Увлекательный дневник медбрата реанимационного отделения одной московской больницы.

 

«Юные годы медбрата Паровозова» — настолько живая, чистая и интересная книжка, что я прочитал её всю за два дня, отрываясь от процесса с большим неудовольствием, как от куска вкусного, горячего, тёплого пирога с кружкой парного молока. Алексей Моторов, похоже, зря поступил в медицинский институт и пять лет отработал медбратом седьмой городской клинической больницы. В нём реанимировался и остался жить классный писатель, чему лично я очень рад.

Обычно кардиохирурги заканчивают операции к обеду или чуть позже. Крайне редко больных привозили в шесть вечера. Однажды, помню, операция закончилась в девять. Этого доставили к нам в первый блок ближе к полуночи.

Всё, что можно было получить по части осложнений в момент операции, получили, причём в самой тяжелой форме. Кровило там, где не должно было кровить, не сшивалось там, где должно было сшиваться, не разрезалось, где должно было разрезаться. Даже машина искусственного кровообращения выкинула фортель. Отсоединилась одна из пластиковых магистралей, и, пока это заметили, около литра крови вылилось на пол.

У анестизиологов тоже было не лучше. Уже на этапе вводного наркоза начались чудеса — сначала с интубацией, затем с подключичкой, потом возникла крапивница на один из компонетнов наркозной смеи, потом вдруг давление упало по нулям… В общем, тихий ужас, врагу не пожелаешь.

При этом вся огромная хирургическая бригада думала об одном. Как и почему до сих пор он жив, этот уже изначально практически безнадёжный пациент. И вот, когда всё было сделано, он выдал остановку. Хотя в момент кардиохирургических операций сердце останавливается по самой процедуре вмешательства, но тут, как говорится, больной встал наглухо. Сердце стали массировать и дефибриллировать, но оно не запускалось. Дефибрилляция открытого сердца выглядит так, будто сердце накрывают сверху и снизу здоровыми ложками. Это два электрода, по которым идёт ток высокого напряжения.

В какой-то момент времени один из хирургов, производящих процедуру, заметил, что нижняя ложка выехала из-под задней стенки сердца. Он решил поправить электрод, но забыл сказать об этом коллеге, который стоял практически спиной к нему. Тот занимался тем, что набирал заряд на приборе, нажимая на кнопку «набор», а после набора напряжения нажимал на кнопку «разряд», а после разряда нажимал на кнопку «сброс». Потом он повторял всё заново, и так много раз подряд. Вот такая техника была у нас в то время.

Операция шла больше двенадцати часов, поэтому у этих двоих синхронные действия дошли до сомнамбулического автоматизма. В общем, как только Сергей Петрович Иванцов взялся обеими руками, в мокрых от крови перчатках, за оба электрода, стоящий к нему спиной новичок Ваня Акулишин машинально нажал на кнопку «разряд».

Эффект получился грандиозным. Тот случай потом вспоминали много лет. Иванцов подпрыгнул метра на два, затем, приземлившись на пол, переколотив все стоящие со столом дренажные банки, принял почти горизонтальное положение, и, набрав скорость, выбил головой дверь в педоперационную. Пролетев её на бреющем полёте, он протаранил ещё одну дверь — в коридор, где и рухнул без сознания. Самое удивительное, что сердце у больного запустилось. Часть хирургов побежала оказывать помощь Иванцову, а другие начали зашивать грудную клетку пациента.

Книга хороша вся и во всём — тонкой прорисовкой персонажей, запутыванием повествования в клубок, небрежным нарезанием сюжетных линий. Там, где нужно, Алексей Моторов пишет по-медицински подробно, соскальзывая во врачебный нонфикшен, в других местах он фокусируется на исторических деталях и характерах его коллег. В итоге невыдуманный дневник о нескольких годах его юношества читается живо, словно крепкая современная проза.

Заведующая отделением переливания крови медленно и мягко приняла у него из рук историю болезни, присела на стол и раздвинула кипу бумажек, наклеенных поверх анализа группы крови. Она внимательно прочитала заключение, вырвала бланк из карточки и протянула кардиохирургу.

На бланке с большим фиолетовым штампом, удостоверяющим, что кровь третьей группы, положительного резуса, в графе Ф.И.О. значилось совсем другое имя и другая фамилия. Ей приклеили чужой анализ.

— Сколько лет вашей пациентке? — спросила заведующая у побелевшего хирурга.

— Девятнадцать! — прошептал тот.

Кто-то, не стесняясь, заплакал в голос. У неё просто не было шанса выжить. Ни единого. Почти полтора литра, что перелили этой девочке, вполне способны отправить на тот свет два десятка человек.

Юные годы медбрата Паровозова пришлись на перестроечный СССР, и никаких тебе смартфонов, социальных сетей, поездок за границу и хипстеров. Это время голодных врачей, любящих своё дело, очередей за финскими комбинезонами, шабашками и халтурками, профсоюзами и больными, сующими червонец в оттянутый карман врачебного халата. Для меня книга стала небольшой энциклопедией о жизни страны, в которой родился, но которую не застал.

— Ох и ни фига себе! — произнёс силуэт человеческим голосом. — Что это было?

— Замкнуло, кажется! — обтекаемо сообщил я и побежал в щитовую ставить на место выбитый автомат. Уже при свете мы рассмотрели утюг. Вместо основания традиционной клиновидной формы была затвердевшая к тому времени лужица расплавленного металла. Даже имеющий техническое образование Юрий Владимирович Мазурок подивился подобному зрелищу. Что я такое натворил, до сих пор остаётся загадкой.

В конце концов, утешал я себя, человеческий организм — это не утюг, там всё просто и предсказуемо.

Одним словом, замечательная книга, очень советую.

⌘ ⌘ ⌘

Книга об истории отечественной цензуры.

Ужасная обложка, не правда ли? Прямо так иногда и хочется ввести какую-нибудь дизайнерскую цензуру, страшные книги сжигать, а их оформителей загонять в высшие британские лагеря. Но это так, лирическое наступление.

Арлен Блюм — профессиональный исследователь цензуры, автор нескольких книг о том, как злые дяди запрещали хороших. При этом он действительно крутой профи, работающий с архивами, собирающий информацию по крупицам. Однако книга у него получилась весьма средняя, это нужно признать.

Чрезвычайно остроумна, например, уловка, применённая видным специалистом по математической логике Юрием Гастевым, сыном расстрелянного в 1938 году поэта А. К. Гастева. Сам учёный в студенческие свои годы, в конце сороковых, подвергся аресту, и только смерть Сталина освободила его из лагеря. Вот этот факт он и решил обыграть в своей сугубо специальной книге «Гомоморфизмы и модели. Логико-алгебраические аспекты моделирования» (М.: Наука, 1975), изданной под солидным грифом Академии наук СССР. В предисловии, как водится, он сердечно благодарит тех, кому обязан «гипотетическими достоинствами книги», в том числе абсолютно запрещённого в СССР видного матлогика, поэта и правозащитника А. С. Есенина-Вольпина, к тому времени уже вытолкнутого из СССР и жившего в Америке. Если труды Есенина-Вольпина всё-таки имели отношение к предмету научных занятий Гастева, то совершенно абсурдистски выглядит помещение в ряду имен видных специалистов по «проблемам математического моделирования» У. Стокса и Дж. Чейна. Этого Гастеву показалось мало: в обширной библиографии, помещённой в конце книги, не только снова упомянуты работы Есенина-Вольпина, но и указана под № 55 такая, явно мистифицированная, запись: /. Cheyne and W. Stokes. The breath of the death marks the rebith of spirit. — «Mind», March 1953.

На самом же деле под названными Гастевым именами скрывались врачи, жившие и работавшие в конце восемнадцатого — первой половине девятнадцатого века: Джон Чейн, шотландский врач, открывший специфический тип прерывистого дыхания при агонии, и Уильям Стокс, ирландский врач, продолживший изучение этого явления. Гастев обыгрывает «Чейн-Стоксово дыхание», которое сопровождало агонию Сталина, о чём постоянно сообщалось в бюллетенях о его болезни, регулярно печатавшихся в газетах в начале марта 1953 года. По Гастеву получалось, что врачи опубликовали статью об этом феномене под названием «Дыхание смерти знаменует возрождение духа» в марте 1953 года, в лондонском журнале «Mind» («Разум» или «Дух»), посвящённом вопросам психологии и философии. Поэтому учёный и благодарен «Чейн-Сток-сову дыханию»: если бы не оно, ему пришлось бы ещё долгое время гнить в лагере. Этот, говоря набоковскими и пушкинскими словами, «щелчок цензуре» доставил, вероятно, немало весёлых минут друзьям и единомышленникам автора.

Книга на две трети состоит из описания злодеяний советской цензуры. При этом стиль описания не даёт усомниться в том, как Блюм относится к власти советов и её цензуре — он с большим удовольствием тыкает в неё острой палкой почти на каждой странице. Это, конечно, выглядит весьма забавно и даже справедливо, но быстро надоедает. А еще в ней слишком мало того, ради чего её интересно было бы прочитать: примеров и историй из цензорской практики, всяких случаев и анекдотов. Зато в ней много выдержек из отчётов и произведений, которые запрещались — всё это прямо так и пахнет архивной пылью.

Множество нареканий вызвали публикации групповых фотографий граждан с недостаточно радостными физиономиями на митингах, собраниях, демонстрациях. Даже сами «партийные здания» должны выглядеть светло и ни в коем случае не вызывать нежелательных ассоциаций. В спешном порядке была заменена и переклеена обложка книги «Стахановцы города» (Л., 1936), поскольку на ней «изображён Смольный в облаках, что создаёт впечатление поджога. Обложка переделывается». И действительно, экземпляр РНБ несёт следы спешной и не очень квалифицированной замены обложки «вручную»: Смольный заменён групповой фотографией — Жданов в окружении радостно улыбающихся молодых рабочих и работниц. Тогда же «задержаны на последующем контроле сатирические рисунки для журнала „Под знаменем Советов“. Мотивы задержания: искажение советской действительности и образов колхозников. Например, один из рисунков показывает недостаток жилья в колхозе. Колхозники изображены сидящими в дупле дерева, выражение лиц колхозников идиотское. Остальные рисунки в том же духе».

Есть в книжке две шикарные главы, за которые я готов простить автора (но дизайнера обложки всё равно не прощу). В одной рассказывается о переписке Джорджа Оруэлла с советскими издательствами и цензорами — это прямо как если бы Риддли Скот обсуждал тонкости сценария фильма «Чужой» с самим Чужим.

Весьма занимательна история проникновения к советскому читателю сатиры «Animal Farm», написанной в 1943 году и изданной в 1945-м. Её название переводится сейчас обычно как «Скотский хутор» или «Скотный двор». Однако в аннотированной библиографии статей об Оруэлле указано ещё более раннее издание на украинском языке; там же воспроизведена обложка этой книги: George Orwell. Колгосп тварин. По-русски это значит: «Колхоз животных» или «Скотский колхоз». Один мой знакомый в шестидесятые годы познакомился с книгой также по зарубежному изданию на украинском языке, название которого звучит ещё лучше: «Свинячий колгосп».

В конце шестидесятых появляются, говоря пушкинскими словами, «презревшие печать, потаённые тетради» с оруэлловскими текстами, в основном с анонимным переводом «1984», выдававшиеся на прочтение на очень краткий, заранее обговоренный срок. Мне не удалось ознакомиться с «номенклатурным» изданием «1984», а потому трудно сказать определённо, в каком именно переводе роман проник в самиздат. Возможно, в том же самом… Количество его самодельных копий подсчитать невозможно. Как точно заметил по этому поводу один из современных авторов, «есть что-то глубоко симптоматичное в том, что целое поколение русских читателей получало „1984“ „на одну ночь“. В это время суток роман Оруэлла заменял сон и временами становился неотличим от него».

А в другой главе собрана целая коллекция использования стихов запрещённого Гумилёва в советской прессе. Его строчки использовали в своих научных статьях астрофизики, а десятки писателей вкладывали стихи Гумилёва в речи героев своих книг. По словам Блюма, многие цензоры обнаруживали такие хитрости потому, что сами зачитывались самиздатовскими версиями его сборников.

Удавалось иногда успешно процитировать стихи Гумилёва, не называя при этом имя автора. Цензор «Молодого Ленинграда», альманаха за 1964 год, к счастью, он не обратил внимания на такой пассаж в очерке И. А. Муравьёвой «Чтобы вулканы не погасли», посвящённом жизни и трудам вулканологов Камчатки. Возвратившись из экспедиции на базу, они, смеясь, рассказывают о всевозможных своих приключениях, в том числе о молодом вулканологе Виталии, решившем съехать вниз по «снежнику», громко декламируя при этом:

«И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели…»

— и с этими словами он проваливается под снег. Эти строки из стихотворения 1918 года «Я и вы», вошедшего в книгу Гумилёва «Костёр», не были распознаны цензором и благополучно проскочили в альманахе.

Иногда в книге встречается немало откровенно смешного цензорского, вот, например:

Лишь в самом конце рассказа, и то на законном основании, согласно идеологии, восклицание проходящего старика, а именно «Боже правый» — было заменено: «Боже левый».

«Приказ Главлита № 58. Сов. секретно. Не подлежит оглашению.

Тов. Городскому — уполномоченному Главлита при издательстве „Молодая гвардия“ — за пропуск в вёрстке романа Ал. Толстого „Хлеб“ грубой ошибки: „Владимир Ильич начал говорить, сидя за столом, медленно царапая когтями лоб“, и замеченной работниками типографии в листах, — поставить на вид.

Зам. Начальника Главлита /Самохвалов/»

«Фабула — православный (это всюду автором выделяется) Иван-дурак наперекор своим умным собратьям становится царём, — нельзя лучше сатира на дореволюционную Россию. Но беда в том, что услужливый автор, как националист — ненавистник басурман и мечтающий о „святом кресте“ даже на Луне (конечно, в образе сказочных достижений), глубоко верует в звезду Ивана-дурака. Не в пример сказкам Пушкина сказка Ершова лишь лубочная карикатура на них. По части воспитательной для детей в ней всё от реакционного и непедагогического, — здесь всё по царю мерится и по боярам. Восхваляется „Царь-надежда“, которого, конечно, народ встречает восторженным „ура“. На с. 42 — даже порнография — царь, „старый хрен“, жениться хочет: „Вишь, что старый хрен затеял: Хочет жать там, где не сеял! Полно, лаком больно стал!“

На основании вышеизложенного считаю „Конёк-Горбунок“ к выходу в свет нежелательным, если не недопустимым.
Лев Жмудский. 1 декабря 1922 г.»

Цензор Ахматов остановил печатание арифметики, потому что между цифрами какой-то задачи помещён ряд точек. Он подозревает здесь какой-то умысел составителя арифметики. Цензор Елагин не пропустил в одной географической статье места, где говорится, что в Сибири ездят на собаках. Он мотивировал своё запрещение необходимостью, чтобы это известие предварительно получило подтверждение со стороны министерства внутренних дел.

Одним словом, книга занятная, но недостаточно интересная для того, чтобы рекомендовать её. Местами она читается прямо как роман, а местами внимание плетётся, словно кобыла. Вот бы её отцензурировать!

⌘ ⌘ ⌘

Книга, в которой говорится прямо — кради смело, тебе за это ничего не будет.

 

«Кради как художник» — это книга-сборник простых и понятных истин о творчестве, искусстве и самореализации. В ней Остин Клеон не пытается быть оригинальным или авторитетным. Скорее наоборот, он с первых страниц предлагает забыть об авторитетах и красть, не стесняясь.

Незрелые поэты имитируют, зрелые — крадут; плохие поэты обезличивают то, что используют, хорошие — улучшают это или по меньшей мере превращают в нечто иное. Хорошие поэты связывают украденное в единое целое, вызывающее совершенно уникальные чувства, которые не имеют ничего общего с тем, что было их источником.

Книга очень проста, и по содержанию, и по сути. Она скорее похожа на печатную версию блога — дюжина постов с нехитрой минималистичной графикой. Всё это читается за час и легко воспринимается даже сирыми, бездарными и слепыми.

Я скучный человек, работаю с девяти до пяти, живу в тихом пригороде с женой и собакой. Тот полный романтики  образ гениального творца, помешанного на наркотиках, болтающегося где попало и спящего со всеми подряд, давно вышел из моды. Это для суперменов и тех, кто хочет умереть молодым. Суть проста: творчество требует громадного количества энергии. Растрачивая её на ерунду, вы ничего не оставите на творчество.

В простоте тем, которые описывает Клеон, есть какой-то особый шарм. Учиться у других, работать хорошо, найти хобби — мы всё это знаем и так. Заслуга автора в том, что он просто собрал все творческие банальности и мелко пошинковал их в салатик. Лёгкая, здоровая пища для ума никогда не помешает. Кстати, лёгкости усвоения прочитанного способствует подача, вот такая:

 

Советовал бы я книгу? И да, и нет. Для развлечения на час она кажется мне дороговатой, однако и время, и деньги потенциально конвертируются в успешность с творческой самореализацией. Лично я не пожалел.

⌘ ⌘ ⌘

Занятная книга Джеймса Бёрка, которая сразу и о многом, и ни о чём.

Я давно ждал, когда кто-нибудь напишет книгу без попытки быть исчерпывающим и последовательным, просто пустит свою фантазию в галоп по кочкам человеческих знаний, а сам вывалится из телеги на ходу. «Пинбол-эффект» — это отличный пример такой книги. Это четыреста страниц текста, в которых вполне комфортно уживаются несколько сотен изобретателей и их изобретений. При этом книга не похожа на справочник, она читается легко, приятно и интересно.

Железные дороги (особенно в Европе) невероятно способствовали мобильности. Люди находили себе спутников жизни в других городах, обновляя генофонд. Рост добычи угля (на выплавку чугуна для локомотивов и на растопку этих же самых локомотивов) привёл к появлению большого количества сырья для производства угольного или светильного газа. Газовое освещение позволило людям проводить больше времени за чтением, стимулировало развитие вечернего обучения и способствовало появлению большого числа образованных работающих женщин.

«Пинбол-эффект» — это книга об изобретателях и их изобретениях. Так как за многовековую историю различные безумные люди напридумывали целую кучу занятных вещей, Джеймс Бёрк решил не ограничивать себя отбором самых интересных, а рассказать сразу о наибольшем их числе. При этом одной из целей автора книги было показать, насколько глубоко все изобретения связаны друг с другом. Для этого на страницах книги в выносках располагаются своеобразные телепорты для перемещения внимания читателя со страницы на страницу. Если мой уважаемый читатель когда-нибудь имел удовольствие проводить вечера за книгами-играми Браславского, то он меня поймёт (а если нет — я настоятельно рекомендую). Но лично я по этим бумажным гиперссылкам не прыгал, а читал книгу всю подряд.

Неуязвимая армия Наполеона шагала по Европе. В 1799 году на пути в Австрию наполеоновская армия встретила вооруженное сопротивление в швейцарском кантоне Унтервальден. Сотни защитников пали, а их дети остались сиротами. Иоганн Генрих Песталоцци, бывший фермер средних лет из города Станс (столицы кантона), решил взять на себя заботу от оставшихся без присмотра детях и организовал школу в стенах бывшего монастыря. Так начался самый необычный и масштабный педагогический эксперимент в истории.

Теории Песталоцци радикально отличались от всего того, что делалось в образовании раньше. По мнению Песталоцци, современное образование основывалось только на зубрёжке учебников и не имело никакого отношения к целостному развитию ребёнка и связи школьных знаний с реальным миром. Детям рассказывали о горах, где они никогда в жизни не бывали, их учили добродетели и долгу, но они не имели даже отдаленного представления о том, что означают эти понятия. Методика Песталоцци была направлена на развитие у детей восприятия и интуиции через познание мира на примере непосредственного опыта. Он был против формальностей, не делил детей на классы и не использовал учебников. Поощрялось общение учеников и учителей на равных, а также обучение одних детей другими.

Учебные дисциплины преподавались в контексте реальной жизни. На уроках географии дети ходили в походы, после которых рисовали карты, на которых отмечали всё, что они увидели. Затем им для сравнения показывали настоящую карту. Научные предметы основывались на наблюдениях природы — как вино превращается в уксус, песок становится стеклом, а мрамор — известью. Музыка была частью нравственного воспитания и использовалась для развития в детях чувства социальной гармонии. Спортивные игры, которыми ученики занимались два раза в неделю, развивали командный дух и товарищества. Прежде всего детей учили извлекать уроки из событий реальной жизни, повседневных заняий, прогулок на свежем воздухе и использовать этот опыт, чтобы по-своему прочувствовать окружающий мир.

Читая «Пинбол-эффект», превращаешься в змею. Автор постоянно вытягивает внимание читателя, постоянно перепрыгивая от одной темы к другой. Герои и события несколько раз меняются только на одной странице. Порой всё это напоминает хитрый авторский троллинг. Скажу честно — иногда уследить за чехардой тем было очень сложно. Еще один минус такого подхода — небольшое количество остаточных знаний. Я только что закрыл жёлтую обложку книги, но у меня в голове осталось лишь несколько самых ярких историй, а сотни других бесследно растворились в процессе чтения.

В XV веке португальцы (а также испанцы, голландцы, англичане и французы) находили новые пути на Восток, чтобы привозить специи напрямую, а не платить турецким перекупщикам. Суда шли либо вокруг Африки, и далее через Индийский океан, либо в обход Южной Америки и пересекали Тихий океан. В 1418 году Васко де Гама достиг Калькутты и вернулся с товаром, который окупил расходы на плавание шестидесятикратно. Голландцы и англичане основывали огромные торговые компании, единственной целью которых была торговля с Востоком.

Хотя прибыль таких предприятий и колебалась, она редко была ниже ста процентов, а обычно вдвое больше. Сэр Френсис Дрейк, отправившись в плавание на одном корабле, привёз груз, стоимость которого превышала весь годовой доход королевы Елизаветы. Перспектива овладеть источниками таких баснословных богатств мало кого могла оставить равнодушным, так что к концу XVII века все крупные европейские державы уже имели колонии в Азии и Африке.

Книга издана очень хорошо, впрочем, как и все книги в лебедевском издательстве. Хороший перевод, аккуратная вёрстка, просто отличная печать. Однако я в процессе чтения заметил несколько ошибок, что очень странно при моей глубокой невнимательности и рассеянности. Надеюсь, при переиздании их поправят.

 

 

Одним словом, «Пинбол-эффект» — очень достойная книга для того, чтобы скрасить несколько вечеров в компании множества хитросвязанных друг с другом изобретений и их изобретателей. Советую!

⌘ ⌘ ⌘

Биографическая книга военного корреспондента Роберта Капы, очень мощная и интересная.

 

Роберт Капа — один из самых успешных, ярких и бесстрашных фотокорреспондентов в мире. За недолгие сорок лет между тем, как он осторожно появился на свет и неосторожно наступил на противопехотную мину, Капа успел снять тысячи военных кадров, большая часть которых стала шедеврами. Вы много раз видели его военные снимки, вероятно, не зная ни о Капе, ни о его насыщенной истории. Этот человек всю свою сознательную жизнь ходил по лезвию ножа, одной рукой удерживая равновесие, а второй — нажимая на кнопку спуска своей простенькой плёночной фотокамеры.

Узкая улица, ведущая к отелю «Parco», где я остановился, была запружена людьми. Они безмолвно стояли в очереди, тянувшейся к зданию школы. Эти люди явно стояли не за едой, поскольку в руках у выходивших наружу не было ничего, кроме шляп. Я встал в конец очереди. В школе меня встретил сладкий, тяжелый запах цветов и смерти. В комнате стояли двадцать простых гробов. Они были небольшого размера, а цветы закрывали их недостаточно плотно, чтобы скрыть маленькие, грязные детские ножки. Эти дети были достаточно взрослыми, чтобы бороться с немцами и погибнуть, но они лишь чуть-чуть выросли из детских гробов.

Неапольские детишки, украв винтовки и пули, две недели воевали с немцами, пока мы торчали на перевали Чиунзи. Этими ножками встречала меня моя Европа. Европа, где я когда-то родился. И такая встреча была куда честнее истеричных приветствий радостных итальянцев, многие из которых еще недавно столь же неистово орали «Дуче!».

Я снял шляпу, достал камеру и навёл объектив на измождённые лица женщин, державших в руках маленькие детские фотографии своих детей. Они стояли, не шевелясь, пока гробы не унесли. На похоронах в обычной школе я сделал свои самые правдивые снимки победы.

«Скрытая перспектива» — это книга-воспоминания о работе военным фотокорреспондентом на театре Второй Мировой войны. Впрочем, Капа быстро напоминает, что война зря красиво называется «театром». Актёры часто не доживают до антракта, заряженное ружьё стреляет не в конце пьесы, а в самом её начале, да и кровь на сцене отнюдь не бутафорская. В его книге война предстает отвратительным, страшным действием, выжить в котором помогает вера в то, что ты сможешь, преодолеешь, выстоишь, не сойдёшь с ума.

Военное начальство расположилось в школе, в её лаборатории разместилась пресс-служба. Дик Трегаскис из «International News Service» сидел среди мензурок, скелетов и чучел и писал блестящие репортажи о подготовке к военной операции, которые никогда не пропускала цензура. Корман и я резались в двуручный покер на опрокинутой школьной доске.

Десантная дивизия разбила лагерь в оливковой роще за аэродромом Ликаты. В этом городке, известном благодаря роману Джона Херси «Колокол для Адано», колокола не оказалось, зато было много рыбы и кислого вина. Вечером на лагерь опустилась прохлада. Небо было полно звёзд и комаров. Свежие сплетни беспрепятственно переносились  от одного оливкового дерева к другому.

Капа знает, о чём пишет. Он никогда не прятался за спинами солдат или за длиннофокусный объектив. Солдаты и их фотокорреспондент рисковали одинаково, для немцев не было разницы между ружьём и камерой. Глядя на снимки и читая истории Капы, понимаешь — если бы не он, то мы не смогли бы увидеть, понять то, что происходило во время войны. Люди состарятся и умрут, медали и танки заржавеют, рассыпятся в прах, но фотографии и книги будут жить вечно.

Церковь была переполнена. Большинство раненых лежало на холодном полу. Было всего несколько коек — на них лежали самые тяжёлые. Над их головами, как лампады, покачивались бутылки с плазмой: сочащаяся по трубкам кровь пыталась задержать в их телах ускользающие из них жизни.

У алтаря, на коленях, спиной к раненым и умирающим прихожанам, прижав лицо к ступеням, стоял солдат, который, похоже, был местным священником. Я не заметил у него ран, но он был контужен. Его нервная система и органы чувств были разрушены взрывом. Он бормотал что-то невнятное — одному Богу было известно, что он хотел сказать.

За ранеными присматривали итальянские монашки, а полы мыли первые немецкие военнопленные. Я немного помедлил, потом достал камеру. Моя вспышка безжалостно разрушила все чары. Я — фотограф. Это необычный госпиталь… может получиться хороший репортаж.

Это книга написана невероятно интересно. Я с трудом отрывался от её чтения, она захватывает и притягивает грустным юмором Капы. Читая «Скрытую перспективу», важно понимать — многие из второстепенных деталей сознательно выдуманы или изменены автором, который мечтал увидеть свою книгу снятой в виде художественно-документального фильма. Однако весь ужас войны дошёл до нас неискажённым, пугающе-правдивым.

Собственно говоря, рейнджеры почти ничем не отличались от любых других пехотинцев. Они просто были лучше натренированы и имели больше опыта. Они разговаривали, как кретины, дрались как убийцы, а однажды я видел, что они умеют плакать, как герои. Что до их командира, подполковника Дарби, то он говорил грубее и дрался злее, чем любой из его солдат.

Капа одинаково хорошо владеет плёнкой и пером, его талант дотягивает до уровня публициста мирового уровня. Он пишет сочно, ярко, разбавляя страшную тушёнку военного пайка мощной добавкой в виде самоиронии. Удивительно, но документальная, биографическая книга читается как хороший роман.

После захода солнца мы возвращались в пресс-лагерь. Корреспонденты печатали свои статьи, я отправлял фотографии. События минувшего дня никто не обсуждал. Мы пили алжирское вино и болтали о «девушках, которые нас ждут». У каждого была самая удивительная и прекрасная женщина на свете. В доказательство этого по ходу рассказа из кармана вытаскивалась размытая, выцветшая фотография, на которой ничего нельзя разобрать.

Отдельное спасибо хочется сказать издательству «Клаудберри» — они смогли очень круто перевести и издать книгу. В России очень мало издательств, которые могут провести такую точную работу с любовью к деталям. Книгу приятно читать, листать, просто держать в руках. Десятки хорошо отпечатанных фотографий правильно перемежаются текстом, погружая в мир войны. Единственный недостаток — это, на мой взгляд, неудачное русское название. «Slightly Out Of Focus» («Немного не в фокусе») превратилось в «Скрытую перспективу». Но это незначительная мелочь, которая не влияет на общее впечатление от книги.

На следующий день я встречался с британским генеральным консулом. Он отметил, что мой случай крайне необычен, но и война — тоже крайне необычное явление. Он выдал мне обычный лист бумаги, попросил написать на нём моё имя и объяснить, как я оказался без паспорта и почему мне надо в Англию.

Я написал, что зовут меня Роберт Капа, родился я в Будапеште, адмирал фон Хорти и венгерское правительство всегда меня недолюбливали, и это было взаимно. Что венгерское консульство после аннексии Гитлером страны отказывалось признавать, что я не являюсь венгром, но и обратного тоже не утверждало, а поскольку Венгрией фактически правил Гитлер, я, разумеется, не хотел быть её подданным. Дальше я написал, что все мои дедушки — чистокровные евреи, что я ненавижу нацистов и полагаю, что мои фотографии станут хорошей антифашистской пропагандой.

Отдавая ему это объяснительную, я немного переживал за орфографические ошибки, но консул спокойно поставил на ней печати и обвил голубой ленточкой. Так появился на свет мой паспорт.

Одним словом, «Скрытая перспектива» — это замечательная книга. Горячо рекомендую книгу всем, даже тем, кто далёк от военной тематики. Книга заставляет задуматься, открывает глаза на многие аспекты войны и удивляет мужеством её автора, бесстрашного еврея-мигранта, который не испугался показать нам войну такой, какая она есть на самом деле.

⌘ ⌘ ⌘

Наполовину самиздатная книга Александра Лозового об ошибках и неточностях в живописи.

Эту книгу я случайно купил в Москве, и чувство случайности не покидало меня и во время её чтения. Автор случайно написал книгу, разместив в ней в случайном порядке ошибки великих мастеров, сделанные случайно или не очень. Одним словом, в книге достаточно непроизвольности, теперь бы немного организованности и логичности.

Айвазовский стремился в первую очередь к иллюзорной передаче волн на холсте, фотографическому сходству с действительностью, абсолютному подражанию природе. Но Айвазовский иногда ошибался даже в реалистичном изображении моря, хотя и стремился именно к этому.

Он смотрел на волны большей частью с берега Чёрного моря, в Феодосии. Смотрел и на спокойное море, и на бурное. У набегающих на берег валов гребни волн заворачиваются, и у них образуется так называемый «фартук». Айвазовский изображал на своих картинах именно такие валы, волны-буруны. Он по наивности и незнанию предполагал, что аналогичные волны во время шторма идут по всему морю.

В его известной картине «Девятый вал» изображен тонущий корабль во время шторма далеко от берега. Но волны в этом месте моря, не у берега, бывают совершенно не такими, какими их написал художник. Волны в шторм в морях и океанах имеют конусообразную, пирамидальную форму и никак не напоминают прибрежную волну с «фартуком», которая возникает на отмели.

Эта же ошибка присутствует в другой довольно внушительной по размерам картине Айвазовского — «Волна». Почти сорок лет прошло между написанием двух полотен. Но за это время художник так и не вник в суть разбушевавшейся стихии.

В книге достаточно много таких художественных вкусностей и описаний, почему в картинах появляются исправления, подтёки и лишние мазки краской. К примеру, я до прочтения книги не задумывался о том, как на самом деле трудно перекрыть ненужный элемент на картине. Оказывается, краски теряют от смешения свою яркость и цвет, так что порой художники оставляют на холстах ошибки и неточности, лишь бы не править по уже нарисованному.

В одной из своих фресок Паоло Уччелло изобразил хамелеона в виде верблюда. Художник никогда не видел хамелеона, и его ввело в заблуждение созвучие слов: «камелеонто» (хамелеон) и «камелло» (верблюд). А в картине Сурикова «Меньшиков в Березове» потолок в избе написан художником так низко, что, если сидящий за столом Меньшиков встанет, то непременно ударится о потолок головой.

Книгу особенно приятно читать с айпадом в руках, находя и рассматривая все описанные картины. Так скорость чтения значительно падает, но интерес повышается. За время чтения небольшой книжки я открыл для себя немало новых полотен и даже одного нового художника, Рериха.

Японское искусство попало в Европу совершенно непроизвольно. Различные мелкие японские товары были завёрнуты в гравюры (ксилографии, то есть отпечатки с деревянных досок), как в упаковочную бумагу. Скорее всего, это были забракованные, не получившиеся оттиски, для которых, чтобы не выбрасывать, нашли новое применение. Именно они и вызвали первый неподдельный интерес к японскому искусству.

К сожалению, у книги есть несколько недостатков. Самый главный — её практически нигде нельзя купить, даже сеть не находит такой книги. Подозреваю, что мой экземпляр неожиданно для меня самого оказался значительной библиографической редкостью. Помимо этого, у «Ошибок» есть целый ряд структурных и смысловых ошибок, попытки растекания по древу, топтания на месте и прочие пословицы. Впрочем, опытному читателю не впервой все это фильтровать прямо на ходу.

⌘ ⌘ ⌘

Удивительная книга — одновременно и документальная, и художественная, и очень интересная при этом.

 

Самого известного певца дореволюционного московского свэга знают даже школьники — кусочек его произведения в пять строчек длиной входит во все учебники по литературе за какой-то там класс. Я же узнал про Гиляровского чуть раньше, от дедушки. Дедушка травил байки про огромного толстяка-журналиста, который не боялся заходить в московский гарлем-шейк, был ворам друг и беспризорникам товарищ. Собственно, после таких баек и многолетнего негласного знакомства я с радостью купил книгу «Москва и москвичи», и нисколько не разочаровался. Всё, всё правда!

Был интересный случай. К палатке одного антиквара подходит дама, долго смотрит картины и останавливается на одной с подписью: «И.Репин»; на ней ярлык: десять рублей.

— Вот вам десять рублей. Я беру картину. Но если она не настоящая, то принесу обратно. Я буду у знакомых, где сегодня Репин обедает, и покажу ему.

Приносит дама к знакомым картину и показывает её И. Е. Репину. Тот хохочет. Просит перо и чернила и подписывает внизу картины: «Это не Репин. И. Репин».

Картина эта опять попала на Сухаревку и была продана благодаря репинскому автографу за сто рублей.

Гиляровскому удаётся очень талантливо замешивать достоверность исторического, журналистского описания и американские горки художественного повествования. «Москва и москвичи» — это такой фантастический роман, который был на самом деле, однако подтвердить это некому, так как всё описанное происходило слишком давно для живых свидетелей и слишком недавно для того, чтобы исторические корни успели выветриться из генетической памяти. Так книжку читать гораздо интереснее, лёгкая кислинка недоверия остаётся, но не портит ужин.

Мы шли. Нас остановил мрачный оборванец и протянул руку за подаянием. Глеб Иванович полез в карман, но я задержал его руку и, вынув рублевую бумажку, сказал хитрованцу:

— Мелочи нет, ступай в лавочку, купи за пятак папирос, принеси сдачу, и я тебе дам на ночлег.

— Сейчас сбегаю! — буркнул человек, зашлепал опорками по лужам, по направлению к одной из лавок, шагах в пятидесяти от нас, и исчез в тумане.

— Смотри, сюда неси папиросы, мы здесь подождем! — крикнул я ему вслед.

— Ладно, — послышалось из тумана. Глеб Иванович стоял и хохотал.

— В чем дело? — спросил я.

— Ха-ха-ха, ха-ха-ха! Так он и принес сдачу. Да еще папирос! Ха-ха-ха!

Я в первый раз слышал такой смех у Глеба Ивановича. Но не успел он еще как следует нахохотаться, как зашлепали по лужам шаги, и мой посланный, задыхаясь, вырос перед нами и открыл громадную черную руку, на которой лежали папиросы, медь и сверкало серебро.

— Девяносто сдачи. Пятак себе взял. Вот и «Заря», десяток.

— Нет, постой, что же это? Ты принес? — спросил Глеб Иванович.

— А как же не принести? Что я, сбегу, что ли, с чужими-то деньгами. Нешто я… — уверенно выговорил оборванец.

— Хорошо… хорошо,— бормотал Глеб Иванович. Я отдал оборванцу медь, а серебро и папиросы хотел взять, но Глеб Иванович сказал:

— Нет, нет, все ему отдай… Все. За его удивительную честность. Ведь это…

Я отдал оборванцу всю сдачу, а он сказал удивленно вместо спасибо только одно:

— Чудаки господа! Нешто я украду, коли поверили?

— Пойдем! Пойдем отсюда… Лучшего нигде не увидим. Спасибо тебе! — обернулся Глеб Иванович к оборванцу, поклонился ему и быстро потащил меня с площади. От дальнейшего осмотра ночлежек он отказался.

Книжка читается очень вкусно и быстро, буквально на одном дыхании. Не хватает только возможности прогуляться по гиляровским местам, заглянуть на Сухарёвку и Хитровку, попить чаю с ляпинцами на двугривенный или плотно отужинать с ароматным, копчёным поросём «у Арсеньича», отпариться березовым веничком в Сандуновских банях. Сударь желает книгу с эффектом дополненной реальности!

В одно из воскресений у Рассказова идет «Хижина дяди Тома», а в саду Немецкого клуба — какая-то мелодрама с чертями.

У Петровского театра стояли пожарные с баграми, запряженные светло-золотистыми конями Сущевской части. А у Немецкого клуба — четверки пегих битюгов Тверской части.

Восемь часов. Собирается публика. Артисты одеты. Пожарные в Петровском театре сидят на заднем дворе в тиковых полосатых куртках, загримированные неграми: лица, шеи и руки вычернены, как сапоги.

Оркестр уже заиграл увертюру, как вдруг из Немецкого клуба примчался верховой — и прямо к брандмейстеру Сущевской части Корыто, который, как начальство, в мундире и каске, сидел у входа в театр. Верховой сунул ему повестку, такую же, какую минуту назад передал брандмейстеру Тверской части.

Выскочил Корыто — и к пожарным:

— Ребята! Сбор частей! Пожар на Никольской! Вали, кто в чем есть, живо!

И Тверская часть уже несется по аллеям парка и далее по Петровскому шоссе среди клубов пыли.

Впереди мчится весь красный, с красным хвостом и красными руками, в блестящем шлеме верховой на бешеном огромном пегом коне… А сзади — дроги с баграми, на дрогах — красные черти…

Публика, метнувшаяся с дорожек парка, еще не успела прийти в себя, как видит: на золотом коне несется черный дьявол с пылающим факелом и за ним — длинные дроги с черными дьяволами в медных шлемах… Черные дьяволы еще больше напугали народ… Грохот, пламя, дым…

Бешено грохочут по Тверской один за другим дьявольские поезда мимо генерал-губернаторского дома, мимо Тверской части, на которой развевается красный флаг — сбор всех частей. Сзади пожарных, стоя в пролетке и одной рукой держась за плечо кучера, лихо несется по Тверской полковник Арапов на своей паре и не может догнать пожарных…

А на Ильинке красные и черные черти уже лазят по крыше, среди багрового дыма и языков пламени.

Через несколько дней брандмайор полковник Потехин получил предписание, заканчивавшееся словами: «…строжайше воспрещаю употреблять пожарных в театрах и других неподходящих местах. Полковник Арапов».

Одним словом, «Москва и москвичи» есть замечательно отдохновенное чтиво для коренных жителей Белокаменной и тех, кто не планирует ими стать. Советую, классная книга!

⌘ ⌘ ⌘

Книга-диалог двух достаточно неглупых лингвистов, смешанный пополам с их странным бредом.

 

Есть такая популярная байка про злого и доброго полицейских — они мастерски «раскалывают» негодяев в голливудских боевиках. Авторы «Магии слова», Дмитрий Петров и Вадим Борейко — это спокойный и полубезумный лингвисты, которые не менее профессионально раскалывают мозг читателя на две половинки по намеченной природой трещине.

Что такое знать иностранный язык? Один мой знакомый полиглот считает язык освоенным, если он способен писать на нём стихи. А может быть, знать язык — это научиться на нём шутить. Или видеть сны.

Их книга — это большой диалог на самые различные темы: от происхождения языков и всяких занятных исторически-лингвистических штук до откровенного бреда в стиле Задорнова. На страницах книги узусы и интересные стереотипы перемежаются с народом-богоносцем, вступившим в Эру Водолея и прочим адом. Из-за такого коктейля от книги складывается кисло-неприятное впечатление. С одной стороны, читать интересно, а с другой — трудно понять, чему из написанного можно верить, а чему нельзя.

Несмотря на титанические старания славянофилов с их мокроступами вместо галош, закрепилась, пожалуй, только промышленность — существительное, придуманное Карамзиным вместо индустрии.

Отдельной темы стоит упоминание всяких Узбекистанов и Казахстанов. Авторов, конечно, можно понять — Вадим Борейко живёт в стране широких степей и узких глаз, а Дмитрий Петров с радостью натравит байками тараканов в любой голове и на любую тему. Зато в следующей главе они меняются местами, и уже Петров начинает рассказывать о Путине, удивлённом его лингвистическими способностями. Всё это мелко порубили в огромном книжном блендере, предложив читателю наслаждаться изысканным томатно-картофельным гаспаччо.

Однажды на стажировку в финскую компанию приехала специалистка Катя Куликова — нежная молоденькая барышня. В первый день работы она заметила, что коллеги краснеют и улыбаются, слыша её фамилию. Под конец дня некоторые стали даже звонить знакомым и, посмеиваясь, что-то рассказывать. Девушке не повезло со страной стажировки. Дело в том, что в финском языке слово kulle неприлично: оно означает то же, что и русское существительное из трёх букв, которое часто пишут на заборах. Так что смущение финнов можно понять, особенно если учесть, что kova переводится с финского языка как крепкий, твёрдый.

Не понимаю, зачем два опытных и умных лингвиста выпустили такую посредственную книжку. Её следует читать с факт-чекингом под мышкой, проверяя каждый факт, или сразу читать последнюю главу о экспресс-методе изучения иностранного языка. А можно и вообще не читать, кстати — вполне себе вариант в данном случае.

⌘ ⌘ ⌘

 

 

 

Книга переводчика-перфекциониста о тайных тропах языка и том, как порой трудно подобрать правильное слово.

 

Для начала хочется метнуть лучи ненависти в сторону издателя — как можно издавать в 2012 году популярную, известную, любимую многими книгу в настолько тошнотной обложке? Её рисовал однорукий наркоман Авгюст, днём работающий уборщиком на полставки, а по ночам создающий шедевры книжного дизайна? Вам должно быть стыдно перед Норой Галь за отсутствие художественного вкуса и банальное нежелание предоставить отличной книжке достойную обложку.

«Братья… когда сумма всех необходимых факторов с учётом возможных ошибок покажет, что ситуация сложилась с балансом риска два — один в нашу пользу, мы начнём восстание». Это не пародия! Это опубликованный перевод фантастического рассказа, причём обстановка — средневековая, действуют воины и монахи, а разговаривают они, как заправские канцелярские крысы XX века.

«Слово живое и мёртвое» — это книга-размышление сильного, талантливого переводчика о процессе перевода, родном языке, правильном месте для правильных слов. Это книга-паттерн из весьма успешных и неуспешных примеров перевода, снабженная развёрнутыми комментариями Норы Галь. Книга понравится лингвистическим вуаеристам, любящим наблюдать из-за ширмы за обнаженным процессом. Местами читать чужие потуги очень забавно.

«Никто бы не подумал, что он мог до такой степени распустить свои нервы». В подлиннике that he had not been able to trust his nerve (не nerves) — что ему могло изменить мужество! Это можно было бы счесть нечаянной «глазной ошибкой», но пристрастие к тому же злополучному словечку обнаруживается снова и снова. «Он начал нервничать», а у автора: «His nerve began to fail him» — опять-таки мужество ему изменило. Кто-то ухитрился даже космический корабль окрестить «Нерва»! А это, конечно, «Мужество» или «Отважный».

Нора Галь восхитила меня своим сверхгиперультрамегаперфекционистским отношением к языку. Она из тех людей, которые всю ночь напролёт будут перепечатывать страничку на пахнущей маслом печатающей машинке ради того, чтобы подобрать правильное, идеально подходящее слово. Она настоящий мастер слова, и её книга — трёхчасовая лекция о том, как стать лучше в своём деле.

Странно англичанину кого-то мерить на свой аршин. Странно, что некая мисс «будто аршин проглотила». Также забавно в журнале «Америка» (1974 г.) увидеть в руках героини рассказа, молодой американки… цидулку!

Цидулка, кстати, это маленькое письмо, записка — я только что погуглил.

Книге можно было бы поставить пятёрку и поставить на «хорошую» полку, если бы не желание издателя сделать книгу потолще, поакадемичнее — и тем самым превратив вторую её половину в скучный архив из переписки, эссе друзей Галь о ней самой и прочем. Читать это очень странно — словно после лекции ты заглядываешь ради автографа в гримёрку к лектору, и видишь его в исподнем. Вероятно, архив Норы Галь нужно было публиковать отдельной книгой или сделать для него специальный сайт (какой есть у архива Аркадия Мильчина).

«В будущем тебе понадобится сюртук подлинней», — заявляет старик-отец взрослому сыну. Что такое, почему? Сын давно вышел из возраста, когда можно еще подрасти, да и не вяжется это с остальным разговором. А отец говорит: «You can cut your coat a bit longer in the future». Задумайся хоть на миг переводчик телесценария над тем вздором, который у него получился, справься он во фразеологическом словаре Куприна или у Гальперина, он бы сообразил что к чему. Cut your coat according to cloth означает по одёжке протягивать ножки. Отец изменил завещание в пользу сына, и тому больше не придётся экономить, во всём себя стеснять, урезывать, во всём себе отказывать.

Это уже не первая книга о переводе, которую я прочитал и которая мне понравилась — еще могу вспомнить замечательные «Муки переводческие» Сидера Флорина, более практичные и насыщенные. Обязательно перечитаю и напишу саммари на «Муки», а «Слову живому и мёртвому» ставим четыре с плюсом (пятёрка — Норе Галь и тройка — издателю).

⌘ ⌘ ⌘

 

 

 

Старый, но местами приятный учебник по методам изучения иностранных языков.

 

Книжка Като Ломб оказалась у меня весьма случайно — она появилась в небольшой секретной папочке Dropbox, в которой мы с друзьями обмениваемся пиратскими электронными книгами. Она оказалась в формате .fb2, так что я загрузил её в Bookmate и прочитал очень быстро — пока самолёт летел из Москвы в Израиль.

Кстати, Bookmate приятно порадовал простотой дизайна — читать книги в его iPad-приложении достаточно приятно:

 

К сожалению, не обошлось без неприятных впечатлений. Приложение криво синхронизировало само с собой все заметки и цитаты, которые я сделал в книге, и теперь я собираю их в разных уголках обитаемой части Галактики.

Мы изучаем языки потому, что язык — единственное, что небесполезно изучить даже плохо.

Вот ☝ эта цитата мне вообще очень нравится, нужно её вытатуировать где-нибудь. Кому-нибудь.

Общее впечатление от книги оказалось более цельным. «Как я изучаю языки» очень хороша, начиная с середины — Като Ломб начинает делиться полезными советами для всех, кто мучает себя очередным иностранным языком. Первую половину Като отрабатывает общественно-политическую повинность, рассказывая о тлетворном влиянии Запада, советских войсках в фашистской Венгрии, фильдеперсовых чулках и прочей ерунде, интересной разве что престарелым комсомольцам.

Фюлеп Ласло, художник, в молодом возрасте уехал в Англию, где стал модным портретистом, и до конца жизни, до 1937 года, в Венгрию уже не возвращался. Женился он на родовитой англичанке и общества своих соотечественников уже больше не искал. Ни его жена, ни трое сыновей венгерского, естественно, не знали. Если он и приглашал приезжающих в Лондон своих коллег соотечественников, то всегда извинялся: он будет говорить по-английски, ибо родной язык забыл совершенно. «Однажды ночью, — продолжал скульптор, — меня разбудил священник и попросил немедленно ехать в дом художника: его супруга, миссис Ласло, говорит, что мужу внезапно стало плохо и он постоянно говорит на каком-то неизвестном языке, на обращение к нему по-английски не отзывается. Я поехал, но было уже поздно — Фюлеп Ласло не мог уже говорить ни по-английски, ни на родном языке, который он чудесным образом вспомнил.

На мой взгляд, книга интереснее скорее переводчикам, чем лингвистам-любителям вроде меня (она специально для них и писалась). Однако и всем интересующимся я её смело советую — в ней иногда встречаются очень классные советы, которым не учат в школе. Порой даже удивительно, что Като Ломб «дошла» до них сама, практически не имея доступа к мировой психологической и лингвистической литературе.

Если бы книгу можно было хорошенько отжать, то из неё получилась бы отличная статья на полчаса чтения, лёгкая и полезная.

После крушения наполеоновской империи на Венском конгрессе, в 1815 году, переговоры о способах изживания французского влияния представители Священного союза вели на французском языке.

Если нет желания или времени читать книгу, написанную в стиле советской педагогики, можно воспользоваться саммари-цитатником. Вот он:

• Результат, эффективность всякой человеческой деятельности, за исключением искусства, зависят от степени интереса и количества энергии, затраченной на реализацию этого интереса. Люди, которые любят слово как таковое и которых занимает, при помощи каких словесных средств можно красиво и своеобразно передать чужие и выразить свои мысли, обязательно достигнут желаемого.
• Успех в изучении языка определяется простым уравнением: затраченное время + интерес = результат.
• Ярлык «у него талант к языкам» наклеивают тем, кто автоматически способен подражать звукам и интонациям чужого языка. «Гениями» провозглашают обычно тех учащихся, которые безошибочно выполняют письменные задания, потому что им удалось найти правильную путеводную нить в джунглях морфологии и синтаксиса языка.
• «Лингвистам» нужны только три навыка: хорошая лексическая память, умение подражать различным звукам (необязательно языковым) и логическое мышление, которое помогает связывать воедино не только правила иностранного языка, но и самые разнообразные жизненные явления.
• Человек лишь в том случае чувствует себя близким к своему родному языку, когда он знает иностранные. Гёте однажды сказал: «Кто не знает иностранных языков, о своем не знает ничего».
• Приобретенная лексика — это не фарфоровая фигурка, которая, раз купленная, может простоять у нас в доме на одном месте до конца нашей жизни. Мы все знаем, с каким скрипом работает наш мозг, если какое-то время мы не занимались иностранным языком.
• Говорить на иностранном языке — это вопрос привычки, я бы даже сказала, рутины. В том смысле, что умный человек дотягивается лишь на ту высоту, на какую позволяет ему его рост или потолок его знаний.
• «Фазный сдвиг» в речи на иностранном языке наблюдается между мужчиной и женщиной, думаю я, еще и потому, что язык одевает суть высказывания в нечто условно-формальное, изменчиво-поверхностное.
• Марк Твен путешествовал по Германии и однажды пожелал посмотреть в театре историческую драму. Так как немецкого он не знал, то посадил переводчика рядом с собой. Зажглась рампа, взлетел занавес, и на сцене появился главный герой. Прекрасный голос его звучал уже несколько минут, но переводчик не произнес еще ни слова. «Почему вы не переводите?» – толкнул его в бок Марк Твен. «Пожалуйста, тише, — прошептал тот, — утверждается все это или отрицается, должно выясниться только сейчас!».
• Путь от непонимания через полупонимание к полному пониманию для взрослого человека – волнующий, интересный туристский маршрут, достойный развитости его духа.
• «Как поэтически это прозвучало, — похвалила я однажды коллегу-переводчицу, — когда ты говорила о скромном маленьком цветке, который источает свой аромат еще издали». «Не издевайся, я просто забыла, как будет по-итальянски фиалка», — ответила мне она.
• Тот перевод хорош, который по возможности наиболее точно соответствует оригиналу, но вместе с тем производит впечатление, будто написан он на языке перевода.
• Минимальную пользу поездка за границу приносит тем, кто имеет по изучаемому языку единицу и пятерку. Тот, кто до поездки ничего не знал, вернется домой с девственной головой. А тому, кто язык знал очень хорошо, заметить улучшения будет очень трудно. Хорошие результаты проявятся, пожалуй, только у «троечников».
• Я бы не рекомендовала штудировать собственные, неисправленные переводы или заучивать случайно услышанное. Для цели заучивания годится только безупречно выверенный текст. Если мы часто слышим неправильные формы, если они вкрадываются через слух в сознание и начинают звучать в нас привычно, мы оказываемся в том же положении, как человек, которого долго кормили пригорелой пищей, а когда дали нормально поджаренное, то он сказал, что вареные блюда не любит.
• Такие романские языки, как французский, итальянский, испанский, португальский, провансальский, румынский, сложились в результате плохого усвоения латыни, овладеть которой как следует у народов, завоеванных в свое время римлянами, не было ни желания, ни возможностей.
• С педагогической точки зрения наибольшую ценность представляют собою ошибки, совершенные нами же. Если мне удалось обнаружить свое заблуждение, если мне указали на него смехом, удивлением, непониманием, а порою даже и досадой, обидой, то при этом опосредствующим, вспомогательным орудием закрепления оказываются мои эмоции, моя невольная, пусть даже скрытая от глаз реакция.
• В огромной разнице между такими словами, как «учить» и «выучить», заключается как раз факт закрепления. Если бы незакрепленные знания не уходили, то число знающих иностранные языки (как и любые прочие дисциплины) было бы равно числу изучающих, чего, к сожалению, не бывает.
• Изучение родного языка не связано с особенными энергетическими затратами; сознание в этом процессе участвует очень мало. Но когда, скажем, английский язык начинает изучать взрослый, то в деятельность по овладению новым материалом включается и волевая сфера сознания (рефлексивное сознание). Мы сознательно усваиваем правило, что согласные «p», «t» следует произносить с придыханием. И мы настолько себя к этому приучаем, что, когда переходим на французский язык, затрачиваем почти столько же энергии на отвыкание от придыхания. А отвыкнуть крайне необходимо, потому что придыхаемые согласные искажают, порой до неузнаваемости, французские слова.
• Три японских глагола – «окиру», «окору» и «окуру» – имеют в сумме десять значений: «подниматься», «просыпаться», «прибывать», «выдаваться», «сердиться», «осуществляться», «выпроваживать», «дарить», «отсылать», «сопровождать».
• Известный датский филолог и лингвометодист Йесперсен расположил совершаемые в английском языке ошибки по нациям.
• Как будет по-английски «повязка»? И рука уже сама тянется к венгерско-английскому (русско-английскому и так далее) словарю, автоматически листает его, и… с досадой хлопаешь себя по лбу: «Ну, конечно же, „ribbon“!» — и… тут же забываешь. Но если покопаться в памяти, выудить из нее хотя бы обрывки фонетических созвучий («bir…», нет: «ri…», «ribb…»), если взять на себя труд и открыть обратный словарь (англо-венгерский, англо-русский и т.д.), чтобы проверить, правильно ли мы вспоминаем, и мысленно отметить с удовлетворением, что правильно, то искра радости и похвала себе (за терпение, упорство и хорошую память!) надежно закрепят это слово в памяти. Двойная затрата времени — и десятикратный эффект.
• На начальной — я бы сказала даже на предъязыковой — стадии изучения словарь стимулирует мышление. Но потом он начинает действовать обратным образом — отучает думать. К сожалению, в силу инертности человеческого сознания мы склонны к тому, чтобы пользоваться словарем вместо мышления.
• Словарь — лучший ключ для вскрытия замка языка. Его надо купить и листать до тех пор, пока он не истреплется. Английское слово «well-thumbed» очень хорошо описывает это состояние книги, говорящее о том, что ее владелец использовал до конца все заключенные в ней возможности.
• Анатоль Франс называл словари «вселенной, расположенной по алфавиту».
• Важны для овладения беглой речью слова и выражения, которые называют иногда «оформляющими». Я же называю их «набивочными», потому что общее их свойство заключается в том, что, не меняя смысла сообщения, они его дополняют. Такими словами являются, например: «достаточно», «очевидно», «очень», «конечно», «словом», «действительно», «а также», «главным образом», «наверняка», «скорее», «намного», «все же» и так далее. Усвоить их нелегко, ибо они не дают пищи предметному воображению. И все же я бы очень рекомендовала начинать заучивать их с первых шагов в языке.
• В учебниках серии «Оллендорф», которые издавали в начале века, не было, можно сказать, ни одного предложения без трехступенчатой генитивной конструкции («чистокровная верховая лошадь браконьера соседней усадьбы» – одно содержание предложения чего стоит).
• Легче всего запоминаются те существительные, которые обозначают какой-либо конкретный предмет (дом, окно, книга, карандаш). За ними идут прилагательные, обозначающие ощутимые свойства: цвета, формы, размеры (синий, круглый, мелкий). Далее следуют отвлеченные существительные, потом глаголы, которые выражают легко представимое конкретное действие (бежит, передает, носит). Опыт показывает, что труднее всего запоминаются слова, выражающие отвлеченные действия (выполнять, обеспечивать, ссылаться).
• Вообще выражение, число, имя, событие запоминаются тем лучше, чем бо́льшее отношение имеют они к нашей жизни, личности.
• Один из моих знакомых на спор составил такой английский текст, в котором все слова были греческого или латинского происхождения. Текст был медицинским. Его прочли врачам, которые английского языка не знали, но знали латынь и немногие греческий. Однако никто ничего не понял.
• Словарный запас языка, согласно утверждению Дюлы Лазициуса, — это безбрежное море, которое беспрерывно увеличивается за счет внутренних возможностей словообразования и из-за постоянно расширяющихся контактов с другими языками.
• — Мама, что значит «tb»? — Зависит, сынок, от того, что ты читаешь. Может быть «tiszteletbeli» (почетный член общества). В спортивной газете, возможно, означает «Testnevelési Bizottság» (комитет по физкультуре и спорту), а в медицинской статье — «туберкулез». В каком-нибудь историческом тексте не исключено, что «táblabiró» (член апелляционного суда).
• В одной из своих книг Рихард Катц пишет, что японское «спасибо» (арригато) он запомнил через «аллигатора». Наверное, поэтому сказал он милой маленькой гейше, помогавшей ему надеть пальто, «крокодил».
• Для выражения возможности, зависящей от разрешения, в английском есть специальный глагол «may». Это он подсказал остроумному Б. Шоу ответ на просьбу посредственного переводчика разрешить ему взяться за перевод одной из пьес великого драматурга: «You may, but you can’t». По-венгерски (и по-русски тоже) это возможно передать только таким грубым переводом, как «можете, но вы на это неспособны».
• «Какой легкий английский язык, правда ведь?» — часто спрашивают меня. «Да, легкий в первые десять лет, а потом становится невыносимо трудным», — отвечаю я всегда.
• Одному моему коллеге-переводчику очень понравилось русское выражение «скатертью дорога», которое он выудил из какой-то книги. По смыслу заключенных в нем слов мой коллега решил, что это очень красивое образное напутствие — пожелание приятного пути, ровного и чистого, без препятствий и неприятностей. И вот он, не чувствуя и тени подвоха, «испытал» это выражение, провожая высокого советского гостя.
• Труден тот язык, в котором радиус действия правил ограничен. Другими словами: чем меньшую часть данной области покрывает правило, которое должно бы охватить ее целиком, тем больше энергии требует изучение этой области языка или языка в целом.
• Вопрос о бедности или богатстве языка, равно как и вопрос о его красоте, – это вопрос о знании или незнании языка. Если что-то в одной из сфер языка не развито, то эта неразвитость (понятие относительное!) компенсируется в другой сфере того же языка другими средствами.
• Вы не замечали, что у вашего знакомого, переходящего с родного языка на иностранный, становится «иностранным» и лицо: если он говорит по-немецки, то как у немца, если по-английски, то как у англичанина, если по-испански, то как у испанца? И это не обман зрения. С новыми звуками в работу действительно включаются новые мышцы лица.
• При выполнении любой задачи важна не столько продолжительность, сколько интенсивность.
• Необходимый для хорошего произношения задаток я назвала бы, скорее, способностью к «вслушиванию» — различению сознанием через слух звуков иностранного и родного языков.
• Знать язык — означает понимать других и уметь выразить себя понятным для других образом. Конечная цель учебного процесса — усвоение этих двух навыков в письменной и устной речи.
• При любом чтении самое интересное для нас — это мы сами. Что значит это слово, догадался я сам, я разгадал смысл предложения. Вот она награда — подсознательное удовлетворение собой; можно мысленно похлопать по плечу все человечество.
• Лайош Кошут, речи которого цитируются сейчас английскими учебниками по риторике, изучил английский язык в австрийской тюрьме. Отправной точкой послужили ему шестнадцать строк из одной драмы Шекспира. «Английскую грамматику я должен был изобрести в полном смысле этого слова. Когда же я ее изобрел и много сотен раз понял ее во всех поворотах шестнадцати шекспировских строк, я уже знал по-английски настолько, что мне оставалось набрать только слова».
• Перефразируя пословицу, можно сказать, что «деньги любят счет, а книга — карандаш».
• Если кто-то может посвятить изучению языка неограниченное количество часов, то плотность материала и темп могут быть сколь угодно большими.
• Во всякую эпоху на передний план выходили такие методы изучения, которые соответствовали социальным потребностям данной эпохи.
• Минимальное время для эффективного изучения языка составляет 10–12 часов в неделю.
• Доктор Тамаш Адамик приводит данные, согласно которым из 113 учащихся, хорошо знавших русское склонение и спряжение, а также необходимые слова, изучавших русский язык на протяжении 4–7 лет, всего только 4 человека могли правильно попросить стакан воды!
• Мозг взрослого человека подвергается испытанию не столько при знакомстве с правилами грамматики, сколько в ходе усвоения лексики. Как ни странно на первый взгляд, усвоение лексики требует не механического подхода, а прежде всего осмысленности.
• Всякой речи вслух предшествует бессознательная формулировка про себя, и, более того, все, что мы слышим от других, мы как бы проговариваем про себя еще раз, как бы переводя сообщение на «свой» язык. Мы заставляем его звучать и слышим его нашим «внутренним ухом». И если то, что мы хотим сказать, звучит не фальшиво, то мы произносим желаемое.
• Словам «теленок», «свинья» и «бык» в английском языке соответствует по два слова. Само животное обозначается словами «calf» (нем. «Kalb»), «swine» (нем. «Schwein»), «ox» (нем. «Ochs»), потому что простые люди, которые за этими животными ухаживали, были германского происхождения — англосаксы. А потребителями мяса этих животных были уже норманны, господа-завоеватели, и поэтому слова «телятина», «свинина», «говядина» имеют романские корни и происхождение: «veal» (фр. «veau»), «pork» (фр. «porc»), «beef» (фр. «boeuf»).
• Безо всякого сопротивления пользуемся мы сейчас такими словами, как «контора», «круглосуточно», и при этом совсем смутно представляем себе, а то и вовсе не знаем, что значили «приказные палаты» и «днесь». Мы приняли слово «вертолет» и отвергли «геликоптер», приняли «автомобиль», «автомашина» и не взяли «самоход», что было не менее логично, чем «самолет»… В медицине как терминологическое новшество почти повсеместно утвердилась «пневмония», уживаясь с «воспалением легких», но термин «метаболизм» (обмен веществ), который короче своего перевода на русский или венгерский и однозначнее, даже медиками принимается с оговорками, а то и вовсе отвергается.
• Если же мы пришли к пониманию посредством определенного умственного усилия, то это означает, что в воспроизведении смысловых связей мы приняли активное участие, что решение языковой головоломки нашли мы сами. И радость от этого, по-моему, куда большая, чем от правильного, удачного решения кроссворда.

⌘ ⌘ ⌘

Ну, и наконец, 10 правил изучения иностранного языка от Като Ломб:

1. Занимайся языком ежедневно. Если нет времени, то хотя бы десять минут. Особенно хорошо заниматься по утрам.
2. Если желание заниматься слишком быстро ослабевает, не «форсируй», но и не бросай учёбу. Придумай какую-нибудь иную форму: отложи книгу и послушай радио, оставь упражнения учебника и полистай словарь и так далее.
3. Никогда не зубри, не заучивай ничего по отдельности, в отрыве от контекста.
4. Выписывай вне очереди и заучивай все «готовые фразы», которые можно использовать в максимальном количестве случаев.
5. Старайся мысленно переводить всё, что только возможно: промелькнувшее рекламное табло, надпись на афише, обрывки случайно услышанных разговоров. Это всегда отдых, даже для уставшей головы.
6. Выучивать прочно стоит только то, что исправлено преподавателем. Не перечитывай собственных неисправленных упражнений: при многократном чтении текст запоминается невольно со всеми возможными ошибками. Если занимаешься один, то выучивай только заведомо правильное.
7. Готовые фразы, идиоматические выражения выписывай и запоминай в первом лице, единственном числе. Например: «I am only pulling your leg» (Я тебя только дразню). Или: «Il m’a posé un lapin» (Он не пришел на назначенную встречу).
8. Иностранный язык – это крепость, которую нужно штурмовать со всех сторон одновременно: чтением газет, слушанием радио, просмотром недублированных фильмов, посещением лекций на иностранном языке, проработкой учебника, перепиской, встречами и беседами с друзьями – носителями языка.
9. Не бойся говорить, не бойся возможных ошибок, а проси, чтобы их исправляли. И главное, не расстраивайся и не обижайся, если тебя действительно начнут поправлять.
10. Будь уверен, что обязательно достигнешь цели. Ты достаточно умный человек, чтобы овладеть иностранным языком.

⌘ ⌘ ⌘