О том, как работает сигнальная система нью-йоркского метро: «The story of how it could take 08 years to install clocks that tell you when the damn trains are coming turns out not to be about some dinosaur fixed-block signaling system and the gleaming new technology here to replace it. It’s simpler than that: It’s the story of a large organization’s first encounter with a large software project». В фейсбуке написал перевод-пересказ этой статьи.
На «Дёти» — понятный рассказ про функциональный анализ: «Проще говоря, эта теорема дает условия, при которых у мясорубки существует ей обратная антимясорубка. Естественный возникающий при этом вопрос: на кой оно нам вообще надо? А надо вот зачем. Если помните, то наша основная задача в мясорубочном процессе — это зная мясорубку и получившийся фарш, найти исходные для этого фарша ингредиенты. Иными словами мясорубка и фарш — это известные величины, ингредиенты — неизвестная величина. Если наша мясорубка подходит под условия теоремы, то гарантированно для нее найдется какая–то антимясорубка, пропустив через которую известную величину “фарш”, мы получим искомую величину “мясо”».
Другой пост, про элементарные частицы: «Как вы наверное слышали, в девятнадцатом веке ученые решили, что элементарные частицы вовсе не частицы, а наоборот волны. А в начале двадцатого придумали квантовую механику, решили, что элементарные частицы сразу одновременно и волны и частицы, нарекли их «волночастицами», породив тем самым корпускулярно–волновой дуализм. Однако уже к тридцатым годам прошлого столетия от этой концепции решили отказаться. Да–да, вот уже почти сотню лет никакого корпускулярно–волнового дуализма в науке нет. Что бы там ни рассказывали в школе, это устаревшее понятие, и ученые им больше не пользуются. Однако широкую публику решили не шокировать и пока от волночастиц вслух не открещиваться. Народу даже с дуализмом смириться, и то серьезных ментальных усилий стоит. А реальность уж куда удивительней и загадочней. Дело в том, что любая элементарная частица это как бы хитросплетенный сконденсированный кусочек чистой энергии».
Мэттью Бродерик в своём эссе даёт классное представление о минимализме: «Minimalism doesn’t foreclose either expressive breadth or conceptual depth. On the contrary, the minimalist program—as it initially emerged in fine art of the 20th century—has been about diverting the viewer’s attention from overt signs of authorship to the deeper purity of the ingredients».
Классная статья о советской бытовой действительности: «С одной стороны, советские люди осознавали, что коммунистическая идея, представителями которой они воспринимаются большей частью внешнего мира, в основе своей является идеей интернационалистической, подразумевающей принадлежность ко всему человечеству. Этот внутренний интернационализм советской культуры отражался в том факте, что советский человек был, по выражению Виктора Кривулина, «существом глубоко историческим», не просто живущим в своей стране, но участвующим в «международном историческом процессе и переживающим события во всем мире на экзистенциальном уровне, как часть своей собственной личной жизни». Свойственный советскому самосознанию интернационализм, определенная открытость миру советской культуры подтверждались также вполне реальной многокультурностью понятия «советский». С другой стороны, советские люди также прекрасно осознавали, что столкнуться напрямую с людьми, живущими за пределами советской государственной границы (особенно за пределами нескольких социалистических стран Восточной Европы), у них не было практически никакой возможности».
Занятно о социологии интернета: «Идея и, можно сказать, утопия интернета возникала на рубеже 1980–90-х, когда многие — хоть европейские мыслители, хоть советские диссиденты — говорили о глобализации, об идее единого человечества. Интернет был частью этой идеи, возьмите для примера хотя бы масштабную, по всему миру организованную кампанию за преодоление «цифрового неравенства». Сейчас о глобализации в публичном пространстве говорят все меньше — и с меньшим пиететом; мысль, что мы сделаем нечто для всего человечества, постепенно отходит на второй план, и место интернета в истории идей меняется. И пусть у интернета нет государственных границ — все равно с его появлением люди не стали вдруг общаться с незнакомцами с другого конца земного шара, если эти незнакомцы им не нужны. Наоборот, в интернете возникают новые очерченные сообщества. От идеи тотальной экспансии интернет больше переходит к идее объединения вокруг каких-то тем, интересов, мест. Например, сейчас очень популярны сервисы, совмещающие геолокацию и общение: мы сидим в кафе, и у меня в чате могут быть люди, которые тоже сидят в этом кафе. Мы с ними общаемся, но потом я уйду отсюда и, может быть, больше никогда их не увижу, — а может быть, мы познакомимся, если я сюда регулярно хожу».
Коллекция инструкций по использованию различных предметов.
Длинный-длинный таймлайн, на который нанесли человеческую любовь к еде. Получилась история кулинарии с древности до наших дней: с литературными отсылками и цитатами.
Не устану никогда читать я «Арзамас»: «Мой самый длинный кейс — это история человека, который, когда ему было 23 года, выпал из окна, сломал позвоночник и потерял возможность передвигаться самостоятельно. И в силу этих обстоятельств он, в частности, начал продавать наркотики, в основном психоделические. Когда мы с ним встретились, ему было 42 года, он продолжал употреблять и передвигаться на коляске. Для меня он был примером человека с мультимаргинальным статусом, всесторонне исключенным — есть такой вариант методологии, когда мы изучаем именно крайние случаи, чтобы показать самые яркие черты процесса. При этом важно понимать, что в нормативном понимании такой человек может быть исключен из очень разных сфер жизни, но при этом включен в огромное количество других сфер, которые для нас закрыты и незаметны. Я думаю, вы можете себе примерно представить, какова жизнь инвалида в нашей стране — тем более инвалида-опорника, тем более мужчины, с которым это произошло в самый расцвет жизни, период активного взросления и перспектив. Оказалось, что наркотики сыграли в его жизни очень важную поддерживающую роль и они стали для него способом адаптации к новым условиям. На первых порах это и адаптация к боли, и психологическая адаптация, и возможность зарабатывать деньги. Он создал себе невероятный образ жизни: купил японский автобус с ручным управлением, благодаря которому стал очень мобильным — гораздо более мобильным, чем многие люди, имеющие возможность передвигаться. Грубо говоря, он создал вокруг себя пространство, в котором он казался абсолютно нормальным. Доходило до абсурдных вещей: чтобы развивать моторику, он делал трубочки из всяких странных вещей — скотча, проволок, ракушек — всего, что попадалось под руку. И делал это настолько искусно, что один петербургский канал однажды приехал снять репортаж о прекрасном инвалиде, который, сидя у себя в автобусе, делает чудесные диковинные украшения».
Всё больше люблю журнал «Зона»: «Пеший путь из Москвы в Забайкалье тогда занимал больше года и обходился государству минимум в 125 рублей на одного заключённого. Отправить каторжника из Иркутской губернии на Сахалин – больше двух тысяч верст только до Охотского моря – стоило еще дороже, почти 150 рублей. За первые три года существования каторги на остров сумели доставить всего 665 приговоренных, затем новых заключенных на Сахалин не поступало целых восемь лет: слишком дорогим, тяжелым и долгим было пешее этапирование на край империи».
На «Нью-Йоркере» вышел рассказ о «Мюдзи» — японской «Икеа». Не знал, что «Мюдзи» производит U-образные макароны из отходов обычного макаронного производства.
