Классная автобиография учёного, который умеет быть серьёзным даже тогда, когда шутит (и наоборот).

Ричард Фейнман — американский физик, Нобелевский лауреат и один из отцов ядерной бомбы. Всё, чем он занимался, получалось у него интересно и круто: от квантовой механики до рисования, игры на барабанах и взлома сейфов.

С этой книгой было странное — я давно слышал про неё, но никак не решался прочитать, хотя у меня есть положительный опыт Митио Каку́ и других ребят. Казалось, что может быть скучнее биографии учёного — в них он наверняка пишет о конференциях и том, как великая физическая идея пришла к нему во время спокойного послеобеденного сна. Фейнман оказался каким-то неправильным учёным (даром, что одним из величайших в XX веке). На страничках книги он рассказывает об опыте секса с замужними женщинами, принятия марихуаны, танцах, рисования голых картин для публичных домов, розыгрышах с медвежатничеством и игры на бразильской музыкальной сковородке. Неплохой наборчик, правда?

Затем они объяснили, как идет процесс. Четыреххлористый углерод поступает сюда, нитрат урана отсюда идет туда, поднимается вверх и уходит вниз, через пол, проходит по трубам, поднимаясь со второго этажа, бу-бу-бу — проходим сквозь кучу синек, вверх-вниз, вверх-вниз, быстро-быстро льются слова и пояснения по очень, очень сложному химическому заводу.
Я полностью ошеломлен. Хуже того, я не знаю, что означают символы на синьке! Там было нечто такое, что я сначала принял за окна. Это квадраты с маленьким крестиком посередине, разбросанные всюду по этому чертову листу. Я думал, это окна, но нет, это не могут быть окна, поскольку они не всегда на крайних линиях, обозначающих стены здания, и я хочу спросить их, что же это.
Возможно, вам тоже приходилось бывать в похожей ситуации, когда вы не решаетесь сразу же задать вопрос. Сразу же — это было бы нормально. Но теперь они проговорили, пожалуй, слишком много. Вы слишком долго колебались. Если спросить их сейчас, они скажут: «Зачем мы тут понапрасну теряем время?».
Что же мне делать? Тут мне в голову приходит идея. Может быть, это клапан. Я тычу пальцем в один из таинственных маленьких крестиков на одной из синек на странице три и спрашиваю:
— А что случится, если заклинит этот клапан? — ожидая, что они отреагируют: — Это не клапан, сэр, это окно.
Но один из парней глядит на другого и говорит:
— Ну, если этот клапан заклинит, — тут он ведет пальцем по синьке вверх-вниз, вверх-вниз, другой парень ведет туда-сюда, туда-сюда; они переглядываются, оборачиваются ко мне, открывают рты, как изумленные рыбы, и говорят:
— Вы абсолютно правы, сэр.
Потом они свернули синьки и ушли, а мы вышли за ними. Мистер Цумвальт, который повсюду следовал за мной, изрек:
— Вы — гений. Я подозревал, что Вы гений, когда Вы однажды прошлись по заводу и смогли им на следующее утро рассказать об испарителе С-21 в здании 90-207, но то, что Вы только что сделали, настолько фантастично, что я хотел бы узнать, как Вы это сделали?
Я сказал ему: — А попробуйте-ка сами выяснить, клапан это или нет.

У Фейнмана есть набор особенностей характера, которые и делают его гением. Причём все эти слагаемые — простые, и у каждого имеются в достатке. Всего и нужно, что с юмором относиться к жизни, влюбляться в каждое своё увлечение (и иметь их побольше), снять с плеч излишнюю социальную ответственность и чаще общаться с людьми вокруг.

Не позже, чем день спустя, я был у себя в комнате, когда зазвонил телефон. Звонили из журнала «Тайм». Звонивший парень сказал:
— Нас очень заинтересовала ваша работа. Нет ли у вас ее копии, чтобы вы могли послать ее нам?
В этом журнале я еще никогда не печатался, а потому очень разволновался. Я гордился своей работой, потому что ее так хорошо приняли на съезде, и поэтому сказал:
— Конечно!
— Прекрасно. Отошлите ее в наш отдел в Токио. — Парень дал мне адрес, а я чувствовал себя на все сто.
Я повторил адрес, и парень сказал: «Да, все правильно. Большое спасибо, мистер Пайс».
— О, нет! — вздрогнув, сказал я. — Я не Пайс; так вам нужен Пайс? Извините, пожалуйста. Когда он вернется, я передам ему, что вы хотите с ним поговорить.
Через несколько часов пришел Пайс.
— Эй, Пайс! Пайс! — сказал я взволнованно. — Звонили из журнала «Тайм»! Они хотят, чтобы ты послал им копию своего доклада.
— Да ну! — говорит он. — Публичность — это шлюха!

Книга несёт читателя странным галопом, словно лошадь, нанюхавшаяся кокаина. Боли в животе от смеха переходят в гримасы соучастия к другим, куда более тяжёлым болям. Переживания от смерти тяжело больной жены сменяются сладковатыми описаниями ухаживаний за самыми разными девушками, рассказы о научных выступлениях сменяются историями о драках с сутенёрами и подготовках к лекциям в стрип-клубах. Любовь к цифрам и способность «видеть» математику нивелируется печалью общения с людьми, которые учатся для галочки и не способны думать так же широко и свободно. Фейнман был великим притворщиком, он умело перевоплощался, из художника — в барабанщика, из взломщика сейфов — обратно в великого физика. Он прожил несколько жизней, которые были почти не связаны друг с другом. Мне кажется, это редкий дар, и Фейнман использовал его полностью.

Когда осенью я вернулся в Корнелл, на одной из вечеринок я танцевал с сестрой одного аспиранта, которая приехала из Вирджинии. Она была очень милой, и мне в голову пришла одна идея.
— Пойдем в бар, выпьем что-нибудь, — предложил я.
По пути в бар я набирался храбрости, чтобы проверить урок, который преподал мне конферансье, на обыкновенной девушке. Как-никак, в том, что ты неуважительно относишься к девушке из бара, которая старается раскрутить тебя на выпивку, нет ничего особенного, а вот как насчет милой, обыкновенной девушки с Юга?
Мы вошли в бар и, прежде чем сесть за столик, я сказал:
— Послушай, прежде чем я куплю тебе выпить, я хочу знать одну вещь: ты переспишь со мной сегодня ночью?
— Да.

Одним словом, это великолепная книга. Её надо включать в школьную программу по литературе. Или, в крайнем случае, по физике. Или по музыке. А может, по пикапу или языкознанию.

Советую.