.

В детстве было два вида автобусов: крутые и простые. Я ездил на простых, из «Фанеры» куда-нибудь еще. Крутые автобусы ходили и ходят из Заречья в Зашекснинский район. Это такие длинные автобусы с гармошкой. Мне казалось, что в них ездят самые красивые девочки.

Бывает и так.

Привез маме даров из далёких дьюти-фри.

Много лет назад на этом месте мой папа решил пошутить и запалил прямо на кухне связку петард. Было весело, только мама испугалась и шторы мы прожгли.

Рыбу-ежа я привёз в подарок от петербургской родственницы, к которой мы с бабушкой катались в каком-то там классе. Родственница жила на Проспекте просвещения, где Петербург не очень-то отличался от Череповца.

В детстве любил нюхать рыбу, она пахла… как рыба, вяленая. Вкусно пахла, короче говоря. Но я не решился, в отличие от кошачьего корма (но это совсем другая история).

Селфи в в магазине зеркал. Торговый центр «Юбилейный», который сохранил дух старой школы и девяностых. Внутри конгломерат магазинов: в одном торгуют китайскими велосипедами, в другом — белорусской обувью, в третьем продают вонючие клеенки и ковры.

В «Юбилейном» стоит тяжелый запах бедности. Посетители тут соответствующие.

Дедушкин шкаф с инструментами — клондайк моего детства. Чего тут только нет! Любил «наводить порядок», только потом дедушка ругался. Многие инструменты сделаны своими руками. На верхней полке лежит какая-то неведомая штука, которую дед спаял сам: она расщепляет воду на какие-то ионы и делает её целебной. Знаю тут каждый молоток, каждую отвертку, каждый штангенциркуль, даже сейчас, спустя годы.

Когда-нибудь я всё это бережно переберу.

Последняя фотография — моя мама и Киса. Киса уже старая и очень толстая, но когда-то она была другой. Помню, как вез её за пазухой синей спортивной куртки, как она спала у меня на руках, когда я учил эсперанто длинными зимними вечерами. Сейчас Киса совсем забыла меня, но значит так надо. А еще тут мама очень похожа на меня, или я похож на маму.

⌘ ⌘ ⌘

Все фотографии сделаны на «Полароид 636 Клоуз-ап». Старый добрый «Полароид» из девяностых. Я никогда раньше не снимал на такие камеры, но оказалось что очень удобно. Она полностью автоматическая. Есть переключатель фокусировки на близкое расстояние — он надвигает на объектив простенькую пластиковую линзу.

Еще забавно, что камера внутри пустая. В ней ничего нет, даже батареек — всё в кассете.

Немного поснимал в Берлине на прошлой неделе. Все фотографии — как есть, без обработки.

⌘ ⌘ ⌘

Снимал на Olympus XA2. Это лучшая компактная плёночная камера, которая у меня была. Она размером с пачку сигарет, полуавтоматическая, прочная. Достал, открыл, настроил, снял, взвёл — всё это за секунду, одной рукой. Больше искать компактную камеру не буду, всем доволен.

В Берлине понял, что не хочу больше снимать на проходные пленки вроде APX, купленный ради скидки Fuji C200 тоже печальный. С Ilford надо разбираться дальше, равно как с плёнками от Oscar. Однозначно моё — это Kodak: 400TX для черно-белых снимков и Portra 400 — для цветных. Со слайдом у меня пока всё печально, но нужно пробовать еще.

Провёл зимний месяц в Шри-Ланке. Безуспешно учился сёрфингу в специальной школе, познал толк в бананах и полюбил манго, катался на подножке поезда, дружил с гекконами, ходил пешком по горячему песку, прятался от крокодилов и преследовал обезьян. Этот месяц был самым лучшим азиатским отдыхом (из двух), так что хочу рассказать про него подробнее.

Из Москвы в Шри-Ланку летели «Эмирейтсами». Забавно, но я почти излечился от своей аэрофобии. Больше не перечитываю списки крушений и не высчитываю статистику безопасности аэропортов.

Большие самолёты и традиционная маленькая бутылочка вина из дьюти-фри делают своё дело. А еще интернет на борту — с ним даже самое неприятное путешествие неотличимо от обычного рабочего дня (или наоборот).

Аэропорт Дубаи — это огромный торговый центр. К счастью, нам вечно не хватает времени на все эти кружки и чашки. Между гейтами успели забежать в дьюти-фри, чтобы купить пару бутылок вина на новый год. Еще не знали, что вино не особо пригодится.

Люблю проводить оставшиеся перед вылетом минуты, уперевшись лбом в стекло и наблюдая, как мимо проносятся и взмывают в небо самолёты. В детстве я не видел самолётов, но наверное делал бы точно так же.

Лететь в Шри-Ланку целый день: сначала пять часов до Дубаи, потом еще четыре с половиной, до Коломбо. Лайнер огибает Индию и садится на острове юго-восточнее. Вылетали в полночь, да и приземлились затемно. Из холода и слякоти — в невероятную жару, что бьёт по ушам, через бесчувственный кондиционированный воздух самолёта.

Обычно аэропорты прилёта я встречаю радостно, как собака встречает улицу после долгого сидения дома. Но шри-ланкийский аэропорт вымотал. Пограничники заставляют заполнять бессмысленные бумажки и даже не глядят в визу, которую нужно заранее оформлять в интернете. Везде шумно и грязно, очередь в банкомат отбивается от назойливых таксистов. По залу прилёта ходит неприятного вида русский парень и кричит: «Я в Веллигаму. А ты в Веллигаму? Если да, иди ко мне!». Слушай, иди в задницу, без тебя тошно.

Парковщик в салатовой светоотражающей жилетке растолкал бомбил и усадил нас в видавший виды японский минивен. Я ехал словно в узкой будке, положив голову на согнутые колени. Меня быстро укачало, и я начал кивать от усталости, постоянно роняя на пол телефон. А. дергала меня за рукав и говорила: «Смотри, океан!» Никакого океана, конечно, не было видно. Но мы еще насмотримся, наездимся и напьёмся океана в будущие дни.

За месяц в Шри-Ланке мы сменили восемь жилищ. Они складывались в U-образный график: сначала было ничего, в середине ну очень плохо, а потом снова более-менее. Первая вилла была еще приятной. Правда, в ванной не было потолка, но было очень много муравьёв. В первый же вечер А. почти отказалась умываться.

Следующим же утром мы застегнули неразобранные чемоданы и отправились на такси в горы, в Канди. Спустя два часа пути водитель попросил нас включить русской музыки. Мы мчались мимо пальм и тук-туков, слушая «Сплин». Не знаю, что может быть удивительней.

Шри-Ланка по форме похожа на каплю. Остров всего 350 км в длину и около 180 км в ширину. А. говорит, что остров на карте часто похож на разрезанное авокадо: желтая серединка и зеленые края. Серединка — это горная часть острова. Встречаются даже горы высотой 2500 м. Самая известная гора, конечно же, Пик Адама. По преданию на неё впервые вступил первый человек на земле, сойдя с небес. Это был маленький шаг для человека, и большой шаг…

Шри-Ланка оказалась похожей на Индию — но только уютнее, чище и чуть богаче. Тут тоже едят рис с карри (об этом потом), но вдоль дорог нет нищих, которые блаженно купаются в сточных канавах. И комары Денге тут тоже есть. Мы прочитали об этом вечером в горах, когда нас порядочно искусали эти кровопийцы. Я смотрел на каждого комара и пытался понять, болен он или нет. Или может я уже болен, и сейчас комар сам заразится?

Когда-то нам казалось классной идеей пожить в горах Шри-Ланки. Казалось, что там будет прохладней, чем внизу, да и виды обещали быть приятными. Для наслаждения ими в доме даже полагался гамак, тщательно отфотографированный для объявления на Эйр-би-н-би. Горная сказка в окрестностях древнего города Канди!

Но на деле всё вышло не так здорово. В горах жарило не хуже, чем внизу: с десяти утра и до четырёх вечера носу из дома не высунешь — печёт. Да и высовывать его некуда. Дом стоит на горе, до ближайшего села нужно полчаса идти пешком, а до чего-то приличнее вообще ехать на тук-туке. Идти некуда, делать нечего. Остаётся только сидеть дома под вентиляторами и смотреть на горы. Горы, кстати, чрезвычайно красивые, как и всегда.

Смотришь на эти спокойные места и не представляешь, что Шри-Ланку завоёвывали все, кто хотел. В древности с севера наседали индуисты из Индии, а с XV века друг за другом шли европейцы: португальцы, голландцы и британцы. Португальцы пытались насесть на королевство Канди силой, взамен увозя корицу и тела павших. Голландцы старались посеять ростки христианства (и я даже побывал в местах, где им это удалось), и активно торговали. Успешней всего оказались британцы, которые взяли остров по полный контроль в 1815 году. На Шри-Ланку потекли струйки британских колонистов, которые активно строили железные дороги и учили местных английскому языку (они до сих пор немного умеют). Взамен британцы увозили кофе, кокосы и каучук.

Но у британцев не получилось превратить в дешевую рабочую силу коренных жителей, синхалийцев. Тогда они стали завозить на остров тамилов из севера Индии. Напряжение между тамилами-индуистами и буддистами-синхалийцами в будущем вызовет немало вооруженных конфликтов. На пике националистических споров с мигрантами-тамилами правящие синхалийцы переименовали государство и остров Цейлон в его синхалийское название — Шри-Ланка.

В конце XX века напряжение между синхалийцами и тамилами достигла пика вооруженной борьбы. По стране прошла череда резни: то синхалийцы убивали тамилов и жгли их имущество, то тамилы отвечали им взаимностью. Несколько десятилетий на севере острова действовала вооруженная группировка «Тигры освобождения Тамил-Илама». «Тигры» воевали с применением легкой авиации и флота моторных лодок. В воины широким потоком шли нищие тамилы, уставшие бороться за еду и кров на перенаселённом севере. Вооруженное сопротивление прекратилось только в 2009 году. Надолго ли — неизвестно.

Домик возле Канди мы про себя называли горной тюрьмой. В один из дней сбежали из тюрьмы, и случайно оказались в местном университете. Это мини-городок из зданий в колониальном стиле. Открытые коридоры и галереи, в остекленных дверях видны интерьеры пятидесятых: отполированное телом дерево и медь. На какой-то двери весит объявление по-английски: «Сегодня в актовом зале выступит Кумара Матами из университета Торонто. Расскажет про новые технологии диагностики раковых заболеваний». Рядом другое: «У нас наконец появился твиттер!». На крыльце дремлет кот.

Шри-Ланка — это типичная тропическая среда. С мая по август тут продолжается сезон дождей, который называют Йяла. В июне жара достигает пика в +35° при 75% влажности, а обычно держится в районе +30°. В горах, говорят, бывает и до +16°, но мы не знаем, где такое счастье случается. Самый холодный месяц — январь.

Шли домой мимо спортивного уголка. Эмансипированные шри-ланкийки бегали в спортивных леггинсах и белых наушниках, парни играли в крикет. Я придумывал историю, как А. позвали работать преподавателем в местный университет, а местный студент пытался завоевать внимание симпатичной белой преподавательницы.

Вокруг учебных зданий — большие и тяжелые корпуса общежитий, похожие не то на тюрьму, не то на архитектуру из «Морровинда».

Спустя 15 минут нас подвёз на тук-туке нетрезвый шри-ланкиец, который впечатлился иностранкой рядом и попытался приставать к А., совершенно меня не смущаясь.

Рядом с университетом оказался ботанический сад. Забавно видеть под открытым воздухом растения, которые мама старательно выращивает в горшках на подоконнике в тысячах километрах отсюда. Впрочем, в шри-ланскийском климате для создания ботанического сада достаточно просто ровно посадить растения, и всё. И летучих мышей запустить.

Занятно, что почти всё электричество на острове вырабатывается гидроэлектростанциями: еще в королевстве Канди синхалийцы научились связывать горные озёра каналами для ирригации. Однако меньше половины домов на острове имеют доступ к электричеству.

Идти вдоль пальмовой аллеи — удивительное ощущение. Ощущаю себя героем сериала про жизнь во Флориде.

Если белый человек снимает дом в Шри-Ланке, то к дому обязательно прилагается специальный человек, хелпер. Хелпер следит за порядком: вылавливает жуков из бассейна, меняет полотенца, подметает опавшие листья каждое утро в пять часов. А еще обычно хелпер готовит еду.

В горном доме у нас была женщина-хелпер, Кумара. Кумара знала по-английски только слово «Окей», и произносила его в разных интонациях, растягивая звуки. Кумара готовила нам потрясающие местные обеды: делала карри, варила в специях рыбу и чикена, толкла кокосовую стружку с солью. После обеда она доставала из холодильника баночку с мороженым, и накладывала его ложкой в мисочку — наверное, так полагалось. Вечером, пока никто не видит, она варила на кухне внизу рис для себя. Кумара жила в домике по-соседству, вместе с мужем и дочкой-школьницей. Она казалась мне старушкой, хотя наверное Кумара ненамного старше меня.

В первое утро нас смутила собака, которая прибежала и начала радостно тереться в ногах. А. боится собак, поэтому вскрикнула. На следующее утро мы заметили, что Кумара привязывает Басинду на время завтрака в своём домике, и бедный зверь поскуливает, непривыкший к несвободе.

В предпоследний горный день Кумара привычно принесла нам папочку, из которой мы выбирали обеды. Там было несколько листочков, на которых написано: «Обед 1», «Обед 2» и так далее. Мы выбрали «Обед 4», который раньше не просили. Кумара вздохнула, и спустя несколько минут вернулась, одетая нарядно. Сказала, что ей чего-то не хватает для обеда, и она пошла вниз, в посёлок. Мы с грустью смотрели, как она спустилась вниз по горной дорожке.

Пять дней в горном домике сперва показались нам заключением, но сейчас мы понимаем, как там было здорово. Мы пробовали домашнюю шри-ланкийскую еду от Кумары, посмеивались над ленивой Басиндой. Мы впервые увидели светлячков, и завороженно наблюдали за их мерцающим полётом. Мы узнали, кто такие пальмовые белки, и даже подружились с ними с помощью рисовых блинчиков. Еще мы узнали, что гекконы над потолком посмеиваются словно люди, могут сражаться с пауками и нагло гадят сверху на постель.

И вот спустя пять дней мы собрали чемоданы, попрощались с Кумарой и поехали вниз, к океану. К океану, скорее, скорее!

Из Ганди мы поехали мимо Коломбо в городок Бентота. Это еще не сёрферский рай, но уже значительно ближе к нему. Ехали часов пять: сперва по страшной горной дороге, потом по скоростной магистрали (успешно проехав свой съезд с неё).

Внизу всё было совсем иначе, чем наверху. Повсюду пахло морем и солью. До океана было рукой подать, достаточно было просто идти на его шум. Удивительные ощущения.

Мы сняли домик у самоуверенного парня с отличным английским. Он каким-то образом добился звания «суперхоста» от Эйр-би-н-би. На волне успеха он решил перестроить свой дом в мини-отель. В итоге мы жили зажатые между озером и стройкой, которая велась почти круглосуточно. Парень показывал мне рукой на бетонный сарай, который яростно колотили несколько рабочих: «Видишь? Дома еще нет, а он уже плотно забронирован с начала января». Ну, ладно.

Дом стоял на озере, которое хитрым образом соединялось с океаном. Вода в нём была то пресная, то солёная. Сейчас вода была солёной, и это было поводом для радости: значит, нет ни москитов, ни крокодилов.

Но вараны — были. Они вальяжно шагали по лужайке возле дома, смущая собак, и иногда шумно дрались в кустах. Я видел одного длиной метра в полтора. Страшное чудовище, оживший динозавр. В одну из ночей они разрыли наше мусорное ведро и пожрали всё, что не следовало.

Самодовольный парень нашел нам мотороллер в аренду без залогов и прочей ерунды. Прав у нас с собой не было, поэтому в случае чего полагалось откупаться от полиции банкнотой в 500 рупий (чуть больше 200 ₽). Байк здорово выручил нас. Все последующие дни мы передвигались только на нём.

Понятно, что везде пьют чёрный чай, добавляя в него молоко. Почти что индийская масала, но без специй. На продажу чая приходится 18% доходов Шри-Ланки, а самый крупный покупатель местного чая — это Россия.

В Бентоте мы впервые поехали купаться по-настоящему. Нашли приличный отель в пяти километрах от дома, бросили в багажник полотенце и крем от загара, и помчались. В десять утра на пляже есть только скучающие продавцы кокосов и нетерпеливые европейские туристы.

Вспоминаю с теплотой нашу бухточку для купания. Слева — океан, справа — рифовая балка с крабами, в центре на пористой скале сидел пожилой дедушка, похожий на похудевшего Пикассо.

Впервые посмотрел на урок сёрфинга, пока еще со стороны. Этот сёрфинг мы позже назовём колониальным — черный инструктор толкает доску белого человека, потому что тому лень грести нормально. Со стороны их урок почему-то казался каким-то эротическим действием.

Через пару дней в Бентоте мы переехали еще дальше на юг, в Хиккадуву. А. сняла нам этнический дом на берегу озера, в котором нам предстояло провести еще четыре ночи. Но всё оказалось не так здорово, как мы планировали.

В этнических домах в Шри-Ланке обычно грязно. Люди делят комнаты с муравьями, пауками и гекконами, а дворы — с наглыми воронами, собаками или еще кем похуже. В один из вечеров в паре метров от входа в озере проплыл варан длинной метра в полтора. В другой день на мой любимый диванчик пришла и улеглась местная собака, которая совсем даже не Басинда.

Мы по-прежнему ездили купаться к океану. В Шри-Ланке с этим просто, пляж есть везде, он просто тянется десятками песчаных километров. Просто приезжай, стели полотенце и борись с волнами. Весело и страшно.

Везде есть сёрферы, кайтеры, бордеры и другие ребята. Каждые сто метров на пляже сидит местный житель, которые сдаёт в прокат доску, кокос и лежак.

В Шри-Ланке заметно любят детей, и носят на руках даже довольно взрослых мальчиков и девочек.

Читал, что в жизни каждого ребёнка есть ключевые праздники, которые отмечают всей семьёй. Один из них — кири бат, или день молочного риса. Это день, когда ребёнок начинает есть твёрдую пищу. В поезде в Коломбо видел, как мама кормила ребёнка молочным рисом, скатывая из него комочки и подсовывая их к губам малыша.

Кири бат символически отмечают и при замужестве. Жених с невестой кормят друг друга комочками молочного риса на потеху публике.

Вечером первого дня мы купили у местных рыбаков креветок, и пожарили их на ужин. Утром второго дня мусорный пакет с креветочными очистками оказался раскиданным по всему двору. Мы обиделись, собрали вещи и сбежали в хороший европейский отель поблизости. Напоследок я разметал веником муравьев по веранде.

Отель — это хорошо. Отель — это кондиционер, континентальные завтраки, это даже кофе, какой-никакой. Это нормальная собака, которую можно гладить и не звонить потом в страховую. Это стриженая травка, на которую не пускают муравьёв. И даже белки с гекконами в отеле словно дрессированные.

По вечерам мы устраиливали вылазки на байке куда глаза глядят. Я клал фотоаппарат в бардачок, мы покрепче мазались кремом от загара и ехали по сельским дорогам, пока солнце не сядет. Где еще увидишь, как в полях растёт рис, а охраняет его стая павлинов.

Сегодня в Шри-Ланке живёт около 20 млн человек. Численность населения постоянно растёт, несмотря на высокую плотность даже для азиатских стран — более 290 человек на км². Полвека назад на острове жило в три раза меньше людей.

Почему-то среди водителей тук-туков модно ставить в салон бутылку из-под дорого алкоголя, наполненную водой. Они пьют из неё в жару, но выглядит это фантастически. Одной рукой он ведёт своё трёхколёсное такси, другой жадно прикладывается к «Хеннеси».

Хотел купить марок, но не нашёл почту. Кажется, в этой стране почта никому и не нужна особо, а красные британские ящики остались просто в качестве украшений. Внутри наверняка муравейник или гнездо каких-нибудь ящериц.

Лодки тут странные. Это катамараны, которые я про себя называл катаваранами. Они выглядят футуристически: композитный корпус из стекловолокна с японским бензиновым мотором соединятся с поплавком какими-то брёвнами. Удивительно, как эта конструкция перемещается по волнам высотой с мой рост.

На автобусной остановке часто закреплён портрет мужчины и женщины с надписью на синхальском и тамильском. Выглядит могильно.

Переехав в сёрф-школу, застали на лужайке две доски с острыми пластиковыми плавниками. Атмосфера и сами доски выглядели располагающе, они словно говорили: «Расслабься, всё будет круто, всё просто. Посмотри на этих ребят: они все такие разные, но все ловят свою волну. Шака-шака, бро!»

Но это был обман, жестокий обман.

Забавно, но в Велигаме есть как минимум два русских кафе. Выглядят они как типичные петербургские заведения, которые ураганом вырвало с корнем из гранита и перенесли через тысячи километров на прибрежную полосу сёрферского рая. Разве что вместо сёмги тут используют тунца, и алкоголя никакого не продают.

Сказать бармену по-русски: «Пожалуйста, сделайте мне смузи» — очень непривычное чувство через две недели плохого индийского английского.

Долго ездили туда-сюда мимо заводика по производству вяленого тунца, и в последний день всё-таки остановились попробовать. Технология проста до крайности: рыбу обмазывают солью и оставляют на несколько дней под солнцем, прямо возле океана. Рядом в будочке вялится рабочий, он же сторож. Судя по всему, живёт он прямо на фабрике и спит на пачках с солью.

Я попросил себе рыбину поменьше, нашли килограммовую. Попробовал, не отходя — чрезвычайно вкусно. Тунец и так по вкусу больше похож на мясо, чем на рыбу, а засоленный, возле океана — ммм, прекрасно. Позже мне сказали, чтобы я был осторожнее и не ел много, а то желудок может не выдержать. Но было уже поздно.

Я стал настоящим водителем мотобайка, когда полноценно обогнал на встречке автобус. Не забуду этот день никогда.

Я люблю функциональные и простые вещи, есть в них особая красота. Обнаженный, хорошо работающий механизм — словно обнаженная, хорошо работающая женщина (почему-то я сам в этом месте представил выкапывание картофеля). Тук-тук идеально подходит под это описание.

Он максимально прост, потому что ему нужно быть очень дешевым. Кусочки железа, резины и пластика. Дерматиновая обивка, провода и рычаги наружу. Тук-тук похож на автомат Калашникова. Не удивлюсь, если они взаимозаменяемы.

При этом в мире нет двух одинаковых тук-туков, разве что на фабрике по их производству. Каждый водитель перекрашивает свою машину, добавляет к ней какие-то лампочки, магнитолы, плавнички, кованные лопатки. В самом простом случае клеит на машинку наклейки с глупыми фразами на английском, с ошибками. Кажется, что умершего водителя отправляют в последний рейс на верной машинке с острыми краями бортов.

На одном из озёр видел странные лодки, которые больше нигде не видел. Вместо стеклопластиковой копии выдолбленного дерева с поплавком — плоское корыто, похожее на перевернутую кепку. Лодочник отталкивался от дна веслом, и через раз бил им по воде, устало размахиваясь.

Предположил, что это какая-то специальная лодка для ловли креветок.

Поплыли смотреть крокодилов в озере. Сели в моторную лодку, предварительно обсудили цену (иначе была бы печаль). Ездили часа три. Видели всё: плантацию коричных деревьев, медицинский ботанический сад, массаж рыбками. Крокодилов не видели. Отчаявшиеся лодочники даже бросились искать их в утонувших джунглях, но мы вовремя отговорили их, и поплыли дальше. Домой возвращались в полной темноте при свете Луны размером с доброе блюдце. Один лодочник управлял судном и попутно рыбачил, другой указывал вверх и что-то неразборчиво говорил. В небе действительно носились какие-то тени.

Кстати, в ботаническом саду было забавно. Везде аюрведа: «Вот этот корень похож на мозг, и им хорошо голову лечить». К. не поверил в чудодейственные свойства дикого лука, после чего его раствор немедленно нанесли на ногу К. Спустя десять минут место потёрли бумажной салфеткой — волос на нём словно не бывало. После мы обреченно зашагали в лавку с этой ерундой.

В поездку брал с собой любимую среднеформатную «Мамию» (на неё сделаны все хорошие фотографии), и компактный 35-мм «Роллей». «Роллей» старательно отщёлкал восемь катушек плёнки, но на девятой в его стальных кишочках что-то хрустнуло, и жизнь камеры оборвалась вот на этом кадре.

Ладно, а теперь про то, как хрустнуло и оборвалось во мне. Итак, уроки сёрфинга. У меня было шесть этих уроков примерно по три часа каждый. И за 18 часов в океане я не научился практически ничему.

Со стороны казалось, что сёрфинг — это про то, как красиво рассекать по волнам, спугивая стайки чаек и девушек в миниатюрных купальниках. На деле оказалось, что в сёрфинге кроме удовольствия полно тяжелой, изнурительной пахоты: нужно очень много и сильно грести, бороться с волнами, глотать солёную воду, обгорать на солнце. Тренер Максим рассказывал, что опытный сёрфер в хороших условиях проводит стоя на доске примерно две минуты в час. Всё остальное время он гребёт и борется.

Ты несешь тяжелую доску, которую ветром разворачивает почище любого паруса, и кладешь её на песок у подножия океана. Натягиваешь на себя лайкровую водолазку и обильно мажешь кремом от загара открытые участки тела. Лицо мажешь «цинком» — так называют специальную водоустойчивое средство от загара, похожее на жирную белую пудру. Цинк пахнет шоколадом, но это не помогает. Затем надеваешь на ногу нейлоновый браслет на липучке, который связан с доской трёхметровым тросом. Если свалишься с доски, её не унесет к берегу, за ней не придётся плыть в океан. Но ты конечно же свалишься.

Тащишь доску через волны. Сначала тебе по колено, и она сама перепрыгивает через набегающую белую пену. Серферы так и называют её, пенка — на пенке учатся кататься все начинающие. Затем доходишь до места, где пенка образуется, здесь где-то по грудь. Тяжелая и мощная сплошная волна выпячивается, образует горб и с шумом падает, разрушаясь и образуя пенку — такую волну называют зелёной. В этом месте преодолевать волну уже куда сложнее: она выше роста, больно бьёт по телу и вырывает из рук доску. После нужно лечь на доску животом, развернуться лицом к берегу и ждать волны. Место, где ты с ними встретишься, называется лайнапом.

Волны приходят из океана группами, по четыре-пять. Такую группу зовут сетом. Когда сеты идут один за другим, то это здорово, значит получится покататься, значит пришёл свэлл. Если свэлла нет, то лайнап флэтовый.

Первая волна в сете обычно слабая, предварительная — можно расслабиться и позволить ей перекатиться под тобой. Видно, как она прошла зеленым горбом, а после поднялась и рухнула. Но мешкать нельзя, следом за ней идёт большая и мощная, подходящая волна.

Когда до волны остается метров десять, нужно грести: сначала в обычном темпе, но постепенно ускоряясь. За пару метров до волны сёрфер гребёт всё сильнее и сильнее. Когда волна догоняет его и щекочет пятки, он делает еще пару мощных гребков, ускоряясь и чуть перегоняя её. И тут случается магия.

Набегающая волна слегка приподнимает доску и ускоряет её. Секунду назад ты едва плыл вперёд, подгоняемый собственными руками, а сейчас доска несётся, вышибая брызги и подрагивая. Тут мешкать нельзя, нужно седлать. Опытный серфер вспрыгивает на спину доски одним коротким неуловимым движением: вот он лежал на животе, а вот уже стоит, согнув ноги. Начинающий взбирается на неё за пару секунд, стараясь не упасть — со стороны это похоже на отжимание от крокодила.

Ну а дальше уже всё просто: можно крутить трюки, прыгать на доске, ходить по ней взад-вперёд, делать комплименты девушкам, вращать доску под собой. Мы, правда, этого не проходили.

А вот «Лэйзи Лэфт» — один из лучших сёрферских лайнапов на острове. Волна здесь всё время левая, он падает слева по отношению к сёрферу. В любой день в любое время на волнах качается дюжина голов.

Тренер Макс держит мою доску для фотосессии. Восемь с половиной футов, дальше некуда. Доска большая и толстая, похожая на маленькую баржу, и покрыта специальным противоскользящим составом, похожим на неопрен.

В первый же день доска крепко стёрла мне колени и ладони, а солёная вода всё это хорошенько разъела. Было так больно и обидно, что хотелось поскорее уехать с этого чёртового острова. Но я поел папайи, собрался и вроде ничего. Ссадины вот только недавно прошли.

А вот тренер Мангла. Сначала казалось, что это какой-то странный персонаж, хиппи от сёрфинга. Его урок начинался с фраз «джаст фил за оушен, релакс энд глайд!», но потом я проникся. Особенно когда увидел как Мангла пишет стихи, сидя на втором недостроенном этаже сёрфинг-отеля.

На будущих Олимпийских играх Мангла будет судить сёрфинг. В один из дней придумали для него шутливый стишок: «От неопреновой доски Мангла стёр свои соски». Потом оказалось, что так оно и было.

Одно из самых сильных впечатлений от острова — это поезда. После окончания сёрф-школы мы поехали на поезде на денёк в Канди. И это были замечательные шесть часов.

Поезда в Шри-Ланке маленькие: десять коротеньких вагонов вполовину наших, и тянет их дизельный тепловоз. Поезда скрипят и трясутся так, что я, уснув, рисковал свернуть себе шею. Впереди поезда прицеплен дорогой туристический вагон с кондиционером, за ним — простые. В простых вагонах окна и двери раскрыты нараспашку, и это прекрасно.

Пока едет поезд, расскажу вкратце о кухне. Шри-Ланкийская кухня похожа на индийскую: рис, карри, всякие закуски, иногда мясо, но чаще рыба (островитяне съедают её в год в среднем по 19 кг). Обычно всё острое, обычно всё с рисом.

Запомнились хопперы — рисовые блинчики с мягкой серединкой. Их пекут в специальных сковородках, так что края хопперов загибаются наверх. Еще делают роти, милые кокосовые хлебцы. Как же я скучаю по их нежному сладковатому вкусу.

Вместо творога здесь курд (не путать с ферментированным сыром куртом). Курд похож на очень густой кефир, и с кленовым сиропом или джемом кажется прекрасным.

Про фрукты и овощи и говорить нечего. Я каждый день покупал папайю, которая на вкус оказалась чем-то вроде сладкой тыкво-дыни, и маленькие арбузы размером с апельсин. Еще регулярно употребляли рамбутаны, про бананы и говорить нечего. Еще попробовал джекфрут — огромный колючий плод, родственник дуриана. Это самый крупный фрукт на свете. Было странно копаться руками в его липких сладких внутренностях, извлекая оттуда кусочки мякоти, размером и формой напоминающие пельмени.

Если очень хочется алкоголя, можно купить подпольный темный ром. Из чего его гонят — непонятно. Но в мохито и куба-либре сойдёт и такой.

Можно на ходу встать на подножку и ехать снаружи, высунувшись. Мимо пролетают то деревни с рисовыми полями и коровами, то станции, полные мужчин в рубашках и женщин в национальных костюмах. Затем дрезина, пыхтя, тащит нас в гору, и под ногами раскрывается настоящая пропасть, от которой захватывает дыхание. Иногда поезд ныряет в тоннели, заполняя вагоны темнотой и дизельной гарью.

Стоя на подножке можно слушать музыку или просто думать о своём, пытаясь сорвать на лету тропический цветок.

Поездка на поезде была прекрасной, а вот Канди оказался довольно посредственным городом. Он куда теснее и беднее столичного Коломбо и уже ощутимо пахнет Индией. Десятки туристов с поезда бегут сразу в главную достопримечательность — старый буддийский монастырь, в котором по преданию хранится зуб Будды.

На входе строгие охранники разворачивают женщин в юбках и мужчин в шортах — нельзя мол, оскорбление святыни. Но ушлые торговцы поблизости заворачивают их в специальные белые накидки. А. покупать накидку категорически отказалась — мол, это грабительство какое-то.

Пока К., К. и В. проводили время в храме, мы обошли вокруг озера, и понаблюдали за окружающей жизнью. Вот буддийский мальчик-монах с улыбкой шагает по опасной обочине дороги. Вот к школе подъезжают тук-туки, полные школьников в белоснежной форме. Вот полицейский в каких-то длинных перчатках безуспешно управляет дорожным движением — перчатки настолько длинные, что крепятся к его погонам.

Жарко и хочется домой, хочется постоять напоследок на подножке волшебного поезда.

Мы провели в Коломбо полторы ночи до отъезда К., К., и В. Я не успел понять что-то о городе, разве что он немного похож на Екатеринбург: те же элитные жилые башни и недостроенный памятник ананасу посреди города.

Проводив друзей, переехали в Нигомбо, отдохнуть пару дней в хорошем отеле и заняться счастливым ничегонеделанием. Нигомбо оказался пригородом Коломбо в получасе езды, он расположен на узкой косе между океаном и широким солёным озером. На другой стороне озера — аэропорт, всё как я люблю.

Почему-то Нигомбо оказался христианским городом. Никаких тебе буддийских куполов-ступ и монахов в красных одеждах. Повсюду католические костелы и кладбища с крестами. Сюрреалистическое зрелище: статуя Иисуса стоит между пальм, окатываемая солёными брызгами океана.

Случайно попал на шри-ланкийскую свадьбу. Странная смесь из национальных нарядов и европейских костюмов, из традиций и подчеркнутой светскости. Друзья жениха приехали на тук-туках.

В Шри-Ланке возлюбленным непросто найти уединённое место. Парки переполнены «зонтиками» — это парочки прячутся от солнца и посторонних глаз под обычными зонтами. На острове до сих пор есть кастовая система, поэтому в традиционных семьях даже познакомиться с симпатичным тебе партнёром довольно тяжело. В газетах можно встретить такое объявление: «Хорошая буддийская семья ищет достойную невесту своему тридцатилетнему сыну. Выпускник лучшей школы в Коломбо. Работает в известной фирме, жильём обеспечен. Гороскоп хороший».

Ну вроде всё, воспоминания и фотографии закончились. Пришло время коротких итогов.

Шри-Ланка — это клёвый остров. Он подойдёт, чтобы хлебнуть индийской азиатчины, но чтобы не чрезмерно. Будут тук-туки, карри, монахи, но панкейки с кленовым сиропом тоже найдутся.

По Шри-Ланке приятно путешествовать. При желании за месяц можно объехать весь остров: от серфёрского юга до сурового тамильского севера. Остров относительно небольшой, везде есть дороги, интернет и цивилизация.

Я был очень впечатлен тропической природой. Светлячки и пальмовые белки, обезьяны и осьминоги. Всё дышит жизнью, всё цветет. Я скучаю по ночам, в которых всё вокруг смеялось, рычало и пело дикими голосами. Скучаю даже по варанам на просёлочных дорогах, которых я сгонял с пути, нетерпеливо бибикая.

Но путешествовать где-то целый месяц — это тяжело для продуктивности. Казалось, что я забыл дома половину себя: дела делались со скрипом, многое пришлось двигать на первую неделю после возвращения. Я понял, что в путешествиях важно инвестировать в хорошее жильё, где ты можешь расслабиться полностью и заниматься делами сколько хочется.

Шри-Ланка — это классное место, куда я еще обязательно вернусь.

В конце сентября и начале октября я побывал в своём первом туристическом походе: прошёл пешком десятки километров по абхазским высокогорьям, дважды оказался в снежных неприятностях. Еще я пил чачу в армянском доме, путешествовал по Сухуми и побережью, воровал соседский виноград и вообще замечательно провёл время.

Про все эти приключения у меня есть обстоятельный рассказ с фотографиями. Присаживайтесь поудобнее.

Предупрежу заранее — в начале рассказа будет много текста и мало фотографий. Это потому, что я ленился доставать тяжёлую плёночную фотокамеру из рюкзака в походе (а иногда мне было совсем не до этого). Я постараюсь максимально использовать свои описательные способности, и надеюсь что вам не будет скучно.

Глава 1. Сборы

В этой главе расскажу о том, как готовился к походу.

Понимаю, что странно начинать рассказ с кучи текста про восьмидесятилитровый рюкзак, самовысыхающие носки и туалетную бумагу. Однако это важно описать заранее, чтобы не возвращаться с этому по ходу повествования.

Так что начнём с содержимого рюкзака и описания сборов. Мои сборы состояли из бесконечных трат на одежду и снаряжение.

⌘ ⌘ ⌘

Перед походом я окунулся в мир туристической одежды. И чем больше я изучал эту тему, тем меньше в моей голове оставалось мифов о преимуществах натуральных тканей: хлопка, шерсти, кожи. На самом деле походники одеты в высокотехнологичную синтетику.

Вместо красивых шерстяных носков надевают тонкие синтетические — они отводят влагу от тела и испаряют её через обувь. В результате ноги всегда сухие, даже если не снимать ботинки большую часть дня. Сухие ноги не мёрзнут и не образуют мозолей.

На теле тоже синтетика: термофутболки и леггинсы. Они также быстро отводят влагу от тела. Обычная хлопковая футболка сохнет сутки, а синтетическую достаточно снять и встряхнуть пару раз — и она уже сухая. Впрочем, обычно она мгновенно высыхает на теле сама. Если носить несколько слоёв одежды из специальной ткани (например, футболку, водолазу и куртку), то случаются волшебные вещи: куртка ощущается слегка влажной, хотя футболка и водолазка уже сухие и тёплые — они отвели влагу от тела.

Внешним слоем носят мембранную одежду, такая не промокает от осадков, но пропускает влагу от тела. В мембранных брюках и куртке чувствуешь себя неуязвимым: на улице дождь поливает, а тебе всё равно. Конечно, одежда не резиновая и со временем промокает, но легко пару часов выдерживает средний дождь.

В походе вообще важна многослойность. Сидишь на камне в тени во время обеда — тебе холодно. Идешь по серпантину под солнцем — жарко. Нужно постоянно снимать и надевать одежду. В жаркие минуты идёщшь в одной футболке. Натягиваешь сверху водолазу, если стало прохладно. Вечером, когда совсем холодно, надеваешь пуховку. Если вдруг пошёл дождь — натягиваешь мембранную куртку и штаны-самосбросы (они с молниями сборку, можно надеть не снимая обуви). А когда кончился дождик и потеплело, то быстренько снимаешь всё с себя до футболки. Чувствуешь себя  родителем, который бесконечно одевает и раздевает младенца в коляске, при этом младенец ты сам. Но иначе никак. Если натянуть свитер на рубашку и пойти так, то быстро вспотеешь, потом замерзнешь и согреешься будет трудно.

Я раньше посмеивался над знакомыми, которые ходят по городу в мембранных куртках для катания на сноуборде. Но побывав в походе, ощутил на себе могущество специальной одежды. По моим впечатлениям мембранная одежда и термобельё в походе круче обычной раза в два. Пойти в горный поход в джинсах, шерстяном свитере и дак-бутс — это мучение.

⌘ ⌘ ⌘

Из других расходов отмечу рюкзак. Для похода нужен специальный большой рюкзак вместимостью в 80 литров и выше (он в 5-7 раз больше обычного городского).

В обычном рюкзаке носят ноутбук и пару нетяжелых вещей, всего килограммов в пять. Это небольшой вес, и его передают лямками на плечи. Но в туристическом рюкзаке носят 15-20, а иногда и по 40 килограммов. Это очень большой вес, на плечи его не передашь — он испортит осанку и быстро утомит. А ведь с рюкзаком нужно идти по 10 часов кряду.

Чтобы разгрузить плечи, в туристическом рюкзаке вес переносят на поясницу. Вдоль спины у него расположена жёсткая кллюминиевая рама, а снизу, на уровне пояса — «уши» и ремень. Турист надевает рюкзак, а после затягивает ремень на поясе. Ремень охватывает таз и подвешивают груз на пояснице через уши. Лямки при этом почти не касаются плеч, вес через них не передаётся.

Я относился ко всей этой конструкции скептически, как и мембранной одежде. Когда впервые надел снаряжений рюкзак, мои плечи сильно устали спустя сто метров пути. Но когда мне помогли отрегулировать раму и показали, как правильно затягивать пояс, всё изменилось. Я нёс за плечами почти двадцать килограммов, и даже не чувствовал этого веса! Несколько дней похода я лез с рюкзаком в горы и переходил броды, и всегда он был для меня почти неощутимым. Одним словом, удивительная штука!

А еще рюкзак — это сложная конструкция. Он весь состоит из карманов, мешков, клапанов, затягивающих и утягивающих ремешков. Некоторые рюкзаки даже умеют разделяться на большой и маленький. Рюкзак также стоит недёшево.

⌘ ⌘ ⌘

Из других предметов снаряжения могу вспомнить спальник, палки и гидратор.

Спальник, или спальный мешок — это одеяло, которое застегивается по кругу в тёплую шаурму. Со спальникам отдельная наука: размеры, материалы, температура комфорта. Скажу только, что мой спальник оказался дурацкий: слишком тёплый, маленький для меня и тяжёлый — около двух килограммов. В следующий раз лучше куплю спальник полегче, но технологичнее.

Палки для ходьбы — это третья нога для путешественника. Они помогают разгрузить ноги через руки, которые в походе обычно не используются. На сколько горной дороге они дают дополнительные точки опоры. К палкам быстро привыкаешь, идти без них становится неудобно, странно. К сожалению, из-за тяжелых условий мои палки погнулись, и я оставил их перед отъездом.

Гидратор — это мягкий мешок с трубкой. В мешок наливают воду и размещают его в рюкзаке, а шланг крепят на лямку. С помощью гидратора можно понемножку пить воду в походе, не снимая рюкзака и даже не сбивая хода: просто вкладываешь сосок шланга в рот и делаешь пару глотков. Мой гидратор сперва раздражал меня: чтобы попить, нужно было прикусить сосок в правильном направлении, да и шланг время от времени пережимался. Но со временем я научился и привык к этой штуке. Кажется, что пить из гидратора удобнее, чем из фляги. Да и вмещает он сразу полтора литра (такую флягу или бутылку таскать трудно).

Про палатку особо рассказать ничего не могу. Организаторы выдали нам по трети обычной трёхместной палатки, каждая часть весила примерно килограмм.

⌘ ⌘ ⌘

Из-за того, что я раньше не был в походах, всю одежду и оборудование пришлось покупать. Мембранная одежда, рюкзак и снаряжение — дорогие. Я потратил на всё около 70 тысяч — это в несколько раз дороже участия в походе. Наверное, можно рассматривать такие траты как инвестицию в будущие приключения, но это спорно. Часть одежды слегка истрепалась, некоторым снаряжением я не очень доволен. Кажется, что походники подсаживаются на своё оборудование покруче спортсменов, фотографов или компьютерщиков.

Если вы, как и я, никогда раньше не были в походе и присматриваетесь к такому отдыху — старайтесь поменьше покупать, и побольше брать в долг в друзей. Вы точно найдёте рюкзак, спальник, возможно получится добыть обувь и куртку. Это сэкономит вам половину бюджета. Потом, если втянетесь — купите сами подходящее именно вам оборудование.

⌘ ⌘ ⌘

Еще несколько мыслей о снаряжении:

• Берите меньше одежды. На неделю достаточно пары футболок, по две пары белья и носков. Да, на третий день оно будет ощутимо несвежим, но вы тоже таким будете (мыться-то негде).
• Вообще берите самый минимум вещей. Вы пронесёте каждый лишний килограмм через броды и километры серпантинов. Чем легче рюкзак, тем меньше вы устанете и тем довольнее будете от похода.
• Дешевая серенькая туалетная бумага в походе на вес золота. И дело даже не в прямом её назначении. Оказывается, у бумаги целая куча возможных применений: ей протирают посуду, чтобы не мыть, вкладывают в промокшую обувь, используют для растопки. В исходе первого дня я шутку предлагал купить у И. рулон туалетной бумаги за все мои наличные деньги — от них было меньше пользы, чем от простых серых листочков.
• А вот настоящую туалетную бумагу лучше использовать влажную. Я просто купил пачку влажных салфеток, их же применял вместо душа.
• Полезно иметь небольшой ножик (подойдёт складной), миску, кружку, ложку и вилку. Я по глупости купил красивый и дорогой дамасский нож, который заржавел насмерть еще до конца похода.
• Нужен налобный фонарик и набор батареек к нему. Часов в шесть в лагере уже темнеет, без фонарика ни поесть нормально, ни в туалет не сходить. Еще я при его свете я вечерами вёл дневник.
• Для телефона, паспорта и прочих важных вещей круто иметь непромокаемые пакеты. Я просто взял дюжину обычных целлофановых пакетов и завернул в них своё барахло. Понял, что для документов и телефона лучше иметь специальный пакет, который не нужно развязывать каждый раз или рвать от нетерпения.
• Полезно взять с собой перчатки. Руки мёрзнут постоянно, особенно в дождь.
• Спать в горах нужно в шерстяной шапке, сорян.

Наверное, я слишком неопытный походник, чтобы советовать что-то еще. Но вцелом такими были сборы.

⌘ ⌘ ⌘

Еще несколько слов про организацию путешествия.

В походы обычно ходят группами, по пять-десять человек. В группе есть один или несколько старших, опытных походников: они составляют маршрут, распределяют обязанности, помогают, поддерживают. Для них поход — это работа, они менеджеры. Остальные ребята идут ради своего удовольствия, полагаясь на старших. Есть еще всякие профессиональные экспедиции и одиночные походы, но это сейчас не так важно.

Обычно походы организуют турклубы. Чтобы пойти, нужно вступить в клуб и что-то там сделать, я не знаю что. Но есть небольшие компании, которые организуют всё сами, без волокиты и бюрократии традиционных организаций. Я ходил как раз с такой компанией, «Эскейп Турс».

Компания обеспечивает участников частью оборудования и предлагает маршруты. Маршрут — это не просто случайное направление в горы. Организаторы всё тщательно изучают: где делать привал и разбивать лагерь, где добыть дрова и воду. Они понимают, куда и как эвакуировать людей в случае чрезвычайной ситуации. У хороших организаторов всё предусмотрено.

Свою компанию я нашёл в интернете. Связался с ребятами, обсудил условия участия и маршрут, оплатил. Узнал, что стартуем мы из Абхазии, из Цандрыпша. Посоветовался об оборудования и купил билеты. Путешествие начинается!

Глава 2. Двадцать шесть бродов

Поход начался с небольшой прелюдии. Я прилетел из Петербурга в аэропорт Сочи, забрал свой тяжеленный рюкзак c багажной ленты и отправился на границу с Абхазией. До границы ходят маршрутки, а особо нетерпеливые походили ходят пешком, через Адлер.

⌘ ⌘ ⌘

Граница — странная, нигде такой не видел. Нет ни суровых лесов в нейтральной полосе, ни автоматчиков, ни характерного ощущения перехода между мирами. Просто Адлер вдруг заканчивается забором, к которому тянется вереница уставших людей непонятных возрастов и занятий. Проходишь сквозь калитку и попадаешь в здание, которые напоминает не то провинциальный автовокзал, не то служебную пристройку к рынку — это российский пограничный пункт. В нём проверяют паспорт и пропускают дальше.

После туристы и местные переходят по старому мосту через речку Псоу и проходят абхазскую границу. В Абхазии даже пристройки нет, люди просто проходят через пару скучающих сотрудников, не показывая паспортов. И попадают в лапы десятков таксистов.

Мы доехали впятером на стареньком «Мерседесе» по слегка утомлённой дороге мимо каштанов, глупых коров и домов с зелёной крышей. Слева мелькает море, справа встают пологие холмы. Машина повернула пару раз и остановилась у разбитого железнодорожного вокзала в в сталинском стиле. Приехали, Цандрыпш.

⌘ ⌘ ⌘

В Цандрыпше у нашего отряда была база — пара комнат, снятые в гостевом домике у Перузы и Соломона, амшенских армян. Про Перуну, Соломона и армян-амшенов я расскажу позже.

Мы переночевали (ночь в ста метрах от Чёрного моря оказалась непривычно холодной), и следующим утром выдвинулись в путь. Два часа на разбитой газели нас вёз водитель по имени Роберт, с особенным смаком включавший итальянскую музыку шестидесятых. Под мелодии со средиземного побережья мы промчались по черноморскому, и поднялись метров на триста в горы. Дома кончились, дорога тоже. Роберт развернул газель и оставил нас одних у подножья горного перевала возле деревни Ачмарда. Накрапывал дождик, где-то вдали звенели медными колокольчиками коровы. Мы отправились в путь.

Шли ровно, одетые в мембранные штаны и куртки. Впереди меня — крупные цветные пятна непромокаемых чехлов на рюкзаки, с которыми спутники были еще больше похожи на космонавтов. Я оглянулся назад, посмотрел на море в сходящихся холмах ущелья. В следующий раз я увижу его через несколько дней, в других, менее приятных обстоятельствах. До сих пор жалею, что не сделал фотографии на память.

Я старательно переставлял ноги, стараясь сродниться с тяжелым рюкзаком и непривычными для меня палками. Казалось, что слегка устал идти в небольшую горку, дыхание едва заметно сбилось. Я вопросительно посмотрел на руководительницу похода М-а. Она глянула на часы и весело заявила: «Идём семь минут!». До обеда оставалось четыре часа, до привала и лагеря — часов семь.

Мы сделали небольшой перевал с еще заметной автомобильной дорогой, и упёрлись в русло ручья Сендрипш. Обычно в конце сентября ручей мелеет или пересыхает вовсе, но несколько дождливых дней перед нашим походом превратили его в маленькую речку глубиной примерно по колено. Ручей журчал по камням и ждал, пока мы снимем треккинговые ботинки. Переходили медленно, расстегнув лямки рюкзаков — от ноши следовало быстро освободиться, если упадёшь, и если тебя потащит течением. Вода почти что ледяная, но брод ощущается как маленькое приключение, испытание. Стараешься не думать, что дома любой случай промоченных ног трактуется как предвестник неизбежного заболевания.

Не успели мы переодеться, как пришло время второго брода, за ним — третьего, четвёртого. Дорога, когда-то проложенная или для военных нужд, или для лесовозов, прыгала с одного берега ручья на другой. Мы обувались и разобувались. Порой с мини-стоянки после одного брода виднелся следующий. Спустя дюжину остановок в излучине ручья устроили обед. Разрезали сало и хлеб, угощались огурцами и халвой. Было удивительно черпать вкусную холодную воду прямо из ручья и пить её маленькими глотками. Скалы над головой сходились к небу тяжелыми зелеными ладонями. Было весело и чуть страшно. Случись чего — до дома километров тридцать, и никто не отвезёт тебя на машинке к морю. Еще появилось странное, слегка пьянящее чувство дикости. Вот ты и вода, ты и горы. Здесь нет людей. Такого раньше не было. И это чувство будет только нарастать со временем.

⌘ ⌘ ⌘

Обед закончился, но броды продолжались. Еще через несколько переходов через Сендрипш мы перестали переобуваться из запасных кроссовок в основную обувь — просто перешли ручей в кроссовках и пошли дальше в мокрой обуви к следующему броду. Тело успевало нагреть влагу в кроссовках, и даже дискомфорта не ощущалось. Но чего стоит сама мысль о том, что ты уже час идёшь в мокрой обуви, время от времени погружаясь по колено в холодный ручей!

Около четырёх часов мы наконец стали набирать высоту, порой поднимаясь над ручьём на сотню метров. Но затем неизбежно тропа делала спуск, снова погружая нас в воду. Наконец, разменяв двадцать шестой брод, мы вышли на ровный участок под скалой, что нависла над ним словно корабельный нос. Под скалой стояли пара грубо сколоченных скамеек, импровизированная полка, валялся котелок и другие следы человеческого присутствия. Наша стоянка была популярным местом среди нечастых туристов и спелеологов. Как и мы, они стремились на плато Арабика. Повсюду валялись вещи, которые их владельцы протащили через леса, тропинки и броды: рваная одежда и обувь, какие-то странные железные детали и ржавые металлические кружки. Одну из них я отмыл в ручье и присвоил, потому что свою забыл. Так в горах у меня появилась самая хипстерская кружка на свете (еще и металлический привкус давала, от ржавчины).

На разбор вещей ушёл час. Всё быстренько оделись, нацепили сидушки и налобные фонари. Я сбегал за водой, попутно прояснив происхождение странных деталей — у самого ручья лежал развалившийся советский автобус, непонятно как оказавшийся в этих краях. В очаге заплясал огонь, над огнём нависла пара котелков: один для супа, второй для чая. Удивительно, но чаю походники пьют очень много, едва ли не по литру каждый. Он согревает и служит поводом для неспешной беседы.

⌘ ⌘ ⌘

К семи часам под скалой стало темновато. Все бросились фотографировать, как солнце гладило вершины соседних холмов. После расположились вокруг костра, обсуждали бывшие приключения и мою аэрофобию. Разложили сохнуть кроссовки вокруг очага: кто-то прожёг дыру, я закоптил свои рошики насмерть (пахнут костром до сих пор). Около девяти разбрелись по палаткам, укутываться в спальники и слушать ночной шелест ручья в русле под нами.

Я оказался третьим в организаторской палатке и подслушал, что между обедом и стоянкой по пути попадались следы медвежьей жизнедеятельности. К. заявил: «Он одни ягоды ест». Думал об этом всю ночь, спал плохо.

Глава 3. Плюс тысяча

Ночь в палатке оказалась на удивление приятным делом. Не знаю, сказалась ли мышечная усталось от нагрузок первого дня или свежий воздух. Но я не заметил ни отсутствия постели под собой, ни спального мешок, который оказался мне мал.

Впрочем, ночью случилось неприятное событие, которые затем слегка омрачило мне дальнейший поход. Ночью, покуда я думал о медведях и ворочался в мешке, молния на моём спальном мешке расстегнулась. Я правой рукой как-то нетерпеливо и грубо начал застёгивать её… и одёрнул руку от резкой боли — подушечкой указательного пальца ощутил какой-то ожог. Ночь, в палатке ничего не видно, тянуться за фонариком неудобно. Сунул палец в рот и ощутил металлический привкус крови. Чёрт, вероятно прищемил! Когда рассвело, рассмотрел палец. Оказалось, ночью я срезал молнией лоскут кожи размером с копеечную монетку прямо на подушечке. Ранка пустяковая, но на самой важной части пальца. Последующие несколько дней я не мог ни обувь завязать нормально, ни на фотографическую кнопку спуска нажимать. Хорошо еще не приходилось пользоваться сенсорным экраном телефона, а так бы вообще расстроился.

Но делать нечего, нужно идти дальше. Мы быстро запаковались, позавтракали кашей (пересолили её спросонья) и выдвинулись дальше. К печали И. нам пришлось преодолеть еще пару бродов, а после мы начали набирать высоту. Сегодняшним днём предстояло зайти на тысячу метров в горы: подняться выше зоны леса и выйти на высокогорную стоянку Гелгелук.

⌘ ⌘ ⌘

Второй день был самым тяжёлым физически. Вчера дорога пульсировала: то поднимала вверх, то опускала обратно к ручью — так успеваешь слегка устать, и отдохнуть после за спуске. Но путь к Гелгелуку шёл вертикально вверх, серпантином по холму. Отдохнуть негде, разве что иногда можно опереться на палки и отдышаться. Ноги ноют и отказываются шевелиться, сердце колотится, рюкзак кажется неподъемным. Печали добавляет обстановка: мы идём по «дну» влажного леса, по размокшей глинистой дороге. Ботинки облупливаются грязью и словно набирают по тонне каждый. Вокруг влажно, и эта влага пропитывает одежду. Чёрт побери, даже присесть на привале негде толком, сухое место надо еще поискать (и дойти до него). Первые несколько часов были совершенно изматывающими для меня. Не помню, чтобы мне когда-то было так тяжело физически.

Отряд растянулся: пока самые сильные вырвались вперёд, слабаки вроде меня отстали. Так я узнал, что идти последним в походе сродни проклятью. Всё время кажется, что ты отстаёшь, что подводишь остальных, хотя на самом деле просто кто-то незаконно вырвался вперёд. М-а спустилась откуда сверху, и подбадривала меня, рассказывая истории из своей десятилетней походной практики. Узнал, что она родилась, выросла и живёт в глухой алтайской деревне, где даже деньги не используют (магазинов-то всё равно нет). И назвали её в честь акушерки, которая прилетела принимать роды у её мамы на вертолёте. И что она ходила в тяжелые многодневные зимние походы, причём одиночные. Невероятная девушка.

Спустя пару часов ландшафт вокруг стал меняться. Влажный лес отпустил нас, заставив напоследок подняться по тяжеленной горной тропе. Деревья стали реже, хвоя сменилась на лист. Я сорвал и попробовал пару ягод крыжовника, затем Н. показал мне дикий фундук. Мы сделали несколько поворотов, поднялись еще выше и пообедали на самой кромке леса. Дальше были только редкие кусты, трава и горы. Казалось, что сидели на границе жизни, готовясь к выходу в открытый космос.

Чуть выше и дальше на ровной площадке в ущелье виднелись невысокие серые домики — балаганы. Гелгелук облюбовали охотники, которые десятилетиями стреляют тут горных козлов. Они строят себе эти балаганы, в которых ночуют и оставляют отвисеться туши в случае удачной охоты. Мы надеялись заночевать в одном из таких домиков.

⌘ ⌘ ⌘

Полчаса на рывок, мимо ручья и наверх, и вот мы на площадке балаганов. У одного из домиков стоит уазик и ходят суровые мужчины в форме. Вежливо здороваемся, ставим временный лагерь из тента возле одного из строений. Бегло осмотрели свободные — они все похожи скорее на продуваемые сараи, чем на настоящие дома. Спать в таких в одних спальниках рискованно: ночью похолодает. А если и разбивать палатку, то лучше сразу в поле. Ставим палатки, пьём чай и играем в карты. На нас медленно наползает облако.

Пока ребята ушли за дровами, я наблюдаю за абзахами-охотниками. Они выставили в сотне метров на холме картонную коробку от вина и весело палят в неё из винтовок. Слышал, что в туристам тут отношение двоякое. Врождённое гостеприимство соседствует со страхом за незарегистрированное оружие. Еще я хотел попробовать дикой козлятины, но в этот день охотники не настреляли ничего, кроме картона.

Я узнаю, что на соседнем холме ловит телефон — в десятках километров под нами Сочи, и оттуда странным образом добивает российская сотовая связь. Я созваниваюсь с А, зачем-то обновляю почту и телеграм-каналы. Возвращаюсь и вижу, что в импровизированном посёлке активизировались жизнь. С гор спустились новые охотники? они топят крохотную печку, котят дрова, ходят туда-сюда. Кто-то протянул провода из-под капота внедорожника, и теперь в одном из балаганов звучит не то телевизор, не то радио. М-а пытается безрезультатно разжечь мокрые дрова, которые ребята с трудом приволокли с уровня леса. Становится холодней.

Чем выше в горы, тем сложней рельеф. Тут уже не до красоты и гладкости. Заметно, как скальные слои топорщатся под острыми углами друг к другу. Представляю силу, что столкнула и выдавила на поверхность эти километры и миллионы тонн.

⌘ ⌘ ⌘

Неожиданно охотники-абхазы уступают нам единственный приличный балаган, самый новый. Он сколочен без щелей, утеплён снаружи и облагорожен внутри. Мы быстро перетаскиваем туда свой скарб и пытаемся обустроить быт. Внутри нет печки, и готовить приходится на бензиновой горелке. А еще вечеру выясняется две печальные новости.

Во-первых, И. почувствовала себя плохо: её знобит. А во-вторых,  Л. принёс с холма свежий прогноз — завтра на нашем пути ожидается резкое ухудшение погоды: дождь и возможно даже снег.

Ложимся спать с грустным настроем. Застегиваюсь в спальнике максимально аккуратно, и перед выключениям фонаря вижу, как изо рта валит пар. Деревья больше не шелестят, ручей не шумит внизу. Горы стоят холодно и молча, и я среди них. Первый раз в жизни засыпаю в шерстяной шапке.

Глава 4. Штурм неба

Проснулись: холодно, изо рта валит пар. Да еще и проснулись рано, часов в шесть или семь.

Сегодняшний план впечатлял: нам следовало набрать еще пару сотен, и спустя шесть километров выйти на плато Арабика. Обычно отряд в этом походе останавливается прямо на плато, у подножия двух скал: Каменная Клад и пик Арабика. Однако сегодня решили обойтись без лагеря — на высокогорье будет холодно, нет ни воды, ни дров. Чтобы не ночевать в минусовой температуре, решили этим же днём перевалить через скалистый Каменный Клад, пройти мимо скалы Глаз Дракона вниз, к озеру Дзоу. Путь большой и тяжелый, да еще и погода может подложить свинью. Поэтому и встали рано.

Однако выйти быстро не смогли: состояние И. ухудшилось. Стало очевидно, что продолжить путь с нами она не сможет. После недолгих переговоров было решено эвакуировать её на внедорожнике охотников вместе с М-й. Мы оперативно позавтракали с кислыми минами, и вышли вчетвером. Погода была прекрасной, светило солнышко. Мы бодро пошли вверх по сужающемся ущелью.

⌘ ⌘ ⌘

На этот раз меня как самого слабого поставили вперёд. Хорошая погода и нежелание застрять на перевале в снег гнали вперёд, и сильные ребята сзади едва поспевали, порой даже отставая. Трёхчасовой путь до плато Арабика мы сделали примерно за полтора часа.

Пейзажи за окном стремительно менялись — становилось меньше травы и больше камней. Наконец мы обогнули невысокую скалу Пирамида и вышли на небольшое плато, площадью в средний городской парк. Это она, Арабика.

Арабика — довольно известное место. Нашим маршрутом и другими путями к ней ежегодно идут десятки, сотни спелеологов. Дело в том, что на Арабике находятся три глубочайшие пещеры мира. До самой глубокой пещеры Крубера-Ворнья (более 2 км вниз) можно было дойти за полчаса. Но мы торопились дальше, погода поджимала. Где-то в этих местах в прошлом году разбился вертолёт из Адлера, прилетевший спасать засыпанных снегом спелеологов, но следов катастрофы мы не нашли. Еще на плато я наконец согрелся — весь предыдущий путь шёл зябко.

Справа плато ограничивал пик Арабики (2700 метров), вершина которого скрылась за облаками. Но нам следовало идти дальше, огибая внешне неприступные склоны Каменного Клада. Не знаю, что назвал кладом эту дьявольскую на вид скалу.

Спустя час мы продрались сквозь каменно-травянистые склоны и подошли к перевалу через Каменный Клад. Мы присели на скамейку на стоянке спелеологов, я достал камеру и сфотографировал наш путь наверх, скрытый облачной пеленой. До сих пор жалею, что не доставал камеру последующие шесть часов.

⌘ ⌘ ⌘

Подъём на Каменный Клад — второе тяжелейшее физическое испытание в этом походе. Вместо заявленного часа мы поднимались больше трёх. Ровная и крутая поверхность быстро закончилась, скалы стали грубыми и острыми, в них появились многометровые провалы и трещины. Чтобы подняться на десять метров вверх, порой приходилось тратить сто, обходя препятствия змейкой. На середине пути показалось, что сил совсем нет. Но мы поднимались выше и выше. Над нами вставала гряда, на которую приходилось забираться, чтобы увидеть впереди еще одну такую же. Спустя два часа на Каменный Клад наползла туча.

Идти было всё тяжелее и тяжелее. Жаль, я не догадался сфотографировать неземные виды, которые открывались перед нами. Хотелось поскорее перевалить через гору и начать спускаться, однако мы только набирали высоту.

Неожиданно стало холодней, начал дуть сильный ветер — под его порывами нас даже качало. Остановившись передохнуть и успокоить сердце, я заметил вокруг себя кружащиеся белые комочки — начался снегопад. Н. отправился наверх, искать потерявшийся в тумане путь, а мы быстро падали духом.

Когда Н. вернулся, мы решили спускаться. Мы набрали уже более 2600 метров, но до вершины перевала пришлось бы идти еще дальше. Уставшие и замерзшие, мы спускались бы вниз уже к вечеру, и ночевали бы в палатке, без костра и воды. Такая перспектива не радовала, и мы медленно побрели вниз, под нарастающим снегом.

⌘ ⌘ ⌘

Спустились к стоянке спелеологов спустя час — на земле уже везде лежал тонким слоем снег. Быстро перекусили под тентом, натянутым на палки, и решили пробиваться назад к охотничьим домикам в Гелгелуке. Думали также о том, чтобы заночевать прямо тут, в подножья Каменного Клада. Нас четверо в палатке, мы могли бы укрыться тентом и снегом. Однако спать в минусовой температуре не хотелось, да и перспектив было немного. Скорее всего, за ночь завалило бы не только перевал, но и путь домой. Мы быстро собрались и пошли.

Я успел переодеться, но, кажется, зря — спустя полчаса от липкого снега вымок весь. В расстёгнутые карманы куртки намело сугробы, мембрана в ботинках не справлялась с облепившим снегом. Мы шли и шли, растягиваясь: впереди сильный М. и я, подгоняемый страхом, позади уставшие Н. и Л.

⌘ ⌘ ⌘

На Арабику буквально забежали и пронеслись по ней почти галопом. Виды везде были фантастические. Еще пару часов назад плато было зелёным и даже кое-где цветущим пространством, а сейчас превратилось в зимнюю сказку. Всё было покрыто снегом, вместо кустов — сугробы. Пирамида, Арабика и Каменный клад скрылись за тучами, мы с Н. шли в каком-то забытии. Чтобы не запутаться, достали из кармана крохотный походный компас, и определили направление на Адлер. Туда и пошли по одной из едва различимых тропинок.

Спустя еще час, подойдя к входу в ущелье, я оглянулся — сзади, в сотнях метров позади, виднелись две яркие точки: Н. и Л. отдыхали, сидя прямо на заснеженном камне. Я сглотнул от фатализма происходящего, и мы начали спускаться вниз.

Идти вниз по снегу и скользким камням много сложнее, чем подниматься. Я согнул палку, едва не соскользнув вниз, в ущелье. Спустя пару минут мы потеряли тропинку и какое-то время шли просто по сырым заснеженным кустам по склону, пока не догадались вернуться и найти путь. Прямо по человеческой тропе шёл волчий след.

⌘ ⌘ ⌘

Путь назад был похож на плёнку, которую ускоренно перематывают в обратном направлении. Вскоре мы подошли к Гелгелуку. Спустившись на сотни метров, не застали снега. Вокруг была только мокрая от дождя трава, и в десятках километров внизу — Сочи, над которым издевательски светило солнце.

За полчаса до милого домика, обитого российскими автомобильными номерами, на меня накатилась страшная усталось. Я брёл в насквозь промокшей одежде по тропе, замерзая. В разговоре с поляком М. мы перешли на английский, обсуждали изменения в жизни и страх смерти. Неожиданно я вспомнил про фотокамеру, которую таскаю в рюкзаке. Сбросил его прямо в лужу — с рюкзака свалилась куча снега, которую я принёс на плечах с Арабики. Разгрёб промокшие вещи, оттёр камеру от сырости, поставил на автоспуск, но добежать до М. не успел. Так получился наш слегка смазанный портрет. Кажется, мы здесь счастливые от необычных приключений и спасения.

⌘ ⌘ ⌘

Подойдя к нашему домику в Гелгелуке, мы услышали внутри возню и русскую речь. Открыли двери и увидели внутри полдюжины лиц. Наше место уже заняли следующая группа туристов, что собиралась пройти нашим маршрутом на следующий день.

Мы развешивали мокрые вещи из рюкзаков и обсуждали приключения. Мы попали в снег, а они — в дождь, пока поднимались нашей вчерашней дорогой по серпантину. Ребята были такие же неопытные как и я, разве что не знали про мембранную одежду и обувь: их свитера и куртки промокли более безнадёжно, чем мои. В углу сидел их предводитель И. — опытный походник, который обычно водит группы на Эльбрус. Ребята рассказывал, что он даже брод переходит в треккинговых ботинках, а не в сменных.

Вечер мы провели в бесконечных разговорах и шутках. Н. готовил еду от нашей партии, И. — от партии завтрашних туристов. Мы пугали их байками о засыпанном снегом перевале, Н. договаривался с М-й внизу о нашей завтрашней эвакуации внедорожником по дороге охотников. Длинная полать в домике заполнилась спальниками. Я натянул слегка подсохшую шапку и радостно думал о том, что мои самые страшные приключения в этом походе закончились сегодня.

Это я так зря.

Глава 5. Эвакуация

Утром проснулись от холода, запаха бензина и шума двигателя. Прямо возле балагана кто-то возился и сердито сопел. Раздался стук в дверь, и на вежливый крик «Доброе утро!» гость сердито ответил «Кому доброе, а кому и нет». Это приехал наш спасательный отряд.

К спасению мы было не очень готовы, потому что машину ждали к обеду. Быстро собирались, засовывая в рюкзак сырые вещи, остатки продуктов и мокрые палатки. Водитель нервничал — он всю ночь пробивался сквозь снег на другом перевале, ночевал на вершине в дурацком балагане и ночью ремонтировал сломавшийся уазик. Вместе с ним приехало двое приятелей. Мы решили не думать о том, как поедем всемером с огромными рюкзаками.

⌘ ⌘ ⌘

Быстро загрузились под дождём, предчувствуя сложную дорогу по снегу. Мы вчетвером разместились на заднем сиденье, два приятеля водителя сели на переднее. Поехали, трясясь и посмеиваясь — ребята спереди поставили свои ружья так, что их дула качались и смотрели на нас поочерёдно. Дорога была ужасная, и качались так, что было страшно вывалиться из кабины.

Машина ехала всё выше и выше. Дождь и мокрая трава сменились снегом и сугробами. Мы позли по серпантину выше в горы, двигатель ревел, а уазик штормило на ухабах.

Спустя час водитель Рома попросил нас выйти. Мы почти доехали до вершины перевала, остановившись от него в нескольких сотнях метров. Дорога тут была особенно крутая, и нашими жизнями решили не рисковать. Мы слегка замёрзшие высадились на снег и стали наблюдать за уазиком, который карабкался вверх изо всех сил. Получалось у него не очень.

⌘ ⌘ ⌘

Машина почти не ехала вверх, и за полчаса преодолела пару десятков метров. Приятели водителя прыгали на переднем и задом бамперах, толкали машину сзади и в бок. Время от времени продвижение останавливалось: Рома давал отдохнуть сцеплению, курил и стравливал давление в шинах. Перспективы доехать до вершины перевала становились сомнительными.

После перекура мы начали толкать уазик вверх руками. Так машина поехала чуть лучше, но было очевидно, что до вечера мы не выедем. Кроме того, из-под колёс летела шрапнель из здоровенных камнюг. Одна из них угодила точно в повреждённое колено Л.

Потолкав машину до ближайшего поворота серпантина, мы встряли окончательно. Рома пытался спустить давление в колёсах еще больше, ехал задом, даже посадил меня в салон для утяжеления машины — ничего не помогало. Кроме того, мы успели окончательно вымокнуть и подмёрзли. А снег только усиливался. Мне чудилось что я прямо вижу, как машину и нас постепенно засыпает.

Нам показалось, что ребята на уазике ведут себя странно. С одной стороны, они видят что машину вытащить не получается. С другой — бросать её не хотят. Они просто бродят вокруг застрявшего уазика, ругаясь и беспрерывно закуривая. Н. посмотрел на карту в телефоне и нашёл на ней какоё-то небольшое горное село в пяти километрах через перевал. Мы забрали из машины рюкзаки, перекрестились палками и пошли.

⌘ ⌘ ⌘

На перевал забрались довольно бодро, опыт вчерашнего дня помог. Наверху обнаружили милое голубое озерцо и пару старшеньких балаганов на его берегу. Выглядело симпатично, настоящий курорт из «Сияния»! В одним из них оставили записку для Ромы сотоварищи: «Мы идём вниз» (ради записки я пожертвовал страницу моего окончательно размокающего дневника). Как потом выяснилось, абхазы записки нашей не видели — значит, он лежит нам до сих пор. Вот кто-то найдёт и удивится!

Дорога вниз была бодрее. Мы всё также шли в снегу и тумане, но страху стало поменьше. Сбросив пару сотен метров высоты, мы сошли к перевалу пониже. До него уже доходили тёплые потоки с моря, поэтому снега было меньше и туман рассеивался. Мы чуть расслабились, и я снова полез в рюкзак за камерой. Жаль, кадры не передаёт настоящей картинки. Вдали виднелись совершенно зелёные соседние сопки, а мы стояли на белых, заснеженных.

Вниз по серпантину довольно быстро стравили еще пару сотен метров. Выпавший снег уже бодро таял на тропе, и вышли вниз словно по руслу ручейка. Вода в гидраторе кончилась, и я ел снег, снимая его с травы. Спустя пару часов мы дошли до балагана на небольшом холмике. Слева вдалеке лаяли собаки и мычали коровы. Справа далеко внизу виднелась небольшая деревушка: распаханные участки, пара машин под навесами, клубящийся дым от печек. Пахло теплом и спасением.

Пока мы спускались к деревне, с Сочи пришёл мощный дождь и снова заставил нас помокнуть. Вымотанные, мы устремились к ближайшему дому. Его дверь отворилась, и к нам вышел пожилой мужчина. Он издали крикнул сердитым голосом: «Ну чего вы возитесь? Заходите скорее, кому говорю!».

В этом месте и в этом доме нам суждено будет провести сутки, полные гостеприимства. Но об этом — в следующей главе.

Глава 6. Великое гостеприимство

Мы оказались в крохотной избушке Арутюн и Анджела, армян-амшенов. Они родились и выросли в этих местах, но большую часть года живут в Адлере. Сюда приезжают по глубокому зову родины: погулять среди гор, повидать родственников, собрать трав и орехов.

⌘ ⌘ ⌘

Избушка их состояла из двух половин, и представляла собой скорее облагороженный балаган.

Маленькая её часть — сколоченная из досок веранда, с небольшой железной печкой, столом и парой скамеек. Сквозь щели постоянно задувает холодный воздух, так что печка поглощает дрова без остановки. За стеной была большая часть здания, с толстыми стенами и щелями, забитыми авиационными рекламами и салфетками (позже выяснилось, что дядя Арут раньше работал в аэропорту) — это была часть для сна.

Мы бросили в угол рюкзаки и начали развешивать над очагом промокшие вещи, попутно рассказывая о наших приключениях. Дедушка Арут цокал языком, смешивая амшенские слова с русскими, и говорил метафорами: «Вот видишь на гора растёт цветок? Когда он распускается, то это к снегу. Цветок говорит: „Уе&%*ай отсюда“». Анджела заваривала нам горный чай, который на деле оказался мелиссой, замоченной в воде (но согревал отменно). Н. с печалью смотрел на гору и думал, как нам помочь оставшимся там непутёвым абхазам. На деревушку то наползало облако и начинался дождь, то всходило солнце. Время от времени вдалеке на перевале кто-то стрелял из ружья, словно подавая сигнал, и Н. печалился еще сильнее.

Спустя час Арут увидел троих путников, сходящих по серпантину. Еще через несколько минут в избушку ввалились водитель Рома сотоварищи, чрезвычайно радующиеся печке. Мокрых вещей и греющихся тел стало больше.

И хозяева, и новые гости оказались армянами-амшенами. Последующий час они непрерывно обсуждали что-то, выпивали водку и чачу, обедали, выкладывали продукты на стол и ссорились, не желая забирать их как плату за гостеприимство. Вскоре водитель с друзьями начали натягивать на себя сырые штаны и свитера, собираясь идти пешком в Цандрыпш. Путь неблизкий — более 25 км по тяжелой разбитой дороге вниз. Напоследок хозяйка натянула на них большие целлофановые пакеты, проделав ножницами дырки для рук и ног. Начало темнеть, гости ушли, и мы остались одни.

⌘ ⌘ ⌘

Последующие несколько часов мы непрерывно ели и пили. Анжела выставляла на стол хлеб, овощи, сыр, Арут угощал нас самодельной водкой и «армянским» коньяком, который он лично настаивает в канистре на дубовых щепках.

Под конец, уже изрядно пьяный, я подсветил фонариком варенье из диких груш, и сделал этот фотоснимок.

Мы готовы были ночевать в палатках прямо в продуваемой веранде, однако хозяева предложили нам сдвинуть две ненужные кровати в углу утепленной части дома (сами расположились за занавеской). Мы свалились на кровати под тяжелые и пыльные одеяла. Первые несколько часов я мучался, придавленный приступом тяжелого похмелья, но потом уснул. Время от времени тихое радио на стене прерывалось радиообменом между самолётами и диспетчером в аэропорту Адлера. В этот день дневника я не вёл — сил не хватило.

⌘ ⌘ ⌘

На следующее утро мы быстро договорились с соседом Арута — он днём собирался отвезти машину картошки, и согласился взять нас с собой. Мы загрузились в его уазик, попрощавшись с хозяевами нашего домика. Напоследок Анжела вынесла нам пучки горных трав. Я пью сейчас отвар из них и вспоминаю удивительное гостеприимство этих людей. Спасибо вам, замечательные!

Поляк М. ушёл утром пешком, сам. Н. не хотел его отпускать, но и переубедить не смог. Поляку выдали карту, телефон и объяснили дорогу. Он уверил нас в понимании пути, а после весело загашал в обратную сторону. Мы со смехом развернули его в правильном направлении, но у Н. прибавилось поводов для беспокойства.

Дорога вниз была тяжелой и пугающей. По ней может проехать только специально оборудованный джип, хотя по словам водителя-амшена когда-то в деревню ездили на легковушках. Удивительно, но жители села не очень-то жалуют возможный ремонт дороги: берегут свою отдалённость и самостоятельность.

Я никогда не видел настолько разбитой дороги. Машина то прыгала на камнях, раскачиваясь, то ныряла в глубоченные лужи. Водитель иногда рассказывал: «Вот тут пару лет назад уазик наехал колесом на камень. Машину накренило, пассажир выпал и его джипом придавило. Вон и памятник ему стоит». Я только сильнее вжимался в кресло.

На обратном пути пересеклись с водителем Ромой сотоварищи — он отправился спасать свою машину на другом внедорожнике, еще более разбитом. В салоне сидело еще больше народу, в том числе какие-то дремучие старики. Мы мысленно пожелали ему удачи.

⌘ ⌘ ⌘

Спустя пару часов начали проявляться следы жизни. Дорогу нам перешло стадо коров, чуть ниже вдоль дороги валялся брошенный автобус. Спустя несколько километров мы остановились возле дома, который на первый взгляд выглядел заброшенным. Из избушки вышел лохматый мужчина с охотничьим ножом на поясе, и разговорился с нашим водителем. Когда мы отъехали, он рассказал: «Странный человек. С инопланетянами разговаривает. У него жена учительницей была, каждый день пешком в школу ходила. Однажды её кто-то по доброте подвёз. Так он узнал и убил её из ревности».

Водитель оставил нас в пяти километрах от дома — ему требовалось поехать в другую сторону, а после нужно было подняться обратно в горную деревню. Мы на оставшиеся наличные деньги поймали нового водителя, совершенно старого и седого деда на микроавтобусе-буханке.

Автобус был почти полностью сгнивший, непонятно как вообще он мог перемещаться. В кабине не было ни единого прибора, кроме руля и какого-то рычага, а в пассажирском салоне на дне зияли дыры размером с ведро.

Мы заехали к какому-то источнику, набрали воды «Хорошая, святая!» — заявил дед. А после поехали прямо по руслу ручья. Воды было выше колена, и она едва не заливалась в салон через дыры в полу. Мы хохотали от невероятного приключения и советовали Н. высунуть в дыру руки, чтобы поймать на ходу форелину для ужина.

И вот спустя четверо суток после начала приключения мы добрались домой, в Цандрыпш — обнялись с М-й, выпили пару бутылок вина и поспали наконец на нормальной постели.

⌘ ⌘ ⌘

На этом приключенческая часть моего рассказа заканчивается. Мы путешествовали четыре дня вместо запланированных восьми: не ночевали на берегу озера Гега, не пришли пешком к Рице. Но мы два раза вытаскивали себя из снежного ада, делили кров с замечательными горными армянами, путешествовали на уазиках и вообще здорово провели время.

Дальше будет фотографический рассказ про Цандрыпш и Абхазию, по которым я путешествовал в оставшееся время.

Глава 7. Застывшее время

Начну с Цандрыпша, где располагалась наша база и где я провёл остаток путешествия, совершая вылазки в Сухуми и другие места.

Цандрыпш — это небольшой посёлок в пяти километрах от границы с Россией. Когда-то он назывался Гантиади, по-грузински — «Рассвет». Здесь жили десятки тысяч человек и работали огромные санатории, в которые приезжали счастливые советские отдыхающие. И сюда, в самый отдалённый от Грузии кусочек Абхазии, в августе 1992 года пришла гражданская война: грузинский десант высадился прямо на пляж Цандрыпша и отрезал Абхазию от российской границы.

Сегодня Цандрыпш — это большая деревня в сотню домов. Они лепятся друг к другу заборами, заросшими виноградниками, и протянулись на сотни метров вдоль моря: от речки Лапсы до Белых Скал — единственного места на черноморском побережье, где мрамор выходит прямо в море.

⌘ ⌘ ⌘

Как и раньше, жители промышляют сдачей жилья отдыхающим. Любое капительное строение старательно перестраивается, разрастаясь вверх и вширь. На месте небольшого балагана появляется трёхэтажный особняк, нарезанный на крохотные комнатки. В сезон каждую сдают за 300-500 рублей в сутки. Сейчас несезон, и можно сторговаться даже за 100 рублей. Не уверен, что когда-нибудь где-нибудь увижу жильё дешевле.

Хозяева нашего дома — пожилая семейная пара армян-амшенов, Соломон и Перуза. Перуза тучная и медленная женщина, вынужденная зимовать в скучном Цандрыпше ради престарелой мамы, которой дорог дом и эти места. Соломон — неторопливый лысый мужчина, который обычно сидит на корточках во дворе или принимает нелепые позы на диване под шезлонгом. Он уголовник, недавно вышедший после многолетнего заключения. В его повадках, жестах, мимике и голосе чувствуется удивительная натура, о которой хоть книгу пиши, хоть сериал снимай. Как сядет на стул, как скажет: «Все думали я сдох!». Потрясающей комичности персонаж, оживший герой анекдотов.

У Соломона и Перузы традиционно останавливаются туристы и спелелоги. М-а. и Н. живут тут уже третье лето, и каждый год Соломон с Перузой пытаются слегка обмануть своих гостей. То запретят жарить свинину, потому что газа много расходуется. То продадут варенье в два раза дороже, чем на соседнем рынке. То потребуют сто рублей за пользование стиральной машиной. То выругают за якобы испорченную сковороду. Каждый год регулярные постояльцы подумывают переселиться в другой дом, и каждый год это срывается — посёлке все армяне и все друг другу родственники. Куда сбежишь из этого огромного этнического организма?

⌘ ⌘ ⌘

Выйдешь из дома — упрёшься в разрушенный железнодорожный вокзал. Сквозь него до сих пор ходят поезда из России, делая небольшую остановку и устремляясь дальше, через Гагру в сторону Сухуми. Я прогулялся вдоль путей, удивляясь былой красоте дороги. Иногда вода подступала к ним так близко, что даже становилось не по себе. Море и рельсы!

Между Цандрыпшом, вокзалом и посёлком втиснулся огромный заброшенный санаторий, кажется он назывался «Донской Табак». От санатория остался галечный пляж длиной в добрых пару километров, заросшие корты, закрытые туалеты, развалившиеся бетонные конструкции на берегу и пустые жилые корпуса. Даже советские вывески еще не до конца растворились во времени.

Каждый вечер я традиционно купался в море, морщась от необходимости ходить по булыжникам. Особенно приятно было купаться в заходящих лучах солнца. Стоишь в набегающих волнах и смотришь, как сквозь солнечный круг в сочинский аэропорт медленно заходит очередной авиалайнер.

⌘ ⌘ ⌘

Если пройти или проехать несколько километров дальше, то береговая линия вдруг поднимется вверх почти отвесно. Смелые ребята забираются на бетонные конструкции, которые над ней возвышаются. До моря десять метров по прямой вперед, и сотня — вниз.

Чтобы проехать еще дальше, следует сесть на маршрутку. Они носятся вперед и назад по автомобильной дороге, что тянется вдоль побережья рядом с железнодорожной. В салоне всегда будет уставший школьник в белой рубашке и его мама, стайка бравых парней с наушниками и пошлыми шуточками (обычно сидят на заднем ряду), а также испуганные путешественники-лоукостеры с чемоданом и сумкой, нетрезвый старик и девушка, который он старательно рассказывает истории, пытаясь положить морщинистую руку на плечо.

Маршрутка летит мимо бетонных остановок-ракушек — говорят, это дипломная работа Зураба Церетели. Полчаса пути привезут к кафе, где уже много лет делают одинаково хорошие хачапури. Каждый год они дорожают на 10 рублей, но это ничего.

Хозяйка кафе извиняется за шум, рядом проходит свадьба. В туалет лучше не ходить, чтобы не пугаться. Ну а еще можно рискнуть и заказать «домашний холодный торт». Хипстеры безошибочно узнают в этом блюде панакотту, но только сваренную не на сливках, а на сметане.

Все эти места и впечатления такие странные и одновременно тёплые, что сердиться нет ни сил, не желания. Просто живёшь вне времени, радуешься солнцу и морю.

Глава 8. Мандариновый край

Я немного где был в Абхазии, только базовом Цандрыпше, в Сухуми, в Новом Афоне и на озере Рица. Еще некоторое расстояние проделал пешком по этим местам, несколько раз ездил на такси и маршрутках. Расскажу об общем впечатлении от страны.

⌘ ⌘ ⌘

Абхазия кажется мне страной-травмой. Она похожа на руку, которую сломали дважды. Сначала после распада Советского союза она вынуждена была выживать на остатках бюджетного туризма из России, а сразу после в маленькой стране прошла война: с высадкой десанта, сбитыми пассажирскими самолётами и вертолётами, геноцидом, обстрелами жилых кварталов. Абхазия не пришла в себя ни после первого, ни после второго удара. Рука срослась плохо, и ослабла.

Сейчас Абхазия выживает как может. Весной, летом и в начале осени в страну едут миллионы туристов, привлекаемые смешной ценой за отдых. Семьи учителей, пенсионеров, младших чиновников с детьми и родителями снимают комнатушки у моря, жуют виноград и ходят по гальке. А спустя пару недель укатывают в свой Орёл или Липецк на загруженной сыром и эвкалиптом «девятке».

В стране почти ничего не развивается. Состояние экономики — покинутость с элементами лёгкой консервации. Централизованно ничего не строится и не производится. Муравьи больше не таскают палочки в общую кучу муравейника, а старательно расширяют в нём свои норки-комнатки, надеясь что всё не рухнет окончательно. Дороги, мосты, общественные здания дай бог если слегка ремонтируются. Интересно, сколько всё это еще выстроит?

Важно понимать, что добрая половина жителей Абхазии — это граждане России. У обычного прохожего на улице четыре паспорта: по паре обычных и заграничных, от России и Абхазии. Они живут в стране полгода, зарабатывая на туристах. А зимой уезжают обратно в Адлер или Сочи, в лучшую инфраструктуру. Представляю, как пустеет страна в несезон.

⌘ ⌘ ⌘

Абхазия выглядит как настоящий заповедник позднесоветской курортности. Многие здания и сооружения сохранились с восьмидесятых годов и стоят почти нетронутыми: пустые санатории, предприятия, дома. Если кто-то пересмотрел «Приключений Электроника», то можно смело ехать в Абхазию и устраивать ню-фотосессии на крыше заброшенной шестнадцатиэтажной гостиницы.

С другой стороны, всё это навевает тоску и грусть. Если в горах чувствуешь себя почти что астронавтом, брошенным выживать в опасной среде, то в Абхазии ощущаешь белым горожанином, который приехал на странный Восток. Вроде все вокруг ходят с айфонами, но непонятно что делать, если у тебя отберут твой собственный. В Абхазии есть вай-фай, но нет ощущения, что ты в безопасности. Уж не думал, что переходя абхазо-российскую границу я буду чувствовать гордость от приобщения к цивилизации.

⌘ ⌘ ⌘

Ладно, хватит ныть. Расскажу лучше про Рицу. Это самый главный абхазский курорт. Рица — это реликтовый национальный парк с водопадом и двумя озёрами, большим и маленьким.

Озёра образовалось тысячи лет назад, когда от скалы Пшегишвы откололся огромный кусок, который перекрыл русло речки Лашупсы. Кусок этот размером с гору, так что между озёрами примерно четыре часа пешком по небольшому перевалу. Кстати, к Малой Рице мы должны были прийти спустя восемь дней похода. Даже посидели бы на обрыве Пшегишвы, с которого откололась скала. Вот это место.

А Большая Рица — это популярный курорт. К озеру проложили хорошую автодорогу, по которой автобусами свозят туристов. Дорога также опоясывает само озеро. Я долго думал, сколько сил и средств потребовалось, чтобы пробить такую трассу к горному озеру. Но загадка быстро разрешилась: на противоположном конце водоёма стоит дача Сталина, в которой он даже несколько раз бывал. А недалеко есть и еще одна дача. Смотреть их мы не поехали.

Вообще Рица — это удивительное место. В Швейцарии или Франции озеро стало бы курортом мирового уровня, а в Абхазии на него с неохотой едут бюджетные российские путешественники. Только представьте: огромное зеркало воды цвета глаз твоей бывшей. В прозрачном озере водится настоящая форель, которую можно поймать и пожарить на обед. По поверхности воды плавают педальные лодочки с отдыхающими, где-то вдалеке кто-то наверняка купается, наплевав на запрет. А над всем этим стоят горы с заснеженными вершинами. Красота!

Еще вокруг озера есть бесчисленные кафе, мини-отели, станции проката чего угодно, экскурсионные кабинки и прочая ерунда. К сожалению, качество и сервис тут абхазский, а цены чрезмерно высокие. Зато при каждом кафе есть котик, который ждёт форельных костей.

В парке есть водопад, к которому туристов везут на джипах по довольно разбитой дороге. Скорее всего это подают как отдельное развлечение, но нас уже ничем не удивишь. А водопад, кстати, очень милый. Вода в нём льётся не сверху скалы, а бьёт прямо из её середины.

В Рице много продают горного мёда — туристы его любят. Мёд собирают прямо в ущельях. Одни пасеки стационарные, как на фото, другие устанавливают на принцепы (жаль я такое не сфотографировал). Не понимаю правда, где пчёлы находят столько цветов для сбора мёда.

Еще в парке, как и вообще в Абхазии, много ценных пород деревьев. Рассказывали, что их активно вырубают и экспортируют, в основном в Турцию. На границе каждый второй турист из России стоит с большим веником эвкалипта, хотя его запрещено вывозить из Абхазии. Но всем всё равно.

Еще побывал в Новом Афоне. Это небольшой городишко, который существует тут минимум с III века. Главная достопримечательность городка — Новоафонский монастырь, который построили в конце XIX века. Удивительно, как такое сооружение воздвигли на вершине небольшой горы: срезали её часть, вручную притащили все стройматериалы. Позже здесь организовали дачу Сталина, а сейчас монастырь активно восстанавливают. Удивительной красоты место, порядком загаженное хаотичной торговлей и неконтролируемым туризмом.

Эпилог. Рюкзак с впечатлениями

Когда немногочисленные знакомые с опытом горных походов рассказывают о своих впечатлениях, они обычно с восхищением заявляют о величии гор, тщетности своего бытия на перевалах. Говорят, что влюбились в эти заснеженные вершины, и что видят в урочищах неописуемую красоту. Я должен был бы скептически фыркнуть: «Всё это ерунда!», но на самом деле мои знакомые правы.

Горы — это правда величественно, красиво и даже пугающее. Кажется, в мире немного природных явлений, на которые можешь смотреть с открытым ртом — и горы к таким точно относятся. Это особенно ощущалось выше уровня леса, где встретил необычную, безжизненную атмосферу. Чувствуешь, что выходишь из привычного природного мира куда-то в непонятную среду: в ней своя погода и своё ощущение времени. Мне было странно ощутить всё это. Бесспорно, я никогда раньше не чувствовал такого благоговения перед природой.

Мне также понравился вкус приключений, хоть они и не ожидались в нашей походной программе. Два раза мы оказывались в экстремальных ситуациях, и оба раза выходили, сделав над собой усилие. Думаю, это помогло моему умению успокаиваться, брать себя в руки. Если подумать, то спокойствию в стрессовые моменты можно научиться только практикой таких моментов.

Еще мне понравился походный быт. Здорово быть автономным, носить в рюкзаке всю свою жизнь на неделю вперёд: еду, дом, одежду, необходимые вещи и даже чуть излишеств. Ощущаешь себя человеком-улиткой. Мне нравилась грубая походная еда: супы, каши, макароны, хлеб и сало. Сидишь в ста километрах от цивилизации и пьёшь чай с сушками под звёздным небом. В этом есть гастрономическая романтика. Кстати, а какие там звёзды над головой! Я никогда не видел столько звёзд, созвездий и туманностей.

Еще странно ощущать самодостаточность своего тела. Когда ты живёшь в городе, то постоянно полагаешься на разные штуки: горячую воду в кране, стиральную машину, духовку и чайник. В горах оказывается, что безо всего этого можно обойтись. Единственный источник тепла в походе — это ты сам, твоё тело. Промок? Высохнешь. Замёрз? Согреешься. В городе порой думаешь: «О ужас, у меня влажные носки! Что теперь делать?». В походе это такая мелочь и глупость, что просто мысль о ней не вызывает даже улыбки. Учишься игнорировать трудности — и тогда они уходят сами собой.

Перед началом похода я парился о вещах, которые на самом деле оказались неважными. Например, думал о том как бы мне помыть голову и побриться. Но на деле несвежие волосы и лёгкий запах поношенного тела совсем не мешают, когда тебе нужно пройти пятнадцать километров по горам, а после натаскать воды и напилить дров. Раньше я ныл от малейшего отсутствия гигиены, но сейчас понял что легко смогу переносить такие тяготы. Да и не тяготы это вовсе, зачем себя обманывать.

А вот физическая тяжесть похода была ощутимой — к такому я не был готов. Идти по горам утомительно, изматывающе. Словно ты занимаешься в тренажером зале, но не пару часов, а весь день с часовым перерывом на обед. Кроме индивидуальной тяжести есть и общая, ведь походники идут группой. Важно худо-бедно держать темп, не отставать. Я правда очень устал идти, и за три дня переходов похудел на шесть килограммов. Хотел даже поныть тут о том, как это было тяжело, но физические испытания были и прошли, не оставив после себя унизительных чувств. Думаю, в следующий раз я буду готов к этому морально, и всё пройдёт легче.

Мой горный поход был авантюрой, на которую я решился за полчаса. Ожидания от него менялись: от страшного испытания на скалах до хипстерской прогулки с плёночной фотокамерой. На деле я получил несколько дней крепкой физической работы и природные впечатления, которых не увидишь на картинках и до которых не доедешь на автобусе. Не скажу, что я подсел на походы и стал заядлым пешим путешественником, но с приятной улыбкой думаю о повторении своего опыта. Прямо сейчас я смотрю на свой походный рюкзак, ставший мне кем-то вроде приятеля, и планирую приключение, в которое мы с ним отправимся летом будущего года.

Если вы, как и я, никогда не были в горах и походе — дерзайте. Это именно те ощущения, о которых вы захотите вспомнить и рассказать.