Небольшая книга о том, как будет устроена политическая система в самом ближайшем будущем.

Леонид Волков и Фёдор Крашенинников сформулировали немного утопичную, но неизбежную модель облачной демократии. Облачная демократия — это система управления государством, основанная на мгновенном электронном волеизъявлении граждан. Этакий глобальный фейсбук или вконтакте, впитавший в себя государственные функции. Не нравится Путин — разлайкал его, и Путин ушёл. Хочешь продвинуть законы о легализации марихуаны — собирайся с такими же, как ты, в группу, формулируйте закон и собирайте голоса.

«Хавала», неформальная финансово-расчётная система, используемая преимущественно на Среднем Востоке, в Африке и в Юго-Восточной Азии. В Китай ее называют«фэй чьен», на Филиппинах «падала» , в Пакистане «худж», в Таиланде «фей кван». На иврите слово «хавала» означает «посылка», с арабского это слово можно перевести как «расписка».

Эта система сформировалась в Индии задолго до появления западной банковской системы и до распространения западного банковского дела на Востоке. Используется эта система расчётов в основном иммигрантами, зарабатывающими на Западе и отсылающими деньги родственникам.

Хавала основана на переводе денежных средств путём однократных уведомлений – в виде письма, телеграммы или телефонного звонка. Материальные ценности в виде денег, золота и драгоценных камней перемещаются из страны в страну без сопроводительных финансовых документов. В силу того, что все финансовые транзакции осуществляются методом взаимозачёта или при личных встречах (второе случается значительно реже), отследить эти потоки государственные контрольные органы не в состоянии.

На практике это выглядит следующим образом. Иммигрант, желающий отправить деньги на родину, обращается к известному в общине человеку, который является брокером системы. Он сообщает координаты родственников и передает деньги. Брокер (назовем этого почтенного человека так) после получения денег отправляет своему партнёру в стране назначения платежа сообщение. Сообщение содержит только сумму, имя получателя платежа и код (чаще всего порядок цифр на купюре).

Родственникам иммигранта достаточно прийти к ближайшему оператору этой системы и назвать код платежа. И деньги получены, без всякого участия мировой финансовой системы.

Трудно сказать, увидим ли мы облачную демократию в нашей жизни, однако в основном Волков и Крашенинников правы — традиционная система управления государством слишком сложна и дорога в реалиях интернетизации общества.

Вот саммари книги:

• Демократия – это роскошь. В качестве способа управления государством она стала доступна людям только тогда, когда они достигли относительно высокого уровня жизни.
• Бежать за самым сильным и не задумываться, почему именно туда и именно за ним, – это самая простая и понятная форма политической активности.
• Поразительным образом один и тот же человек способен много и подробно разглагольствовать о дорогостоящих выборах, в результате которых к власти в очередной раз придут заведомые негодяи, и при этом в упор не видеть, что недемократическая власть обходится ему ничуть не дешевле, исправно поставляя на все уровни возмутительное количество все тех же негодяев.
• При любом единовластии только расходы на содержание аппарата, прежде всего репрессивного и контролирующего, способны поразить воображение. Однако все это непублично, и потому создается видимость, что все работает как бы самостоятельно.
• Монарх – это человек, который получил власть по наследству и точно знает, что передаст власть своему сыну или дочери. Следовательно, ему не нужно воровать бюджетные средства – у кого воровать? У себя самого? И для чего? У него уже есть дворец, построенный еще прадедушкой. То есть ему надо власть воспринять, сохранить и передать наследнику – в соответствии с существующими законами и традициями.
• Заметим, кстати, что именно в законности власти главное различие между монархией и диктатурой (или, как говорили раньше, тиранией). Диктатор или автократ может опираться только на себя, свое окружение или какую-то группировку в обществе, но он прекрасно понимает, что в любое время на его месте может оказаться другой человек.
• Важное преимущество эффективной, работающей (неимитационной) демократии заключается в том, что она способна сама себя поддерживать и самостоятельно восстанавливаться. Что произойдет, например, если что-то случится с президентом США, вице-президентом, сенатом, конгрессом и всем высшим государственным аппаратом? Конечно, это будет страшнейший кризис в истории всей американской государственности, но при этом он не повлияет на простых людей, живущих во всех уголках США, таким разрушительным образом, как повлиял распад СССР на миллионы его граждан. Более того, в полном соответствии с конституцией во вполне определенные сроки произойдет полная регенерация этой власти. Почему? Потому что все мэры муниципалитетов остались на местах, власти всех штатов остались на местах, и они не связаны напрямую с ушедшей властью.
• До прошлого века активно применялся не только половой ценз, но и многие другие виды избирательного ценза – имущественный, сословный. Ничем не ограниченное всеобщее избирательное право – это абсолютно свежая идея, хотя сейчас она нам кажется очень естественной и самоочевидной.
• Современное всеобщее избирательное право все равно не является всеобщим: в этом праве поражены лица, признанные недееспособными по решению суда, в ряде случаев – отбывающие приговор заключенные. Установлен возрастной ценз, который в России составляет 18 лет (но во многих странах он другой). Самоочевидные вещи? Да, конечно: как можно доверить голосовать психопатам, серийным убийцам или грудным младенцам. Но давайте зафиксируем, что цензы все-таки существуют, и устанавливаются они не на основании незыблемых законов природы, а довольно-таки волюнтаристски. Почему 18 лет, а не 21 или 17.5? Или, например, почему не быть плавающей планке, привязанной не к возрасту, а к сдаче определенного «экзамена на обретение гражданских прав»? Возрастной ценз является формой неявного интеллектуального ценза — почему бы тогда не заменить его на явный? Не будет ли это честнее и прозрачнее?
• В ряде стран избирательных прав лишаются солдаты срочной службы (как лица заведомо «подневольные»), в ряде стран – чиновники. В США, в силу исторических особенностей, существенно поражены в избирательных правах все без исключения жители федерального округа Колумбия.
• Как только человек проголосовал, он уже не имеет отношения ко всему происходящему далее. Более того, его могут бесконечно обманывать. Избранные им люди перед ним никак формально не отчитываются, они могут принимать любые решения, а он сам не может их никак контролировать. В лучшем случае через несколько лет откажет им в доверии на следующих выборах. Но ведь несколько лет – это не так мало с точки зрения человеческой жизни: люди выходят на пенсию, дети рождаются, женщины уходят в декрет и так далее. Так что фактически гражданин пользуется своим правом один раз в несколько лет. Он приходит, отдает свой голос и все – больше у него нет никаких возможностей влиять на власть до следующих выборов.
• Само по себе разделение власти на три ветви не стоит ничего без налаженной системы сдержек и противовесов, обеспечивающих независимость властей и невозможность для одной ветви взять остальные под свой контроль.
• Сейчас все просто и дешево: любой человек может уехать в любую точку мира и оттуда продолжать общаться со своими согражданами в прежнем режиме или с небольшими сложностями. Впервые за всю историю человечества возникла возможность прямого контакта избирателя с политиком, в то время как раньше политик был равносилен портрету на стене, ему можно было писать письма, но пообщаться с ним можно было только на митинге, стоя в толпе.
• Одним из важнейших явлений современной общественной жизни можно считать трансформацию публичности.
• Когда нам говорят, что народ пассивен, возникает вопрос: а все ли эти люди имеют доступ к информации? И что самое главное – к какой информации?
• Люди очень трудно вырабатывают общественные договоры, распространяющиеся на большие человеческие массы, но если «припрёт» – то есть когда набор альтернатив заключается в том, что либо будет система, основанная на договоре, либо не будет вообще никакой – то договор возникает. Подобным же образом законом было и купеческое слово в XVIII-XIX веках в России: всё равно не было эффективных судов, всё равно не было способов решать споры вне зависимости от количества печатей на бумаге, поэтому честность оставалась единственным выходом – или бы торговый бизнес просто не существовал. Раньше государство просто не запрашивало с предприятий и 5% той документации, которая запрашивается сейчас, просто потому, что у государства не было никакой возможности эти данные собрать и обработать, а главное, оно прекрасно знало, что у предпринимателей нет никакой технической возможности эти данные предоставить. Теперь возможность есть – и документооборот увеличивается в десятки раз.
• «Синяя печать» в деловом документообороте давно утратила практический смысл, который веками вкладывался в заверяющий оттиск на документе, гарантирующий его уникальность и неизменность.
• Сложность общественных институтов не является достижением сама по себе и не обеспечивает их качественной работы. Очень часто общественные институты сложны только потому, что технологический уровень позволяет им быть сложными.
• С любым тайным обществом рано или поздно происходит одно из двух: или в нем оказывается слишком много членов, и снова прямые коммуникации исчезают и в итоге никто ничего ни про кого не знает, или же общество все сильнее изолируется от социума, маргинализируется и неизбежно теряет влияние.
• Бизнес – это та сфера человеческой деятельности, в которой отжившие и старые нормы отбрасываются быстро и безжалостно, и это не вызывает такой полемики, как трансформация общественных институтов.
• Когда нам говорят, что прямое участие граждан в принятии решений невозможно, то мы отвечаем, что оно будет оставаться невозможным лишь до тех пор, пока мы будем делать вид, что ничего не изменилось в окружающем мире.
• Гарантия честности возникает только в том случае, если будет создана система, совершенно открытая со всех сторон. Не может быть так, что где-то есть какой-то институт, который всех проверяет, но его проверить нельзя.
• В недалеком будущем анонимность превратится в удел специфических сообществ, сайтов и форумов, для которых она является принципиальным условием.
• Если новый процесс во всем лучше, но в чем-то одном резко уступает старому, то, как правило, он будет непригоден к практическому использованию. А вот если он нигде не хуже, а чем-то пусть немного, но лучше — переход к новому будет возможен, и даже не так уж труден. Таким образом, не надо стремиться улучшить сразу всё (в подавляющем большинстве случаев это просто невозможно), надо двигаться постепенно, все время сравнивая прогресс с отправной точкой.
• В наше время не модно быть оптимистами, популярнее всевозможные сценарии апокалипсисов и коллапсов, но все же мы верим в счастливое будущее всего человечества, в его прогресс и развитие. Современные технологии дают нам повод думать, что человек будущего, может и не такого далекого, будет свободнее и счастливее нас. Человек будущего будет сам решать, на каком языке ему говорить, какую этническую идентичность считать своей, какого мировоззрения придерживаться и где со всем этим жить. Еще раз повторимся, это не будет общечеловек без роду и племени, но это будет человек, который сам будет определять степень и уровень своей принадлежности к любым общностям. Да, по мере развития общество становится более атомизированным. Но гораздо лучше, когда у человека есть право остаться одному, чем когда его принудительно записывают в некую общность. Главное – чтоб его голос был услышан каждый раз, когда человек хочет что-то сказать.

Книжка очень маленькая, и читается за час. Её можно пролистать прямо на сайте. Прочитайте — это полезная утопия.

⌘ ⌘ ⌘

Требующая мыслительной работы книга филолога Михаила Гаспарова.

«Записи и выписки» — это сборник примечаний, заметок, наблюдений Михаила Леоновича Гаспарова, который за семьдесят насыщенных лет познал дзен в могучем пласте отечественной и зарубежной литературы. Годами он делал заметки на полях работ, которые писал и изучал. Затем эти заметки собрались в солидного размера книгу — умную, сложную, непонятную, но очень интересную.

Больше всего врезалось в память, как в десять лет в южном городке Ейске, где было посытнее, но нечего читать, она нарочно читала, держа книгу вверх ногами, чтобы на подольше хватило: это был «Фрегат «Паллада»» Гончарова.

Книга оказалась чрезвычайно многослойной. Заметки, эссе о своей семье, переводы стихов, снова заметки, проза, опять эссе. В одной книге — несколько самостоятельных слоёв с запутанными связями, таинственными переходами между ними, отсылками.

Там была мелко исписанная тетрадка, начинавшаяся: «Аа — река в Лифляндии… Абак. Аббат…» Нам рассказывали: когда-то к нему пришел неизвестный человек и сказал: я хочу издать энциклопедию, напишите мне статьи по древности, я заплачу. — «А кто будет писать другие разделы?» — Я еще не нашел авторов. — «Давайте я напишу вам все разделы, а вы платите». Так и договорились: Соболевский писал, пока заказчик платил, кажется, до слова «азалия».

«Записи и выписки» требуют внимательного и интеллигентного читателя. Пролистывать эту книгу перед сном не получится, как и «Записные книжки» Гинзбург, её нужно брать штурмом, не щадя собственного любопытства. Если из прочитанной страницы будет сразу понятна треть — здорово, можно гордиться собой. Обычно гораздо меньше.

Он уже не выходил из дома, сектор собирался у него в квартире. Стол был черный, вроде кухонного, и покрыт газетами. Стены комнаты — как будто закопченные: ремонта здесь не было с дореволюционных времен. У Соболевского было разрешение от Моссовета не делать ремонта — потому что от перекладки книг с его полок может потерять равновесие и разрушиться весь четырехэтажный дом в Кисловском переулке.

Одним словом, я снова советую попотеть над умной книжкой. Читать нонфикшен никогда не поздно, особенно когда книжные мышцы уже подокрепли и приобрели выразительный рельеф.

Перед террасой была хозяйская клумба. Однажды я сорвал на ней цветок. Этого делать было нельзя. Мать спросила меня: «Какая у тебя любимая игрушка?» Я показал ей на лошадь-качалку. Она подошла и отстригла ей ножницами хвост.

⌘ ⌘ ⌘

Книга-блог об изменениях в русском языке.

 

Максим Кронгуз был мне известен и до этой книги по лекциям на «Постнауке», и куче статей, о которые запинался время от времени. Его книга «Русский язык на грани нервного срыва» постоянно падала мне на голову в полок книжных магазинов, но я каждый раз не решался покупать книгу, к которой прилагается DVD-диск. Это как покупать картину, к которой прилагается электрогитара. Но наконец любопытство пересилило.

Пожалуй, одним их самых ярких примеров модной оценки стали слова элитный и эксклюзивный. Еще лет пятнадцать назад слово элитный сочеталось с сортами пшеницы или щенками, ну, на худой конец, с войсками, и подразумевало отбор, селекцию лучших образцов. Затем оно стало понемногу вытеснять из языка слово элитарный («предназначенный для элиты»), и возникли элитное жильеи элитные клубы. А затем началось форменное безобразие. Появилось даже элитное белье и элитные кресла! Ну не бывает особого белья и особых кресел для какой бы то ни было элиты, политической ли, интеллектуальной ли! Есть просто очень дорогое белье, ну и ладно, соглашусь, качественное. Этот смысловой переход, впрочем, очень понятен и легко объясним. Элита у нас все больше понимается в экономическом смысле, исходя из принципа «Если ты такой умный, что же ты такой бедный?». Иначе говоря, элита все чаще означает просто «богатые люди». Тем самым элитные вещи – это вещи, предназначенные для богатых, а значит – дорогие. И все-таки разница между старым нормативным значением («полученный в результате селекции») и новым употреблением настолько велика, что порой вызывает улыбку.

От книги остались странные ощущения. С одной стороны, её чтение было несложным и занятным, как поездка на кабриолете, а с другой стороны — никакой особой пользы от этой поездки я не вынес, только ветер в голове. Интересно и немного бесполезно. Всё описанное в книге уже настолько исписано в блогах и публикациях, что порой я мог закрывать глаза и предсказывать то, что вскоре прочитаю.

О функциях мата скажу совсем коротко. Мат может использоваться по прямому назначению, то есть для называния связанных с полом и сексом и табуированных в русской культуре объектов. С его помощью можно оскорбить человека, а можно вызвать доверие: в некоторых ситуациях его использование естественно, а иногда обязательно. Например, в закрытых мужских сообществах (армии, тюрьме и т. п.) неупотребление мата вызывает недоверие. В советское время мат служил для разрушения официоза, ритуального употребления языка. Наконец, мат может использоваться как своего рода речевая связка, заполнитель пауз, то, о чем подробно сказано в главе про слова-паразиты. У некоторых людей речь почти целиком состоит из таких связок.

Что же касается запретов, то меня всегда поражало отнесение мата к табуированной лексике. Что же это за табу такое, если все его регулярно нарушают. Но дело в том, что нужно говорить не об абсолютном и тотальном запрете, а о системе культурных правил, регулирующих употребление мата и меняющихся со временем. Можно назвать ряд правил, которые еще недавно соблюдались в городской образованной среде. Взрослые не используют мат при детях, а дети при взрослых. Мужчины не матерятся при женщинах, а женщины при мужчинах. Нельзя материться в публичных местах и в официальной обстановке. Мат недопустим в книгах, фильмах, на сцене и т. д. Исключения, конечно, всегда бывали, но они воспринимались именно как исключения, то есть нарушение нормального общепринятого поведения. Культурным считался не тот человек, кто не знал, что такое мат, или не употреблял его вовсе, а тот, кто знал соответствующие правила и умел, говоря научным языком, переключать регистры: не ругаться при детях и женщинах, но, когда надо, рассказать смешной анекдот или спеть песню Галича. Знание культурных запретов подразумевало в том числе отпор человеку, злостно их нарушающему, например ругающемуся в присутствии женщины. Упомянутая выше «чисто матерная» речь характеризовала как раз некультурного человека или, что довольно любопытно, некоторые отдельные субкультуры. Скажем, в советской деревне мат использовался много, часто и всеми, фактически ни один из упомянутых запретов там не действовал. Именно поэтому мужчина, который в такой культурной ситуации вступается за честь женщины, выглядит скорее глупо, чем мужественно, ведь такой мат не имеет или почти не имеет оскорбительной силы.

По стилю изложения «Русский язык на грани нервного срыва» похож на бумажный блог. Автор медленно поджаривает на сковородке интерес читателя, время от времени подкидывая в текст что-то новенькое, но никогда не допускает любопытного шкворчания. Вместо изложения, покрытого румяной корочкой, получается рагу. Кто-то любит рагу, но мне по душе хорошо прожаренные книжки.

Препятствием для широкого распространения обращения товарищ стали его идеологические ассоциации. Поначалу существовало противопоставление двух классов – «господ» и «товарищей», то есть людей, употребляющих соответствующие обращения. Обращение товарищ для части носителей языка было оскорбительным, для другой же части обращение господин свидетельствовало о принадлежности собеседника к идеологически враждебному классу.

Именно в этот период в русском языке появились новые значения слов господа и товарищи, соответствующие двум общественным группам. Весьма красноречивым было иногда встречавшееся обращение к новым чиновникам господин товарищ. Господин выполняет свою привычную функцию вежливого официального обращения, а товарищ обозначает принадлежность к классу. Таким образом, можно сказать, что возвращение в «доброе старое время» не состоялось. В нашу речь вернулся не дореволюционный господин, а переодетый в него товарищ. А мы, в свою очередь, перестав быть товарищами, так и не стали господами.

Есть несколько мифов о русском языке, и один из них состоит в том, что у нас нет слов-обращений. Это не так. Например, в русском разговорном этикете (восходящем еще к старой деревенской культуре) допускается обращение к незнакомому человеку с помощью термина родства, например: мать, отец, сынок, дочка, дедушка, бабушка, внучок, внучка, дядя, тетя, братец или браток и некоторые другие. Такое обращение вполне традиционно и совмещает в себе фамильярность вместе с особой теплотой. Говорящий метафорически распространяет модель семьи на весь мир. У Чехова в разговоре двух мужчин (один из которых врач) используется даже ласковое обращение матушка. Естественно, что никаких изменений пола при этом не имелось в виду.

В любом случае, книгу стоит прочитать при случае, чтобы привести к общему знаменателю свои представления о русском языке и не клевать на невкусного червяка о том, что де наш великий и могучий гниёт с головы. Скорее мы с вами сгниём, простите за грубый юмор.

⌘ ⌘ ⌘

Книжка о том, как писать простой, понятный и лёгкий текст.

Это довольно старенькая книжка, написанная во времена компьютеров с маленькими, но горячими экранами (не удивлюсь, если её вообще начали печатать на машинке). Большинство информации, изложенной в книге, для современного человека представляет посредственную ценность, можно разве что умиляться тому, как жили наши предки в доцифровую эпоху. Однако кое-что из неё всё же можно вынести.

Ассоциация ветеранских организаций США провела тренинг сотрудников своей страховой службы. На тренинге их учили писать понятней и проще. В результате количество ответов на предложения о страховке выросло, и конверсия принесла компании дополнительные 500.000 долларов в год. Большинство сотрудников на трениге научились использовать несколько базовых правил. Теперь они сначала пишут главное, а затем — три вещи, которые помогают читателю понять главное. Еще они научились читать написанное взглядом адресата, чтобы увидеть — понятно получилось, или нет.

Принципы информационного стиля хорошо работают в любой ситуации. Если выбросить из книги словесную шелуху, то в сухом остатке останется доброе, разумное и вечное — понятность, простота и бритва Оккама в тощей редакторской руке.

Еще во «Writing That Works» мне понравился слог. Книга читается очень легко, буквально скользит по восприятию. Два часа — и у вас в кармане три десятка прописных, но забытых истин, и что-то новое, неизвестное, в качестве бонуса. Если жалко часов и долларов, то всё вышеперечисленное можно добыть из саммари.

Саммари:

• Хороший текст — это лучший способ сделать жизнь окружающих вас людей легче. Плохой текст тормозит жизнь вокруг, хороший — ускоряет.
• В современном мире большинство людей узнает о вас только из вашего текста.
• Большинство людей пишет плохо просто потому, что не может ясно увидеть то, о чем хочет написать.
• Короткие предложения и небольшие параграфы улучшают восприятие текста.
• Избегайте профессионального жаргона. Всё то же самое можно сказать простыми словами.
• Конкретность в фактах и цифрах говорят сами за себя.
• Не должно быть никаких ошибок в цифрах или данных. Любопытный человек легко найдёт такие ошибки, и они будут приравнены к вранью.
• Большинство людей уверены, что они знают два языка: понятный, простой устный и сложный, витиеватый письменный. На самом деле в большинстве ситуаций реально обойтись одним.
• Осторожней обращайтесь с интерпретацией цифр. 6,5 это не почти семь, а шесть с половиной.
• Умелый пишет текст так, чтобы он был понятен. Опытный пишет его так, чтобы исключить недопонимание.
• Если вы пишете текст, предназначенный кругу профессионалов, обязательно покажите сырой черновик некоторым из них.
• Сначала пишите, потом редактируйте.
• Вам обязательно нужна логичная и легко запоминаемая система названий ваших файлов.
• Никогда не отправляйте другому человеку никакой текст до тех пор, пока сами не прочитаете его.
• Если вы хотите подчеркнуть что-то в тексте, используйте курсив.
• Собираясь написать письмо на несколько не связанных тем, напишите несколько отдельных писем.
• Попробуйте удалить половину уже написанного.
• Дважды проверяйте, тому ли человеку вы отправляете текст.
• Ошибка в имени человека — это суперошибка.
• Если вам нечего писать кроме формальности, просто не пишите.
• Хотите, чтобы ваш текст призвал к действию? Сформулируйте это действие в последнем абзаце.
• Если вы что-то хотите, сформулируйте это сразу. Не нужно начинать с того, почему вы этого хотите. Читателям неинтересно знать причину до того, как они узнают желание.
• Сразу пишите всю информацию, которая может потребоваться читателю: ссылки, телефоны, имена, номера, прикладывайте все нужные файлы.
• Всегда трудней понять, что вы хотите сказать чем то, как вы собираетесь это сделать.
• В случае публичных выступлений: чем лучше вы знаете свою речь, тем свободней будете выглядеть.
• Никогда не представляйте факты и цифры без объяснения и анализа.
• Не откладывайте плохие новости на потом, выкладывайте их сразу.
• Оставьте свои черновики при себе и никогда не отправляйте.
• Давайте черновику отстояться.
• Главный вопрос при написании хорошего текста: «Как я могу сделать его меньше и проще?»

⌘ ⌘ ⌘

 

Это очень объемистая книга, составленная из дневников, размышлений, обрывков разговоров, цитат и внутренних монологов, которые Лидия Гинзбург собирала по крупицам несколько десятилетий (первые кусочки текста датируются дцатыми годами прошлого века, последние — остыми). Толстая книга, килограмм убористого текста представляет по сути целую человеческую жизнь, декодированную в буквы. Лидия Яковлевна буквально смогла написать словами свою душу, обрести бессмертие в строчках текста. Читать такие мемуары-дневники — особое ощущение беседы с очень умным и наблюдательным человеком, которого уже нет в живых, но который предвидел эту самую беседу. Настоящая сингулярность, без всяких там силиконовых мозгов.

Кто-то говорил, что есть два рода дураков: зимние и летние. Летнего дурака видно сразу и издали. А зимний должен сперва снять калоши и шубу и размотать кашне — тогда уже все становится ясным. В. добавляет, что попадаются еще тропические дураки.

Разговор Маяковского с барышней:
— С одной стороны, мне жалко уезжать.
— Ну, и…
— Но я приехал с другой стороны.

Наблюдательность, заинтересованной Лидии Яковлевны зашкаливает. Она впитывала и перерабатывала огромное количество информации об окружающем мире. Часть этой информации она доносит точно без искажения, часть — осмысливает, переживает. Дневниковые, летописные описания сменяются текстовой рефлексией, размышлениями о литературе, искусстве, жизненной философии.

Пастернак нуждается; он не умеет халтурить. Его не печатают. Пастернак является к редактору пятнадцатикопеечной серии «Огонька». Редактор отвечает, что напечатать его не может, потому что у него с прошлого года лежит 800 штук рукописей и он их пускает в порядке очереди. — Послушайте. У вас ведь есть разные рубрики. У вас есть проза, есть критические статьи, есть хорошие стихи, есть плохие стихи… неужели я ни под одну не подойду?

Большая часть книги весьма сложна для понимания человеком, который знаком с литературой в пределах школьной программы. До половины написанного нельзя понять без перечитывания, помощи поисковых систем, зарывания головой в книжный песок — слишком энциклопедичны были познания автора, она просто не могла писать проще. Я советую читать «Записные книжки» медленно, прерываясь на гугл. Так вы сможете и глубже раскрыть написанное, и кардинально раскрыть для себя отечественную литературу.

С Маяковским в первый раз я встретилась при обстоятельствах странных. Шкловский повез как-то В. и меня в Гендриков переулок, где я втайне надеялась его увидеть. Брики сказали, что Володя сегодня, вероятно, не придет (он мог остаться в своей комнате на Лубянке) или придет очень поздно. Разочарование. Вечер прошел, пора было уходить. И вот тут обнаружилось нечто совсем неожиданное для москвичей — наводнение. Москва-река вышла из берегов. Такси на упорные вызовы Шкловского не отвечало. Мы остались сидеть в столовой. Чай остывал и опять горячий появлялся на столе. Глубокой ночью вдруг позвонил Маяковский — он достал машину и собирается пробраться домой. Я ждала сосредоточенно. Для меня Маяковский — один из самых главных. Маяковский пришел наконец. Должно быть, его развлекло московское наводнение — он был хорошо настроен. Он охотно читал стихи — стихотворение Есенину, «Разговор с фининспектором», еще другие. Слушать чтение Маяковского, сидящего за столом, в небольшой комнате — странно. Это как бесконечно уменьшенный и приглаженный макет его выступления. Потом я встречала В. В. неоднократно, в Москве и в Ленинграде. Но ни разу уже не видела его в столь добром расположении, таким легким для окружающих. Мы досидели тогда в Гендриковом до утра. Часов в пять такси наконец откликнулось.

На днях видела совсем другого Маяковского, напряженного и мрачного.

Накануне моего отъезда мы, то есть Гуковские, Боря и я, прощались у В. (она болеет). Пришел Маяковский. Он на прошлой неделе вернулся из-за границы и имел при себе весьма курьезную шапочку, мягкую, серую, с крохотной головкой и узкими круглыми полями — вроде чепчика. Он держал ее на колене, и у него на колене она сидела хорошо, но нельзя было без содрогания вообразить ее у него на голове. Влад. Влад. был чем-то (вероятнее всего, нашим присутствием) недоволен; мы молчали. Боря, впрочем, сделал попытку приобщить присутствующих к разговору, не совсем ловко спросив Маяковского о том, что теперь пишет Пастернак.

— Стихи пишет. Всё больше короткие.

— Это хорошо, что короткие.

— Почему же хорошо?

— Потому что длинные у него не выходят.

Маяковский:

— Ну что же. Короткие стихи легко писать: пять минут, и готово. А когда пишешь длинные, нужно все-таки посидеть минут двадцать.

После этого мы больше не вмешивались в разговор между хозяйкой дома и поэтом. Маяковский шутил беспрерывно, притом очень невесело. В большинстве случаев — плоско и для кого-нибудь оскорбительно, предоставляя понимать, что его плоскости умышленны (что вероятно, потому что он остроумен), а оскорбления неумышленны (что тоже вероятно, потому что он задевает людей не по злобе, а по привычке диспутировать).

Итак, мы молчали. В. вела разговор, Маяковский шутил. Особенно часто он шутил на тему о том, что ему хочется пить. Наконец Наталья Викторовна вышла за водой на кухню. Вода — кипяченая (сырой Маяковский не пьет) — оказалась тепловатой.

— Ничего, — сказала Нат. Викт., придвигая стакан, — она постоит.

— Она постоит, — сказал Маяковский, — а я уйду. И он ушел.

Если выкрутить ручку достоверности, дневниковости — из «Записных книжек» получится «Соло на Ундервуде» Довлатова. Если выкрутить её в другую сторону, в философию творчества, то выйдет типичная книга издательства «Ad Marginem». Впрочем, хватит крутить ручки — уберите пальцы от пульта, просто читайте. Самодостаточности в книге достаточно.

Проходя мимо дома, где жила когда-то его любимая женщина. Икс сказал задумчиво: «Лестница, по которой сходят с ума».

Деревня Домкино, куда мы ездили из Задубья покупать рыбу, принадлежала когда-то астроному Глазенапу. Водившая нас по деревне крестьянка сказала Виктору Максимовичу, что бывший барин теперь в Ленинграде на хорошей работе — «он там звездосчетом».

Одним словом, непростая книга, но очень интересная. Тонкий срез целого временного пласта, отпечаток мысли человека очень умного, глубокого. Советую пересилить себя и прочитать.

Хорошо и счастливо работается только тогда, когда работа заливает сознание. Я люблю писать по ночам, потому что ночью теряется рассеивающее ощущение движения времени. Днем только в самых редких случаях удается достигнуть этой окаменелости, глубокого безразличия к окружающему. День весь расчленен; он измеряется и управляется дробными величинами часов; причем каждый час имеет свою характеристику, настойчиво поддерживающую дробление. Одни часы ассоциативно связаны с профессиональными обязанностями, другие — с обедом (это сильное членение, дающее особую окраску часам предобеденным и послеобеденным), иные — с отдыхом. Словом, день очень заземлен, его этапы предназначены регулировать суету и не способствуют высокому оцепенению. Дневные часы наказывают нас отвратительным ощущением бестолковости, если мы нарушаем и смешиваем их функции; два часа дня и четыре часа — очень разные вещи. Два часа и четыре часа ночи — почти одно и то же. Все ночные часы в равной мере предназначены для сна; сон же представляется нам скорее потребностью, чем обязанностью. Пересилив эту потребность, мы чувствуем себя вправе искажать лицо ночи по нашему усмотрению. Ночные часы лишены индивидуальных признаков. Время не продвигается толчками, но сливается в поток, протекание которого неощутимо.

Человек за письменным столом слышит, как пульсирует кровь в его висках, разгоряченных работой. Он смотрит непонимающими глазами на циферблат, по которому без определенной цели движется часовая стрелка, до самого утра не имеющая власти над человеком.

Эта книга — блог, написанный в эпоху записных книжек из бумаги, карандашей и чернильных клякс. Интересно, когда мы все умрём, а человечество полетит в космос, будет ли кто-нибудь наслаждаться нашими блогами? Вряд ли.

Заболоцкий принес в Издательство писателей материал на новый сборник. В конце концов сказали, что попробуют, но кое-что нашли неудобным.
Неудобным нашли:

— Осел свободу пел в хлеву.

Заболоцкий сел и тут же исправил:

— Осел природу пел в хлеву.

Нашли неудобным: «в красноармейских колпаках» Заболоцкий исправил: «в красноармейских шишаках». Нашли неудобным: «стоит как кукла часовой». Заболоцкий немедленно исправил: «стоит как брюква часовой». Но это нашли еще более неудобным.

⌘ ⌘ ⌘

Нонфикшен о физике волн, написанный журналистом.

У книг, написанных журналистами, есть свои плюсы и минусы.

Плюсы обычно в том, что язык автора подвешен на крутых амортизаторах, свободно вращается влево-вправо — читать такие книги интересно и легко. Журналист хорошо понимает свою аудиторию, не старается выглядеть слишком заумным, пишет понятно. Книга превращается в очень большую статью, которую можно читать за ужином или в метро. Или за ужином в метро.

Уникальному способу навигации, теперь уже по большей части утерянному, обучались из поколения в поколение с помощью особых карт — маттанг. Карты делались из переплётенных жилок листа кокосовой пальмы; на картах указывалось, каким образом зыби отражаются от островов и как меняют направление движения, преломляясь и огибая их. Небольшие ракушки на карте символизировали острова. Поскольку зыби обычно приходят с одной и той же стороны, островитяне научились определять местоположение острова на расстоянии более 60 км от него — по тому, как волны под влиянием этого острова меняли свой ход.

Самый главный минус в том, что автор-журналист, пишущий, к примеру, о волнах, не разбирается в вопросе детально. Он просто читает много смежной литературы, статей и исследований, а потом излагает это так, как понимает сам. Места, которые ему непонятны (и которые нельзя просто так выкинуть), он старательно замазывает стилем изложения. В результате книга превращается в монолог Дон-Жуана — звучит красиво, но непонятно, чему можно верить.

Захлопывая клешню с невероятной скоростью, креветка производит резкий щёлкающий звук — так она общается с сородичами. Нырните на глубину и проплывите возле колонии этих креветок — можно подумать, будто вы очутились на подводной фабрике попкорна. Хлопки клешней нескольких креветок могут быть настолько громкими, что во время Второй мировой мешали подводным лодкам отслеживать передвижение вражеских субмарин.

Однако щёлкающие звуки составляют не только креветочную «азбуку Морзе» — они выступают в качестве смертоносного оружия. Когда креветка щёлкает клешнёй, возникает струя воды, текущей со скоростью 105 км/ч. Когда дети плещутся в бассейне и под водой резко сжимают кулаки, получаются те же струи, только меньше. Зрелище само по себе впечатляющее. Но удивительней всего то, что орудием убийства выступает отнюдь не захлопывающаяся со звуком кастаньет клешня, а подводная ударная волна.

И хотя ударная волна имеет малые масштабы, по силе воздействия ей можно сравнить с извержением Кракатау. Струя воды развивает скорость, достаточную для того, чтобы возник кавитационный пузырёк. В момент зарождения струи давление падает настолько, что морская вода моментально превращается в пузырёк водяного пара. В течение нескольких миллисекунд этот пузырёк с силой захлопывается, порождая ударную волну, которая распространяется как участок сильного повышения давления, и способна оглушить жертву на расстоянии четырёх сантиметров.

Водяной пар в схлопнувшемся пузырьке мгновенно переходит обратно в жидкое состояние. нагреваясь до температуры около +4700 °C. Подумать только, ведь это почти что температуры поверхности Солнца! Одновременно происходит вспышка света. Данный феномен — ударная волна давления, порождающая световую вспышку — известен как сонолюминесценция, заснявшие её в природных условиях исследователи придумали термин «креветколюминисценция».

Книга хороша тем, что здорово упорядочивает скудные школьные представления о волновой физике. В ней много интересных историй и случаев — здорово узнать новое о теме, которую раньше представлял себе весьма смутно. Круто, что Гэвин пишет о самых различных волнах: от морских и акустических до стадионных. Под конец автор правда скатился уж в совсем журналистское описание самолишения сёрфингической девственности, но ему это можно простить.

А вообще книгу рекомендую, она хорошая.

⌘ ⌘ ⌘

Злая и правдивая книга о Великой отечественной войне.

Это книга воспоминаний о войне, написанная профессором, представителем научных традиций Академии художеств и Эрмитажа, Николаем Николаевичем Никулиным. Николай Николаевич прошёл всю войну простым солдатом, участвовал в самых тяжёлых боях — как и миллионы других советских солдат.

И все же жизнь в землянках под Погостьем была роскошью и привилегией, так как большинство солдат, прежде всего пехотинцы, ночевали прямо на снегу. Костер не всегда можно было зажечь из-за авиации, и множество людей обмораживали носы, пальцы на руках и ногах, а иногда замерзали совсем. Солдаты имели страшный вид: почерневшие, с красными воспаленными глазами, в прожженных шинелях и валенках. Особенно трудно было уберечь от мороза раненых. Их обычно волокли по снегу на специальных легких деревянных лодочках, а для сохранения тепла обкладывали химическими грелками. Это были небольшие зеленые брезентовые подушечки. Требовалось налить внутрь немного воды, после чего происходила химическая реакция с выделением тепла, держащегося часа два-три. Иногда волокушу тянули собаки — милые, умные создания. Обычно санитар выпускал вожака упряжки под обстрел, на нейтральную полосу, куда человеку не пробраться. Пес разыскивал раненого, возвращался и вновь полз туда же со всей упряжкой. Собаки умудрялись подтащить волокушу к здоровому боку раненого, помогали ему перевалиться в лодочку и ползком выбирались из опасной зоны!

О Великой отечественной написаны тысячи книг и песен, сняты сотни фильмов. Все они создают образ розовощёкого солдата-победителя в белом полушубке или выглаженной гимнастёрке, который словно даже и не воюет, а только варит кашу, пляшет и попадает в добрые переделки. В мемуарах Никулина война предстаёт совершенно другим действием.

Трудно подходить с обычными мерками к событиям, которые тогда происходили. Если в мирное время вас сшибет автомобиль или изобьет хулиган, или вы тяжело заболеете — это запоминается на всю жизнь. И сколько разговоров будет по этому поводу! На войне же случаи чудовищные становились обыденностью. Чего стоил, например, переход через железнодорожное полотно под Погостьем в январе 1942 года! Этот участок простреливался и получил название «долина смерти». (Их много было, таких долин, и в других местах.) Ползем туда вдесятером, а обратно — вдвоем, и хорошо, если не раненые. Перебегаем по трупам, прячемся за трупы — будто так и надо. А завтра опять посылают туда же… А когда рядом рвет в клочья человека, окатывает тебя его кровью, развешивает на тебе его внутренности и мозг — этого достаточно в мирных условиях, чтобы спятить.

Каждый день, каждый час случается что-то новое. То вдруг немецкий снайпер уложил меня в воронку и не давал шевелиться до ночи, стреляя после каждого моего движения. Три часа на лютом морозе — и ногти слезли с обмороженных пальцев. Правда, потом выросли — кривые, как у черта… То немец забросил в мое укрытие гранату, но, слава Богу, у меня уже выработалась четкая реакция и я успел молниеносно выкинуть ее за бруствер, где она тотчас же грохнула… То во время обеда немецкий снаряд пробил потолок в нашей землянке, но не разорвался и только шипел на полу. «Ну что, ребята, вынесите его и давайте обедать», — сказал лейтенант. Из-за таких пустяков уже никто в это время не клал в штаны. Ко всему привыкаешь. Однажды тяжелая мина угодила в нашу землянку, разметала бревенчатый накат, но, к счастью, не пробила его. Я даже не проснулся от страшного грохота, содрогания почвы и от земли, посыпавшейся сверху. Обо всем поведал мне утром связист Полукаров, который проводил ночи, стоя на четвереньках, «в позе зенитной пушки», так как приступы язвы желудка не давали ему уснуть.

Война из мемуаров Никулина — это многолетний кошмар, ежедневная кровь, грязь, боль и страдания. Это воспоминание человека, который лично видел тысячи самых страшных смертей. Это ад на земле, который необратимо изменяет человека, отстраняет его от действительности. Никулин пишет очень просто и подробно, без попыток выгнуть историю в обе стороны. Его повествование максимально близко к реальности событий. Автор жесток и честен, как стоматолог, у которого кончился новокаин.

Трупами был забит не только переезд, они валялись повсюду. Тут были и груды тел, и отдельные душераздирающие сцены. Моряк из морской пехоты был сражен в момент броска гранаты и замерз, как памятник, возвышаясь со вскинутой рукой над заснеженным полем боя. Медные пуговицы на черном бушлате сверкали в лучах солнца. Пехотинец, уже раненый, стал перевязывать себе ногу и застыл навсегда, сраженный новой пулей. Бинт в его руках всю зиму трепетал на ветру. В лесочке мы обнаружили тела двух групп разведчиков. Очевидно, во время поиска немцы и наши столкнулись неожиданно и схватились врукопашную. Несколько тел так и лежали, сцепившись. Один держал другого за горло, в то время как противник проткнул его спину кинжалом. Другая пара сплелась руками и ногами. Наш солдат мертвой хваткой, зубами ухватил палец немца, да так и замерз навсегда. Некоторые были разорваны гранатами или застрелены в упор из пистолетов. Штабеля трупов у железной дороги выглядели пока как заснеженные холмы, и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании — в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках («клешах»). Выше — сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале сорок второго. Еще выше — политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки давали в блокадном Ленинграде). На них — тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года. Страшная диаграмма наших «успехов»! Но все это обнажилось лишь весной, а сейчас разглядывать поле боя было некогда. Мы спешили дальше. И все же мимолетные, страшные картины запечатлелись в сознании навсегда, а в подсознании — еще крепче: я приобрел здесь повторяющийся постоянно сон — горы трупов у железнодорожной насыпи.

Читать книгу нелегко. Цитаты, которые я тут привёл, дают весьма точное представление о её содержании. Пацифистам и беременным читательницам с неустойчивой психикой лучше даже не пробовать, даже я иногда хотел зажмуриться. Трудно представить, что ощущает человек, видевший всё это своими глазами. Мне кажется, что от встречи с войной, как от встречи с Ктулху, легко потерять разум.

Как-то одно занятие было посвящено изучению пистолета. Разбирая его, один из лейтенантов нечаянно выпалил в живот другому. Пуля застряла во внутренностях. Мы тотчас же погрузили раненого на грузовик и повезли в госпиталь, держа носилки в руках, чтобы не очень трясло. Но час езды по бревенчатому настилу вытряхнул остатки жизни из тела бедного лейтенанта. На могиле его, как водится, написали: «Погиб от руки фашистских захватчиков». Его фамилия была Олейник.

Единственный минус «Воспоминаний» — это моё недоверие к некоторым историям в конце книги. А еще меня порой напрягает злой антисталинизм автора, он как-то перегибает палку с этим. Впрочем, это минорные недостатки, не умаляющие жестокой монументальности книги. Она вошла в мою любимую пятёрку военных книг.

⌘ ⌘ ⌘

С удовольствием пролистал второе издание «Книги про буквы».

 

Забавно, первое издание «Книги» я рецензировал ровно два года назад. С тех пор Юрий Гордон пахал словно конь-тяжеловоз — постоянно писал о буквах в ЖЖ, писал в «Проектор» адскую серию статей о создании нового шрифта «21 Cent», и тому подобное. Неудивительно, что у Юрия накопилось достаточно материала для обновления замечательной книги.

 

«Книга про буквы» — это редкий пример книги, которой я восторгаюсь, но которую читать не могу. Она для меня только красивый альбом с буквами вместо титек картиночек, с малопонятными типографическими штуками и шутками. Мне, не страдающему профессиональной деформацией мозга, оказались доступны лишь страницы с описаниями логотипов (примерно 15% от общего объема книги). Остальное я к своему стыду, пролистывал.

К счастью, шикарный письменный стиль Юрия Гордона никуда не выветрился, остался в полном объеме и великолепии. Поэтому приятно осознавать, что книга стала значительно толще. Смотрите сами:

Одним словом, если вы хотели почитать «Книгу», но не могли найти её в продаже — радуйтесь и покупайте новую.

⌘ ⌘ ⌘

Кисло-сладкая книга воспоминаний польского аристократа, советского заключённого и ближневосточного солдата и британского инженера. Это всё один человек — Михал Гедройц.

 

В небольшой по объему книжице уместилась вся нелёгкая молодость Михала Гедройца. Он родился и вырос в успешной и сытой послевоенной Польше, готовился повторить путь своих предков-аристократов и стать офицером, но вместо этого поехал в советском вагоне-скотовозе в сибирский лагерь, мимо сотен тысяч своих сограждан, которые были убиты по дороге. Судьба Михала сильно напоминает мне сюжет романа Френка Герберта «Дюна».

Пауль Атрейдис вместе со своими аристократическими родителями вынужден покинуть благополучную планету Каладан и переселяются в агрессивный мир планеты Арракис. Отец Пауля погибает от злой воли его врагов, Паулю вместе с мамой приходится скитаться. Во время скитаний Пауль учится выживать среди местных племен, становится воином и мужчиной.

Михал Гедройц покидает фамильное поместье Лобзов после ареста и гибели своего отца и вместе с матерью депортируется в детский лагерь для молодых поляков в Сибири. Оттуда его с выжившими поляками переправляют на ближний восток, где он становится молодым солдатом-юнаком, а позже переезжает в Великобританию.

Стилистически книгу можно разбить на две части, интересную и скучную.

В интересной части Михал рассказывает о депортации в лагерь, мучительном сборе заключенных поляков и их быстрый высыл на Ближний Восток с армией генерала Андерса. Эти исторически-биографические рассказы читаются на одном дыхании. Вот, например:

Я хорошо помню свой первый парад и сцену, предшествовавшую появлению командующего. В течение пятнадцати минут пятая рота была полностью представлена Вильчевскому. Девяносто шесть молодых людей, которых непросто было запугать или поразить. Он оглядел нас с ног до головы, а потом, отчётливо выговаривая каждое слово, сказал: «Кадеты, жопу втянуть!». Он говорил тихо, но эффект был сногсшибательным. Пятая выпрямила спины, втянула животы и расправила плечи. «Господа, — начал он, и мы почувствовали, что эта форма обращения предназначалась для самых серьезных заявлений. — Господа, отныне ваши сапоги должны сверкать, как пёсьи яйца по весне». С этого дня пятая была его.

Тонкая грань отделяла грубость от похабщины. Вильчевский знал, как она важна, и никогда не пересекал. Он видел в грубости педагогический приём — способ дать понять молодым людям, что их принимают в мир взрослых. Кроме того, он пользовался ею как инструментом, позволяющим достигать точности на плацу, где пятая превращалась в идеально вымуштрованный механизм. Во время одной из последних репетиций перед важным визитом он так охарактеризовал наш шаг: «Господа, вы шагаете, как коза срёт на барабанчик».

Скучная часть — это долгое, монотонное повествование о том, как хорошо жилось в Польше, каким умным и талантливым был отец Михала, Тадзио Гедройц, как они всё круто устроили в своём поместье и так далее. Автора легко понять — книга выросла из его воспоминаний о семье. Однако читать восторженные воспоминания о прекрасной Польше тридцатых годов скучно. Это выглядит вот так:

Свиноферма была самым масштабным проектом. Ею тоже руководила мать и принимала личное участие в создании для свиней условий жизни, соответствующих самым высоким на то время стандартам. Каждое взрослое животное содержалось в отдельном просторном загончике с низкой «постелью», покрытой свежей соломой. Бетонные полы регулярно мылись, и в каждом загончике имелся запас свежей воды.

Это добротная, крепкая книга, которая местами чуть скучновата (я советую «польские» кусочки смело пролистывать, они не влияют на восприятие сюжета). Издательство Corpvs в последнее время радует хорошими книгами. Еще чуть-чуть, я начну читать всё, что они выпускают.

⌘ ⌘ ⌘

Книга-статья-эссе Владимира Кричевского о том, что репродукция — это вполне себе произведение искусства, порой даже более важное, чем сам оригинал.

 

«Поэтику» нельзя назвать книгой — это 40 страниц текста и иллюстраций, которые читаются за час. На самом деле, книгу можно читать и месяц, если она пойдёт тяжело. А она пойдёт.

Владимир Кричевский, теоретик дизайна, космический певец и бог любви к модерну, находится в своей особой плоскости восприятия реальности, откуда он порой пишет книги, делая это красивым, ловким, но малопонятным языком. Для того, чтобы воспринимать его скрижали, нужно быть самому немного повёрнутым на теоретическом дизайне. Я определённо не дотягиваюсь в эти высшие сферы, поэтому читал книгу прикладным взглядом, с удовольствием посасывая соску, агукая и оглядывая красивые иллюстрации.

«Поэтика репродукции» очень красиво издана — её приятно листать, разглядывать. Чувствуется, что книгу писали и издавали люди, капитально влюблённые в своё дело. Им наплевать, что небольшой тираж книги не распродался еще с 2007 года. Мне как читателю было приятно.

 

Одним словом, если случай приведётся, на чтение книги-эссе вам хватит часа. Или можете потратить четверть часа на разглядывание картинок и подписей по диагонали.

⌘ ⌘ ⌘