Побывал в Париже. Не умер.

В начале мая выдались большие выходные, и мы думали на что их потратить. Перебрали города, в которых не были, но в которых хотели побывать, и вспомнили о Париже. А. сначала ехать туда не хотела, считая себя морально неготовой к этому великому городу, но недорогие билеты нас убедили. Ну еще хотелось попробовать лучшие в мире круассаны.

Летели из Берлина «Эйр Франсом». Я немало летаю, но первый раз видел чтобы так много всего шло не по плану, и сразу. Сначала эвакуировали один из терминалов аэропорта. Затем наш вылет задержали на два часа. После пилот объявил, что самолет сперва сел в другом аэропорту, в «Шонефельде», и только потом перелетел в «Тигель» (а я-то не мог найти его во «Флайрадаре»). Наконец, перед самой посадкой пол содрогнулся от удара — водитель погрузчика на полном ходу врезался в телетрап. Зато в полете выучил много полезных французских слов, которые давно знал: вираж, экипаж, багаж, пилотаж.

Аэропорт «Шарль де Голль» выглядит необъятным — настоящий город самолетов. Везде бесконечные терминалы, рулежные дорожки, мосты для самолетов над самолетами, беспилотные метро между зданиями. С трудом нашли наш поезд в город, с трудом купили билеты. На платформе стояло два поезда в одну сторону, оба «Рер», только один новее второго. Мы зашли в старый, а там какой-то несимпатичный албанец сидел, разложившись сразу на четырех местах. А. предложила пересесть в новый.

Ехали до Парижа минут сорок. Вокруг были узкие дома с белыми ставнями-жалюзи, бесконечные пригородные станции, заполненные чернокожими французами. Было похоже на Марсель.

Мы сняли небольшую комнатушку в районе улицы «Барбе́с» (что значит «бороды»), и приехали на северный вокзал, «Гар дю Норд». Сперва испугались: очень много чернокожих, очень грязно. Какие-то толпы людей громко разговаривают и слушают музыку с мобильных, пристают цыгане. Но потом заметили, что белокожие французы смело снуют между ними, и стали делать так же, и отлегло. Напускная смелость — лучшее средство от неосознанной расовой фобии.

Ну а мусор — его и убрать можно. Как-нибудь потом, наверное.

Перед тем как поехать в Париж, шутили про себя: мол, нам нужен какой-то европейский Петербург, куда будем приезжать в бары и в дизайнерские шоурумы. Со временем эта шутка трансформировалась во что-то большее и мы действительно стали так считать, хотя и еда, и одежда в Париже значительно дороже, чем в Берлине.

Париж похож на Петербург своей культурной расслабленностью. Так ведут себя города, которые уже всего добились и ничего доказывать никому не собираются. Мол, сам подстраивайся, а мне и так хорошо. Впрочем, и мне хорошо тоже.

Типичный парижанин всегда несет под мышкой багет. Если у него есть девушка или парень, то он несет бумажный мешок багетов, разрезанных наполовину (известно, что двое французов съедают в три раза больше багетов, чем один). Я представил себе объемы ежедневного труда пекарей — нужно испечь миллионы багетов, каждый день.

Багеты — это одно из сильнейших моих впечатлений от Парижа. Я нигде не пробовал таких вкусных (разве что в Москве, в «Поле», но и там немного не те). Парижские багеты — маленькие, в половину московских. У них крепкая корочка и липкое нутро. Не знаю почему и в чем, но они очень вкусные, их можно есть вместо сладкого. Парижский багет — это длинный несладкий эклер.

Если Берлин — город велосипедов, то Париж — это мотороллерный город. Почему-то на велосипедах тут ездят нечасто, предпочитают им всякие «Веспы» и «Ямахи». Ими заставлены дворы и улицы. Под плотно запакованные мотороллеры набивается мусор.

Парижский мусор — это обрывки газеты, упаковки от багета, рваные женские шейные платки, собачий кал, стаканчики из-под кофе, букеты цветов, карты города, башмаки по одной штуке. Выглядит все если не артистично, то органично.

Показалось, что парижане резкие и слегка заносчивые (словно подвыпившие петербуржцы). Они размашисто ходят, громко разговаривают, ругаются и спорят. Похоже, что жизнь им дается непросто, напряжно и натужно. И даже вкусные багеты не расслабляют до конца.

В супермаркетах перед входом всегда обязательно стоит мужчина, который проверяет рюкзаки всех входящих посетителей. Если кто не желает показывать рюкзак, то он склеивает замки специальной резинкой и состригает её при выходе. Неужели так много магазинного воровства? Или проверяют, чтобы я в супермаркет не пронес автомат Калашникова?

Безопасности вообще много. По туристическим местам прогуливаются вооруженные спецназовцы с автоматами. Они медленно ходят квадратом, поглядывая по сторонам из-под шерстяных бескозырок, залихватски сдвинутых на бритых головах. Возле Эйфелевой башни к одному из четырех побежала собака и поставила передние лапы на грудь. Солдат потрепал пса за ухом, не снимая пальца со спускового крючка.

Париж — это точно Петербург в гастрономическом плане. Дело не в цене блюд и не в атмосфере бесконечного крафтового лофта, а во вкусе и подаче. Если парижане — ценители гастрономического удовольствия, то кафе служат им храмами, где может причаститься даже русский берлинец.

Мне трудно сформулировать формулу «правильности» заведения, я чувствую только его следы. Например, правильное заведение открывается с полудня и очереди у входа. Внутри всегда небольшое меню и есть свой специалитет. Порции — маленькие, а их подача — художественная. Правильное заведение питает вкус, развивает его. Из хорошего кафе выходишь словно из хорошего музея, слегка изменившимся.

Хороших музеев тоже хватает. Но не скажу, что мне понравился любимый туристами центр Помпиду. Семиэтажный музей современного искусства начинается с часовой очереди (если окажетесь в ней то обязательно сходите за отличным мороженым в желатерию по соседству). А еще минимум три этажа будут закрыты, а в остальных экспозиция из привычных Кляйнов и Гропиусов будет проходиться в бесконечной веренице людей. Не музей, а муравейник.

В одном из залов аккуратно сфотографировал симпатичную смотрительницу, пока она сконструировала инсталляцию из своих ног на стуле. Затвор фотоаппарата щелкнул слишком громко, смотрительница изловила меня среди экспонатов и разговорила. Сказала, что фотографировать смотрительниц нельзя, но мне можно, и оставила свой адрес электронной почты на билете. Спустя минуту меня ревностно изловила к экспонатах А., которая наблюдала за этим издалека. «Клеишь девушек на пленочную камеру!» — весело прошипела она.

Казалось, что мы летели из холодного десятиградусного Берлина в теплый пятнадцатиградусный Париж, но все оказалось наоборот — прилетели в адский холод. Вечером с трудом согрелись всеми возможными электрообогревателями и теплыми одеялами, а на на второй день надели на себя всю одежду. Помогало слабо, по улицам получалось ходить только по солнечным сторонам. К вечеру пошел сильный холодный дождь.

Смогли снять только дорогое крохотное жилье на какой-то мансарде. Двухкомнатная квартира площадью метров в двадцать вся состояла из шкафов и книжных стопок. На кухне с трудом уместилась мойка, плита и газовая колонка, ванная оказалась совмещена с прихожей. Хозяин квартиры разместил все нужное с тщательностью инженера орбитальной станции. За день до отъезда заметили на кухне упаковку собачьего корма. Боже, у него тут еще и собака живет! Наверняка где-то для нее предусмотрена специальная полка.

Хотел посмотреть на парочку из симпатичной белокожей француженки и чернокожего парижанина, но встречал только целующихся геев. Под конец парижского путешествия шутил про себя, что только геев-морячков не хватало, как увидел двух целующихся мужчин в тельняшках. Они выглядели классно, но сфотографировать я не решился. Вообще парижан хочется фотографировать почаще.

Еще заметно, как французы старательно любят французское. Велосипедистов на улицах не мало, но они на «Пежо». Автомобилисты тоже, еще на «Рено». В магазине непросто найти вино из других стран. Как воскликнула бы Е.Б.: «А что, бывает другое вино кроме французского?».

В последний день А. осталась дома, а я поехал посмотреть на Эйфелеву башню. Обратно решил немного прогуляться пешком, в итоге увлекся и прошагал весь город насквозь, шел больше трех часов.

Удивился, насколько Париж равномерный и связный город. Везде одинаковые «османовские» дома с жалюзи и комнатками для прислуги на крышах, везде узкие лесенки в метро с зелеными перилами арт-деко, везде буланжерии, патиссерии, брассерии, бушерии и другие -рии, везде бары с дурацким пивом в высоких стаканах, везде парковки для мотороллеров, везде красивый мусор. Словно ничего и не изменилось со времен Брассая. Все это выглядело настолько равномерно-хорошим, что я уже успел соскучиться за неделю.

Был удивлен своим впечатлением от Эйфелевой башни.

Башня — это какой-то чрезвычайный культурный символ, которых в мире вообще немного. Кремль в Москве, Манхэттен и Статуя Свободы в Нью-Йорке, Великая Китайская стена, Эверест и другие чудеса света настолько часто появляются в статьях, книгах и на фотографиях, что становятся полумифическими. Увидеть их все равно что увидеть героя какого-нибудь фантастического фильма.

До места ехать на метро с пересадкой. Выхожу на станции, которая подписана башней даже на схеме метро, но ее не видно: только какие-то дома и дороги. Иду по гугл-карте еще минут десять мимо обычных домов с кафе и магазинами. Даже туристов не видно. Что за черт? Вдруг выхожу из-за угла и ох, стоит! Прямо как настоящая!

На фотографиях и не видно, какая она вся ажурная, состоящая их множества тоненьких железных балок. Похожа на изящную женскую ногу в фантазийном чулке. Зря смеетесь, позже я увидел любимый сувенир в местных секс-шоках. Думаю, вы догадываетесь о чем я.

Еле успели на обратный самолет. В пять утра на железнодорожном вокзале объявили террористическую угрозу и отменили все поезда, и нам пришлось добираться до аэропорта на такси. Погоревали, что так и не попробовали волшебных парижских круассанов, которые наверняка самые лучшие в мире, как в самолете на завтрак выдали их самых. Даже дурацкие самолетные круассаны оказались вкусными. Что же тогда в Париже осталось?

Наверное, надо поскорее вернуться и узнать.